Живём дальше Ч.8

tatiana_gubina — 08.11.2015 События, которые описаны в этом тексте, происходили три года назад.
Самое начало этой истории - здесь
Для тех, кто не читал - это очень много букв, и несколько разделов - "Откуда берутся дети", потом "Началось", потом "Живем вместе".


Часть 7 здесь

Я поговорила с Валей. Меня уже так увлекала идея уехать без нашей девочки, что я стала бояться, что Валя откажет — ну мало ли какие у человека обстоятельства, какие-то свои дела ей нужно будет делать. Это было бы обидно — оставлять детку больше было не с кем. Валя было засомневалась — а справится ли? Уж она-то отлично знала, что тут у нас происходит, но, видимо, ей самой так хотелось хоть как-то нашу девочку «окоротить», что она сказала — поезжайте, Татьяна, а мы уж тут с ней разберемся. У меня камень упал с души — дело в надежных руках, Валя меня никогда не подводила, и в ней я была уверена. В истерику от девочкиных закидонов она не впадет, рамки той поставит какие надо, ну и было у них это «свойское» взаимопонимание, детка чувствовала в Вале «простую сильную руку», и выкаблучиваться через меру, по моим прикидкам, не стала бы.

Я предупредила Валю, чтобы та пока что ничего не говорила, а то девочка у нас ушлая, поймет что сама попалась в свою ловушку, и придумает что-нибудь эдакое. Валя заверила, что будет молчать как рыба. Попросила только, чтобы я перед самым отъездом хорошенько объяснила детке, кто в доме будет за главного, пока нас нет. Я пообещала все объяснить как надо.

Билеты были куплены, отель заказан. Мы паковали чемоданы, Младшая спросила меня — как быть, если Старшая о чем-то спросит — о её вещах речи не было. Я сказала, чтобы со всеми вопросами отправляла ту ко мне, а я уж буду на них отвечать. Детка вопросов не задавала, посматривала на меня с усмешечкой, поблёскивая глазами, и я поняла, что она толкует ситуацию на свой лад — она нас всех опять блестяще прокидывает, время идет, а её вещи не собраны, и это нам всем, по ее разумению, создаст обычные трудности — я буду её уговаривать поторопиться, и, возможно, ругать, а она заведет свою «песнь» про «не знаю — не умею — не поняла», и снова всё закрутится вокруг неё. За день до отъезда я её подозвала, сказала:

       - Мы послезавтра утром уезжаем.

Она кивнула понимающе:

       - В Гонконг?

Я подтвердила:

       - Да, в Гонконг, - и добавила: - Я знаю, что ты ехать не хочешь. Ты говорила про это Младшей.

Детка ухмыльнулась, блеснула глазами:

       - Нет, не хочу с вами ехать!

       - Ну вот и хорошо. Потому что я тоже не хочу, чтобы ты с нами ехала. Ты и не поедешь. Ты останешься дома.

Она посмотрела на меня дико, повернулась и выбежала из комнаты. Мне стало её жалко.

Полтора оставшихся дня она ходила какая-то притихшая, говорила мало, вызывалась что-нибудь принести-унести, если кому было надо. Мы уезжали ранним утром, и в прихожей я увидела детку. С удивлением спросила ее - «А ты чего так рано?», мне вовсе не было радостно видеть ее лишний раз, и я надеялась, что она будет крепко спать. «Проводить вас хочу», - сказала наша девочка.

Она помогла вытаскивать один из чемоданов, дошла с нами до калитки. Подошла ко мне близко, не решаясь, видимо, обнять. На глазах у неё были слезы.

       - Ты что, плачешь? - я уже видела, что — да, действительно плачет, и не как обычно, демонстративно рыдая и закидываясь, а так, как плачет маленький ребенок, который набедокурил и теперь горько об этом сожалеет.

Я её обняла, и она обхватила меня руками, подняла голову, и сказала, что она понимает, что сама виновата, и что она желает нам счастливой поездки. Я спросила:

       - Тебе на самом деле жалко, что ты не едешь?

