Жизнь и смерть веселого человека
borisakunin — 19.09.2012 — ИсторияВпервые я наткнулся на это имя,
читая воспоминания Сергея Волконского (бывшего директора
императорских театров) о революционных годах:
«Один случай
мне рассказывали. Был в Москве приговорён к расстрелу некто
Виленкин. В то время расстреливали в Петровском парке. Когда его
поставили, тот, кто командовал расстрелом, вдруг узнаёт в нём
своего бывшего товарища. Он подходит к нему проститься и
говорит:
– Уж ты, Саша,
извини их, если они не сразу тебя убьют: они сегодня в первый раз
расстреливают.
– Ну, прости и ты
меня, если я не сразу упаду: меня тоже сегодня в первый раз
расстреливают...»
Дорогого стоит,
когда человек не теряет юмора перед расстрельным взводом, подумал я
тогда и наверняка забыл бы не слишком приметную фамилию, если бы по
случайности вскоре не наткнулся на нее опять в мемуарах гусара
Владимира Литтауэра. Тот влюбленно пишет о солдате своего полка
Виленкине, «романтике и поэте», который сочинял веселые стихи и
отличался невероятной храбростью - получил семь из восьми возможных
наград, причем от восьмой несколько раз отказывался, чтобы не
слишком выделяться. Литтауэр, сам бравый офицер, с восхищением
рассказывает, как весельчак, получив рану, начал немедленно
сочинять стишок про это героическое событие, или как под ураганным
огнем, когда все ждали смерти, Виленкин предложил полковнику
шоколадку и был послан к черту.
Тут я
заинтересовался этим шутником всерьез.
Оказалось, что
человек он довольно известный: его поминают Роман Гуль, Ходасевич,
Солженицын - и все самым приязненным образом. (В «Википедии», кто
заинтересуется, есть отсылки на две хорошие и подробные
биографические статьи).
Знакомьтесь: нестандартный гусар Александр Абрамович Виленкин
Нижний чин гусарского полка
Почему нестандартный – понятно, да?
Еврей, и вдруг гусар. Чуднó.
С чего вдруг
иудея, студента-белоподкладочника, сына купца первой гильдии,
понесло в кавалеристы, совершенно непонятно. Семья была богатая,
интеллигентная. Александр закончил с медалью (по тем временам
большая редкость для еврея) знаменитую Царскосельскую гимназию,
классным наставником у него был замечательный поэт Иннокентий
Анненский. А потом, уйдя из Петербургского университета, зачем-то
поступил вольноопределяющимся в Сумский гусарский полк. Вначале не
знал, с какой стороны к лошади подходят, но потом освоил все
кавалерийские премудрости и стал любимцем полка. Ставил смешные
спектакли, однополчане распевали сочиненные им песенки. Офицерского
звания не выслужил – для этого требовалось сначала креститься.
Виленкин был нерелигиозен, но менять вероисповедание не пожелал.
Всякий человек русского воспитания, но еврейской крови оказывался
тогда перед серьезным искушением: прими христианство, и все двери
перед тобой откроются. Но чувство собственного достоинства мешало
пойти на сделку с совестью. Уверовал – тогда да, а просто так, на
холодную голову, стыдно. Старший брат Александра, крупный
дипломат, повел себя точно так же: редкий случай, когда чиновник
получил генеральский чин, дававший права потомственного дворянства,
но дворянином так и не стал по причине «неправильной» веры.
Отслужив в
кавалерии, Александр окончил юридический факультет и стал
адвокатом. Участвовал во многих политических процессах, считался
блестящим судебным оратором. Правда, репутации серьезного юриста
несколько мешали слишком живой нрав и чрезмерное увлечение модой -
Виленкин слыл первым московским щеголем.
Война застала его
в столице дендизма, Лондоне, где Александр вполне мог бы спокойно
досидеть до конца войны, но уже через три недели он на фронте, в
прежнем полку, связь с котороым не терял все минувшие годы.
