Жиза


Это был кошмар. Кошмарный кошмар и ужасный ужас. Слова «личные границы» были ругательными. Тут все ее, а я — так. Вот заработай на свою квартиру, там и выёбывайся. А щяс нечего матери указывать.
Я просила уйти ее из кухни, когда ела. Или тащила плошки в комнату и запиралась там. Иначе были сотни комментариев, почему ем так много или так мало. Что нельзя столько молока, что надо меньше солить и меньше жарить. В маме 120 кг, но она эксперт по ЗОЖу... В последние годы мы питались отдельно, у меня была своя полочка в холодильнике, а мать не забывала напомнить, что пользуюсь я ее плитой и кастрюлями и неплохо было бы ввести мне амортизационный налог.
За квартиру я честно отстегивала свою третью часть по квитанциям, провела себе отдельный интернет и старалась как можно меньше соприкасаться с семьей, потому что во всех точках мать старалась влезть и нагадить.
— Ключи! Где мои ключи?! У меня украли ключи!!! Таня, это твои друзья украли мои ключи!!
В это время в моей комнате сидят знакомые и все это слышат. Я вообще не понимаю, что делать. Она продолжает орать, уже планируя обыск и милицию. Находит ключи за продранной подкладкой. Гадость удалась, можно удаляться.
Обсмеивалось и обгаживалось все, до чего она дотягивалась.
— О, пароварку она себе купила. Думаешь, похудеешь? Ха! Фу, воняет, влажность тут разводишь, у меня обои от твоей пароварки отойдут. Плати за ремонт стиралки она из-за тебя поломалась, из шланга вытащили косточку от лифчика, а я с косточкой не ношу!
Как-то я неловко вытащила полку из холодильника и не смогла сразу установить на место. Она орала на меня так, что я ушла на работу в слезах. Подошел отец, за секунду все поправил. Когда она доводила меня и я начинала не просто плакать, а натурально выть, она смеялась и говорила, что вызовет псих бригаду. Что я буду обосранная доживать овощем и что так мне и надо, если я такая больная истеричка.
Она подслушивала у двери мои разговоры по телефону, входила в комнату без стука, долго иезуитски допытываясь, что я так торопливо закрыла в компьютере. Требовала от меня нравственности и чистоты, а потом невзначай роняла, что умные девочки ради карьеры с начальством спят и правильно делают. По сто раз на дню меняла образ от грозного фельдфебеля до инфантильной дурочки, в зависимости от обстоятельств. Если надо было унизить на бытовой почве — тут она первая. А если надо что-то решать, самый плевый вопрос — от вызова ремонтников до выбора водонагревателя — тут у нее лапки, она ничо не знает, не трогайте ее ради бога.
Я уже не жила с ними, а сестре и папаше пришлось возиться с ее болячками. Операция на желчном, врач озвучил сумму. Занесли. У нее началась истерика, что заранее не дают, идите заберите. Все отнекиваются. Нет, заберите и все! Не знаю с какими глазами, врача находят, деньги забирают. У нее начинается новый заскок — а теперь врач ко мне будет плохо относится и зарежет. Сбегает из больницы. Попадает туда к вечеру на скорой. К тому же врачу. Которого уже трясет от нашей мамы.
Парадоксальное желание все контролировать с одной стороны и абсолютная неспособность что-то решать — с другой. Сама не делающая ничего и запрещающая делать другим. Сестре — не выходи замуж. Потом — не рожай ребенка, я не хочу быть бабушкой. Потом — не рожай второго, у тебя только карьера пошла с декрета. Потом — не покупай машину. Потом — не соглашайся на высокую должность. И все это оборачивается — ой, как с мужем повезло, ой, какие внуки прекрасные, ой, подвези, ой, денег дай, и еще дай, и снова дай.
Она перманентно жила в жанре семейной драмы и трагедии — все плохо и будет только хуже. Жизнь — боль, за все надо пострадать. И она выстрадывала буквально все — от празднования юбилея до покупки новых табуреток.
Мне очень хотелось ее «переключить». Иногда даже удавалось, чаще — нет. Самое обидное было, когда ее срывало посреди тщательно обустроенного мною благополучия. Неделю никто не орет, не обзывается и не унижает. Ура. А потом она опять становилась в позицию «я здесь госпожа, целуй мои сапоги», и обидно было не вынужденное целование, а то, что проклюнувшаяся ненадолго нормальная мама снова озвероподобилась и жить мне с этим животным дальше.
Отдиралась я кроваво и долго, а мать исполнила классический балет вампира, от которого ускользнула жертва. Там были и слезы, и внезапная болезнь, и гонка по врачам, закончившаяся направлением в психбольницу, и попытка попасть в секту... Гранд-финал тоже был. Я заскочила за какими-то вещами, она поползла ко мне по коридору на коленях, протягивая руки и что-то бормоча.
Всегда буду помнить первый вечер свободы. Я сняла комнату у алкаша-Сережи. Грязную, провонявшую табаком и перегаром, с горбатым диваном и серыми стенами в отстающих обоях. Закрыла дверь. Зажгла лампу. Открыла ноутбук и вскрыла пачку сосисок. Вдохнула глубоко и счастливо. Жизнь началась. В ней не было мамы.