Она закивала, и заплакала теперь совсем горько, вздрагивая плечами. Я смотрела на неё, и испытывала смешанные чувства. Мне было ее жалко, она была сейчас совсем настоящей, теплой, и прижималась ко мне, ища утешения. И эта её «настоящесть» вызывала другую мысль — а она ведь впервые о чем-то искренне сожалеет. За все это время, что мы вместе, ей действительно не все равно, и нету сейчас в ней этого её всегдашнего «ничего мне не нужно», ей нужно сейчас, она теряет, и не хочет терять. И я думала, что это ведь хорошо, что такое с ней происходит, это была не злорадная мысль - «ну вот, сработало, съешь теперь чего сама приготовила», нет — это было хорошо потому, что ей сейчас не хотелось отторгать и отталкивать. Она сейчас хочет быть со всеми нами, а главное — она сама понимает, что именно этого хочет. И плачет не от злости, а от грусти. И у меня была такая грустная радость — от того, что сейчас, в этот момент, мы с ней вместе. Может быть, впервые с тех пор, как она поселилась в нашем доме.

В Гонконге мы ходили обычными туристскими маршрутами, сидели в зеленых сквериках под небоскребами, фотографировали вечерний Сити с Виктория-пика, в магазинчике сувениров на самом верху купили резные шахматы — мне давно хотелось что-то такое, обычными «болванками» играть можно, но не так приятно, а с Младшей мы играли в шахматы часто и с удовольствием. Друзья позвали нас в ресторан, и мы пытались поддеть друг друга — Игорь, потихоньку заказав знаменитые «тухлые яйца», ждал бурной реакции и бесконечных сомнений и принюхиваний, которыми обычно сопровождаются первые пробы подобных блюд, мы же с невозмутимым видом уминали их и похваливали, я — искренне, муж в задумчивости, Младшая — с азартом.

Ева искоса меня разглядывала, и я предполагала, о чем она думает — что я «сдала», и что сильно набрала вес, и что одета кое-как, а может быть она об этом и не думала, но сама я чувствовала себя не в своей тарелке, и мне хотелось объяснить, что вообще-то я не просто так потеряла форму, что у меня есть причина, и причина эта называется... Я поймала себя на мысли, что не хочу об этом говорить. Вдруг я поняла, что никто из нас троих за эти дни ни словом не обмолвился о том, что есть еще какая-то девочка, приемная, которая живет у нас в семье уже два с половиной года. Переписывались мы с нашими друзьями редко, иногда разговаривали по телефону, последнее время я вообще практически не поддерживала контактов, если в этом не было необходимости, и они не знали подробностей нашей жизни. Про Самую Старшую друзья спросили, мы ответили — и всё. Я подумала — мы все просто вытесняем детку из мыслей.

Мы добрались до Будды, и там оказалось все не так как раньше, туристический бизнес набрал обороты, проложили канатную дорогу, и все пространство от станции до монастыря было занято сувенирными магазинами и скульптурами «кармических» животных. Поднявшись по лестнице к скульптуре, мы побродили по площадке, на которой улыбающиеся каменные бодхисатвы протягивали всем желающим свои дары. Я помнила, что в прошлый раз мне здесь было удивительно хорошо и спокойно, и я иногда думала о том, что когда-нибудь сюда вернусь. Вот я вернулась, и мне было... безразлично. Спокойно было, да. Но это было не то умиротворенное спокойствие, в которое радостно погружаешься и в котором хочется оставаться, это было равнодушие и отсутствие.

Последнее время это накатывало все чаще - мне было все равно, где быть и что делать. Во время поездки я немножко отвлеклась, и новые впечатления меня отчасти занимали, а здесь опять нахлынуло, остро и отчетливо - мне все равно. Я могла бы сидеть целыми днями в гостиничном номере. Я бы и сидела, и, возможно, муж согласился бы гулять по городу без меня, но для Младшей это было бы потерей. Мы спустились вниз, и отправились к Тропе мудрости — узкой дорожке, проложенной среди кустарника, вдоль которой стояли высоченные деревянные столбы, на каждом из которых было написано мудрое изречение. Дорожка шла чуть вверх, с небольшим уклоном, я останавливалась через каждые пятьдесят метров, и отдыхала — здоровье моё окончательно пришло в негодность, даже от небольшого напряжения пульс зашкаливал, и темнело в глазах. Младшая подходила ко мне, мы вместе стояли, обнявшись, потом шли дальше.