Несколько раз был ранен, заслужил полный «георгиевский бант», но
так и оставался унтер-офицером. Лишь после Февральской революции,
отменившей дискриминацию, Виленкин получил первую звездочку,
а к осени имел уже четыре.
Штаб-ротмистр Виленкин, теперь с офицерским «Георгием»
Боевые награды, отсутствие какого бы
то ни было заискивания перед толпой, а главное – ораторское
остроумие сделали Виленкина очень популярным среди солдат.
Его выбрали председателем армейского полкового комитета (то есть на
должность, стоявшую вровень с командармом). И это при том, что
Виленкин был членом непопулярной на фронте кадетской партии и
вообще сторонником строгой дисциплины.
После развала
фронта Александр стал одним из руководителей «Союза евреев-воинов»,
объединявшего евреев-ветеранов. Большевики объявили, что Россия
выходит из войны, и многие члены Союза хотели уехать, чтобы
сражаться дальше в рядах английской армии.
Однако Виленкина
больше волновала судьба России. Он вступил в подпольный «Союз
защиты Родины и Свободы», где возглавил кавалерийский центр. В мае
1918 года, после доноса, чекисты арестовали офицеров, входивших в
эту организацию. Виленкина взяли не сразу, он мог бежать, но
задержался, чтобы уничтожить документы, которые могли бы выдать
товарищей, и упустил время.
Сидел он в
Таганской тюрьме, где сильно облегчал жизнь товарищам по несчастью:
обучал их английскому, помогал выстраивать линию защиты, устраивал
шахматные турниры, выпускал юмористическую газету и даже затеял
какое-то кабаре.
Большевики долго не решались его
расстрелять – многие из них помнили, как при старом режиме он
защищал их в суде. Сам Дзержинский распорядился Виленкина не
трогать – но и не выпускать.
На следствии
участники заговора вели себя по-разному. Многие выдавали
сообщников. Виленкин не назвал ни одного имени.
Как-то раз
ему объявили, что смертный приговор вынесен и завтра будет приведен
в исполнение. Он написал прощальное стихотворение:
От пуль
не прятался в кустах.
Не смерть, но трусость презирая,
Я жил с улыбкой на устах
И улыбался, умирая.
Виленкина поставили перед ямой, дали
залп в воздух – оказывается, это была попытка побудить его к даче
показаний. Не сработало. (Значит, в Петровском парке его все-таки
расстреливали не в первый раз, опыт уже имелся).
Чекистские
цирлихи-манирлихи со следствием и прочими юридическими
формальностями закончились, когда был объявлен «красный террор».
Тут уж не помог и запрет Дзержинского.
5 сентября 1918
года, в первый же день массовых казней, Виленкина увезли
расстреливать, теперь уже по-настоящему. Как он вел себя перед
смертью, мы знаем. Это была не бравада, а всё то же ЧСД (чувство
собственного достоинства). В прощальном письме сестрам Александр
шутить не пытается: «Тяжело умирать, когда вся жизнь не прожита,
когда многое еще впереди и три года войны остались позади – но я не
боюсь смерти и буду спать так же спокойно, как и каждую ночь… Моя
совесть чиста, поскольку я никогда не совершал бесчестных поступков
и, смотря в лицо смерти, не поддался соблазну купить себе жизнь за
счет других».
Те, кто читал мой
роман «Аристономия», знают, что у меня большие проблемы с выбором
моей стороны на Гражданской войне. Обе стороны мои - и не
мои. И красные, и белые вызывают у меня сложное чувство, в котором
восхищение смешивается с отвращением, и всех жалко. Поэтому
история, которую я вам рассказал, не про героического борца с
большевистской чумой. Это история про редкую и драгоценную вещь -
легкое, ненатужное мужество. Таких людей очень мало, они почти
всегда гибнут молодыми. Без них жить на свете было бы тошнее и
страшнее.