Уезжать было чуть грустно — закончились мои маленькие каникулы, и в Москве не будет солнца, и этих открытых пространств, Москва большой город, но он отчего-то всегда кажется мне тесным. По приезде Валя позвала меня чтобы рассказать, как они тут жили. В целом я знала, что все было нормально, мы созванивались каждый день, и ничего особенного не ожидала. Валя приступила к рассказу. Для начала девочка попыталась её прожать, в первый же вечер сказав, что пойдет гулять в лес с соседским работником, который под вечер выводил собак в наш лесок. Я встрепенулась — а откуда она его знает? У соседей действительно жил парень, приезжий, я его иногда видела, но и понятия не имела, что моя детка поддерживает с ним какие-то контакты.

Валя поведала, что сама этому удивилась, но девочка её заверила, что они хорошо знакомы, и ничего особенного в этой прогулке нет. Я напряглась — мне казалось, что жизнь моей Старшенькой целиком на моих глазах, а тут такие новости! «И что, - спросила я с трепетом, - они пошли гулять?» «Еще чего, - Валя даже голову вскинула от возмущения, - я сказала, что без меня она и шагу за порог не ступит!» Дальше она рассказала, что на это ей было отвечено, что детка в принципе не возражает, чтобы Валя тоже шла с ними, но пусть будет готова к тому, что идти они будут быстро и, возможно, она не будет за ними успевать. Я расхохоталась — детка давала жару, и это был какой-то новый поворот.

Дальнейшее было менее оригинальным. Не слушалась. Спорила. Скандалила. Разговаривала хамским тоном. Ругалась матом. Ругалась с Валей. Кривлялась на улице, и здоровалась с посторонними людьми. «Мне было стыдно», - говорила Валя. Я не понимала, что это такое было — при мне девочка ничего подобного на улице не делала. В целом, со стороны все звучало не так уж страшно, и мне было отчасти смешно — Валя явно пережила непростую неделю, но в пересказе все терялось, я знала это по себе, тебя спрашивают из-за чего ты так огорчаешься, и ты начинаешь объяснять, и на словах получается какая-то ерунда — ну спорила, ну вела себя так вот как-то... но все же дети «ведут себя»... ну подросток. Сама, наверное, просто дура нервная, и воспринимаешь все слишком трагично, и от ребенка хочешь невесть какого «послушания». Я отлично все это испытала на собственной шкуре, и поэтому слушала Валю сочувственно.

«А вообще, - сказала она, - я хочу вам признаться. Я, конечно, и раньше видела, что она вытворяет, но все равно иногда думала, что вы с ней порой чересчур строго. А сейчас... - она сделала паузу, - а сейчас я думаю, что вы уж слишком с ней терпеливы. Я пришибла бы ее, если бы она в моей семье жила. Что я вытерпела за эти дни, это словами не передать. А вам поклон за терпение!» Я покивала — ну да, мне поклон и шоколадку. Валя взмахнула рукой и отвесила настоящий поклон — до земли, согнув спину. Я смотрела на неё, замерев — это значит, ей вот так вот пришлось. Так худо, что она теперь моё не самое мягкое за последние месяцы обхождение с девочкой считает образцом терпения и смирения. Я не знала, что ей на это сказать. Пробормотала - «как-то вы уж слишком», она посмотрела на меня с сочувствием, и вышла из комнаты.

У меня была надежда, что после нашего тогдашнего расставания, когда детка плакала, а я ее обнимала, что-то изменится, и мы заживем хоть чуть-чуть, но по-другому. Увы, никаких признаков тогдашней минутной душевной близости не было и в помине. Все то же отчуждение, и злость, и постоянные попытки сделать все назло, и нехороший огонек в глазах, и усмешечка. Все вернулось на круги своя, и детка использовала каждый момент, чтобы утвердить свое «я не с вами, я ничего не хочу, и обломаю все что можно».

Еще до нашего отъезда был эпизод, который вышиб у меня почву из-под ног. В октябре мы участвовали в очередной выставке икебаны, и все поначалу шло своим чередом — мы готовились, придумывали композиции, подбирали цветы, слушали на мастер-классах сенсей, которая вносила в наши задумки свои коррективы, и цветы, как обычно под ее рукой, оживали и начинали разговаривать. Выставка на этот раз была в Москве, и особых организационных сложностей не предвиделось — приезжай да ставь работу, ну и потом раз в день заглянуть - полить и поправить. За час до выхода сокровище наше объявило, что никуда она не поедет, и вообще «ничего ей не надо».

На мои увещевания на тему, что вообще-то сейчас пофиг, чего ей лично надо и чего не надо, и что она не имеет права подводить людей - нашу учительницу и сенсей, место ей на выставке выставлено, она в списках участников, и сейчас та самая ситуация, когда надо просто пойти и сделать то, что должно, детка кривила лицо и продолжала бубнить, что «ей-то это все не надо». Вдумываться в ее мотивации и искать подходы к ее загадочной душе времени не было, и я решила, что пусть все идет так, как идет. Возможно, ее отказ объяснялся тем, что накануне она грохнула одну из вазочек Младшей — всего их было пять, они объединялись в общую композицию, которая шла «волной» - и грохнула она вазочку не случайно, а нарочно и со зла, с какого-то очередного зла и от какой-то дежурной обиды. Возможно, теперь она боялась "возмездия" — ситуация была очевидной и толкований не допускала - «казенное имущество» было испорчено нарочно, она была виновата и отвертеться никак не могла.

Возмездие вряд ли бы наступило, и сенсей и наша учительница мелочами типа разбитой керамики обычно не заморачивались, справедливо полагая, что все в этом мире преходяще, и лишь проблески красоты вечны... Но детке эти простые мысли в голову, судя по всему, не приходили, и она предпочла «слиться». Мы отправились без нее, сказали учительнице, что вот такое дело, она кивнула — место свободно, оставлять его пустым нельзя, ставьте что хотите. Мы с Младшей, закончив свои работы, вместе поставили «что хотели» - отчасти вспомнив композицию Старшенькой, отчасти дополнив свое.

От произошедшего мне было не по себе. По моему ощущению, наша девочка перешла еще один "рубеж", за которым открывалось очередное «минное поле». Прошлой зимой, когда у нас все резко рухнуло, детка пустилась во все тяжкие и почти полностью вышла из-под контроля, у меня тоже было чувство, что ситуация идет вразнос и я не справляюсь с ходом вещей, и наша жизнь в семье превращается в не-пойми-что. Все шло бурно, но тем не менее я видела, что деткины закидоны все же остаются в кругу семьи. Она «тербанит» меня, домашним тоже достается, она подводит меня, но... я же знала из курса тех наук, которые касаются жизни с приемным ребенком — дитя сливает «горечь жизни» на самых близких, это в какой-то степени закономерно и даже естественно, если говорить о «естественных последствиях неестественных ситуаций». При этом некая «рамка» сохраняется, и наша Старшенькая в целом проводит для себя границу, понимая, что вот здесь — можно, а чуть дальше — уже нельзя.

А теперь, получалось, что и эта граница поплыла. И её «мне ничего не надо» начинает бить и по другим людям, которых она ни по каким критериям не могла отнести к «плохим», как например, меня, будь то моя «замещающе-материнская» позиция, или моё личное к ней отношение. Это было плохо. Это была какая-то «территория зла», на которой я не знала, что делать. Я не понимала, куда и как тут двигаться. Просто принимать то, что она — такая? Согласиться с тем, что теперь у нас такие «правила жизни»? Наши, общие, потому что она — часть семьи. Почва уплывала, и я все отчетливей понимала, что не хочу всего этого. Я не считала, что «совершила ошибку» - в том моменте жизни, когда я принимала решение взять ее в семью, я не могла сделать ничего другого. Но сейчас я не хотела, чтобы все это продолжалось.

Думая сейчас о том, что происходило тогда, три года назад, я вижу, что «рассоединение» наше происходило все сильнее. На тот момент я уже прошла курс психотерапии, и в моем «внутреннем пространстве» многое поменялось, я перестала видеть в детке «себя», и моя жизнь для меня самой все больше отделялась от её жизни, я все отчетливей воспринимала ее как отдельную «сущность», а не «девочку-которая-без-меня-пропадет», не пыталась ее «захватить», но теперь я и ей не позволяла меня «захватывать». Наша «больная пуповина» окончательно рвалась, и я освобождалась, а она — подвисала. Сейчас, спустя три года, я вижу — потеряв эти наши совместные «зацепки», она и осталась «ни к чему не прицепленной», и, видимо, судорожно пыталась уцепиться хоть за что-то — теми способами, которые были ей доступны. Ударив по чему-то. Дернув за что-то. Причинив зло и получив отклик. Разрушая и сметая то, что важно для других — тогда ведь эти другие неизбежно обратят внимание на тебя.

Тогда, видимо, это была довольно жестокая ситуация — жестокой была не я, но тот путь, по которому нам обеим пришлось пройти, и этот путь был единственным, дающим шанс в будущем. «Прогнись» я тогда перед этим очередным препятствием жизни, попытайся «адаптироваться», мы бы с ней так сейчас и жили этим «слипшимся комом», полным взаимного зла и боли, и обвинений друг друга. Тогда я «вышла» первой, и ей было непросто. Я не делала этого «нарочно» - все происходило само собой, я возвращала себе — себя, и мне было важно то, что важно мне, я не пыталась «воздействовать» на детку в том смысле, в котором я это делала раньше, я не искала с ней «понимания», мои внутренние силы теперь были направлены на то, чтобы разобраться с разрушением, которое в моей собственной жизни накапливалось годами, остановить его и повернуть «колесо моей жизни» в другом направлении.

Тогда я была далека от подобного понимания, и я не говорила себе - «девочка проваливается и ищет способов удержаться», я просто видела что все рушится, и с её стороны проламываются все границы и рамки, и отношений между нами никаких нет, а есть противостояние, и мрак, и отвержение. На уровне текущей жизни все это воплощалось в каких-то довольно незамысловатых и неприятных формах. Все чаще звучащая откровенная брань. Порванные книжки и учебники, тетради же давно вышли из ее обихода - оставались только скомканные листки. Нарочно испорченные вещи. Задержки из школы - она приходила с каждой неделей все позже. Я молчала. Я не пыталась "дать ей понять" - я просто не знала, о чем и зачем говорить. Была еще её часть комнаты, которая давно и стабильно превратилась в «уголок бытовой катастрофы», все что можно было сломать — было сломано, не оставалось ни малейшего чистого и свободного места, и сама она ютилась на краешке заваленной вещами кровати, чуть сдвигая в сторону свалку на столе, делала уроки «на коленке», сама обходила по кривой кучи того, что располагалось на полу.

Однажды я застала ее сидящей в комнате Самой Старшей — эта комната оставалась за дочкой, которая теперь жила отдельно, и иногда я использовала ее как кабинет, там были книги, и удобный диван, и эта комната по умолчанию считалась у нас в каком-то смысле «неприкосновенной». Теперь там сидела детка — как ни в чем не бывало, с какой-то тетрадкой в руках, и перебирала книжки на полках, что-то откладывая себе в стопочку. Я спросила ее, что она тут делает, и она ответила, что «просто решила тут посидеть». Я поинтересовалась — отчего тут, и она сказала, что в ее комнате сидеть негде, там все завалено. Тут мне, конечно, захотелось предложить ей в очередной раз пойти и убрать хоть что-то, ну раз уж ей самой плохо от своего собственного бардака, и она ищет мест более «чистых», этим можно было бы воспользоваться и сделать попытку «воспитания». Я сказала - «я понимаю, что тебе плохо там, потому что ни одному нормальному человеку там хорошо не будет, любой захочет убежать из подобного срача. Но дело в том, что этот срач создаешь ты сама, это твой образ жизни, и я не хочу, чтобы он распространялся по всему дому. Если ты проведешь в этой чистой и новой комнате пару дней, она превратится в то же самое, а я этого не могу допустить. Поэтому тебе придется отправиться на свою территорию, а там уж ты вольна делать то что тебе нравится, в смысле «организации пространства». Она сделала попытку спорить — мол, здесь такого же не будет, но я возразила, что у меня нет ни малейших оснований так считать. Я делаю выводы на основании той реальности, которую вижу. И я запрещаю ей здесь находиться. Она встала, пошла к себе.

Комната у них с Младшей по-прежнему была одна на двоих. После того как Младшая приняла решения «территорию врагу не сдавать», она еще раз жестко провела «демаркационную линию». Здесь твое, здесь мое. За линию не смей заступать ни шагу. Мои вещи брать не смей. В присутствии Младшей граница не нарушалась, но что-то из вещей все равно втихаря "перетекало", выяснялось это обычно не сразу, и на подобные мелочи уже давно никто особо не реагировал, это стало почти нормой жизни. Младшая держалась так, как будто не видела, что у нее под носом громоздятся кучи и горы Старшей. Она жила на своей половине, и обустраивала ее по своему вкусу. Мне от этой ее четкости и жесткости становилось все больше не по себе, я понимала, что это ситуация ненормальная, невозможная, что наш дом трещит по швам, и мы все попросту «расчертили» пространство, и стараемся оградить свое от вторжений. Я не испытывала чувства вины — просто потому, что я уже мало что испытывала, мои текущие эмоции ушли, оставалось только все сильнее нараставшее понимание — я не хочу больше жить так.

Я писала свою выдуманную историю, «Девочку за печкой», и не могла не думать о том, почему я так и не стала матерью своему приемному детенышу. Только потому, что я ее изначально не так уж любила, не испытывала тех безусловных чувств принятия, которые должна испытывать мать? Но многие ли приемные семьи начинаются с любви, тем более - «безусловной»? Детей выбирают «по фотографии», по нескольким визитам, когда будущему приемному родителю приходится решать «мой ребенок — не мой ребенок», часто не имея ни малейших внутренних ориентиров. Наверное, думала я, дело не в этом. Чувства «на входе» могут быть разные. И многие вполне начинают чувствовать себя мамой, и принимают ребенка «как своего». Я вот тоже вроде приняла «как свою»... и теперь я не находила в себе ничего "материнского" ни в малейшей степени, у меня не было к этому ребенку никаких чувств, кроме отрицательных, ну иногда — жалость.

Еще я думала о том, что, может быть, неправильно, что любые отношения приемности сводятся к стереотипу «мы родители — это наш любимый ребенок», и это, конечно, хорошо и «по большому счету», но в конечном итоге может, с одной стороны, вылиться в «присвоение» этого ребенка, а с другой стороны — в ту неопределенность отношений, когда единственная общественно-одобряемая форма не соответствует реальному человеческому содержанию. Может быть, думала я, сидя над строчками своей недописанной сказки, нам обеим было бы проще, если бы она, моя детка, считалась бы не «дочкой», а например, «воспитанницей»? Чужой ребенок, тебе он не «принадлежит», и ты просто взял на себя жизненную задачу этого ребенка вырастить? Я понимала, что мысли мои крамольны, и никак не вписываются в принятые нормы отношения к приемным детям, но я не могла их не думать. Они просто были, эти мысли.

Еще я думала — как хорошо, что не получилось с усыновлением! Я вспоминала наши давние разговоры с мужем, когда мне больше всего хотелось сделать именно это — усыновить, удочерить, все официально оформить и подписать, и все стало бы определенно, окончательно и навсегда. Тогда муж был против, и теперь я испытывала к нему чувство благодарности. Теперь я с ужасом думала, что бы было, если бы он тогда согласился, и я бы это сделала. Дело было вовсе не в наших «сложных отношениях» с деткой. Теперь я поняла, что опека — это история для меня, она, конечно, касается всех моих родных и близких, но все же эта история закончится, когда детке исполнится восемнадцать. Вырулим ли мы к тому времени на какой-то другой «уровень», или все так и останется крахом и неудачей — не в этом дело, просто будет поставлена «точка», с душевными муками или без, но она будет. А вот если бы я детку усыновила, то это была бы история — для моих детей, и на всю оставшуюся жизнь. Ну да, она «имела бы право». И видя, как она проявляется сейчас, я уже была уверена, что своих «прав» она бы просто так не отдала — потом, в будущей взрослой жизни.

У нас с мужем не было каких-то особых «наследств», которые нашим детям пришлось бы делить, но вот хотя бы вопрос квартиры, и прописки, и того, кто в этой квартире будет жить. Усыновив, я должна была бы прописать девочку, и это действие стало бы неотменяемым, и по достижении восемнадцати лет она, наше Сокровище, там бы и воцарилось, по месту прописки, а что, она имеет право, другие, конечно, тоже имеют право, но ведь и она... Она бы жила там - так, как хотела, установив свои порядки, и кто бы смог ей помешать? Предположим, я могла бы как-то повлиять — или нет? К тому же, люди смертны, и я просто вздрагивала от ужаса, представляя, как мои дочки вынуждены были бы придумывать где им жить, потому что мама когда-то была такой... хм... любящей, что ли? Я думала — как хорошо, что это только опека. Как хорошо, что я не оставлю это всем в непрошеный подарок...

Мое желание как-то изменить нашу жизнь крепло. Я так и сяк крутила мысль о том, смогу ли я отдать своего приемного ребенка в детский дом. Получалось что — нет. При всем моем отторжении, при всем том, что жизнь в семье стала уже откровенно непереносимой, не было у меня искомого чувства «правильности» подобного решения. Я задумалась о кадетском корпусе. С идеей кадетских корпусов я была отчасти знакома. Со времен работы и в одном, и в другом детском доме я помнила, что время от времени вставал вопрос о том, чтобы найти место в подобном заведении кому-то из детей. Иногда это были мальчики в детдоме, иногда — те, кого вернули из семей, и те шли вразнос. Иногда это были дети в семьях, которые, видимо, как и я теперь, и справиться с ситуацией не могли, и окончательно расставаться с ребенком не хотели.

Еще был недавний пример — сын наших знакомых, который постоянно выпадал из обычных «процессов жизни», и измучившиеся родители нашли подходящий вариант. Молодой человек ездил туда днем, как в обычную школу, и там его «строили», и каким-то образом «выстраивали», потому что школу он закончил, и судя по его разговорам, к армейской дисциплине отнесся вполне уважительно. Я начала искать. То, что я находила, меня не очень устраивало. Были школы «дневные», как у наших знакомых, но это было не то, вставал вопрос дороги и прочих рисков, и головной боли от подобного расклада было бы больше, чем пользы.

Я искала те кадетские школы, которые предполагали постоянное проживание, читала в интернете их описание и «особенности обихода», и понимала, что в основном они «переделаны» из детских домов. Иногда это было написано как есть — бывший детдом такой-то, иногда это проступало неявно, но вполне отчетливо. Я не искала чего-то исключительного, но и отдавать дитя в «отстойник», где из всех «педагогических средств и методов» будет присутствовать только та же «дисциплина», да еще сдобренная детдомовской дедовщиной, я не собиралась. Ничего подходящего не находилось. Везде было что-то не то. Приехала в гости Самая Старшая, я поделилась с ней проблемой, и она включилась, стала расспрашивать — хочу ли я непременно что-нибудь «военное», или я просто хочу, чтобы ребенок жил преимущественно в другом месте, и мы сохраняли бы возможность восстановления отношений, и я бы не снимала с себя ответственность за нее. Я ответила, что хочу именно второй вариант, и тогда дочка предложила — зачем тебе кадетский корпус, найди ей хорошую частную школу, у вас же хватит денег на частную школу?

Я так обрадовалась, что решение нашлось, действительно, как же я не подумала — есть же частные школы с проживанием, загородные, и я тоже что-то слыхала о детях, которые там подолгу жили. «Денег нам хватит», - сказала я. На тот момент я готова была питаться черствой корочкой, только бы решить вопрос вот так — детка будет жить отдельно от меня, и это не будет окончательным и бесповоротным решением. Тем же вечером я поговорила с мужем, он отнесся к делу так же как и я, и сказал что готов урезать бюджет настолько, насколько надо будет. Я принялась искать школы в Подмосковье — желательно не в очень дальнем. Мне нужна была школа с проживанием, с возможностью оставлять ребенка на выходные, с нормальным, не фиктивным учебным процессом, с кружками и занятиями в свободное от учебы время, и вменяемым педагогическим составом. И за приемлемую цену. Я нашла все, что можно было нарыть в интернете, и принялась обзванивать.


                                                                                 Продолжение...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив