Жеребьевка
appavlenko — 13.02.2022
Как молодой офицер, выпускник учебного заведения, получал распределение по флотам и флотилиям.
Граф Г.К. Моряки. Очерки из жизни морского офицера. 1897-1905. М., 2018.
1904 год — Морской корпус.
Каждый день на короткое время нам приходилось ездить в Корпус узнавать, нет ли каких-либо новых распоряжений. Выяснилось, что вытягивание жребия, кто в какой флот выйдет, произойдет за два дня до принесения присяги. Это был серьезный момент для тех, кто имел определенное желание служить в том или другом флоте.
В назначенный день все собрались в роте. Завернутые в трубочку билетики были брошены в фуражку, и в присутствии теперь уже бывшего ротного командира полковника М. началось "вытягивание судьбы" На каждом билетике стояли буквы: "Б" - Балтийский флот или "Ч" - Черноморский флот и, наконец, "К" - Каспийский. Билетиков для Дальнего Востока не было, так как вакансии были уже разобраны окончившими в первом десятке. Больше всего вакансий предоставлялось в Балтийский флот и именно туда я и мечтал получить назначение. Особенно я боялся попасть в Черноморский, к которому имел какое-то предубеждение из-за того, что служившие в нем офицеры редко попадали в заграничные плавания и вообще мало плавали. Теперь же это обстоятельство еще усугублялось тем, что, пожалуй, из Черного моря никак не выберешься на войну, а я во что бы то ни стало решил воевать.
Я с замиранием сердца подошел к шапке, протянул руку и взял подвернувшийся билетик. При этом так волновался, что с трудом мог его развернуть. Судьба была милостива, на билетике стояла желанная буква "Б" Я был в восторге.
Дополнение: Выпускники Морского корпуса, занимавшие места с 1 по 10 в итогом списке (по успеваемости), могли выбирать сами место службы, без жеребьевки.
Малышкин А. Севастополь. 1931 год.
Автобиографический роман, написанный бывшим морским офицером — прапорщиком по адмиралтейству производства революционного 1917 года. Произведение представляет интерес не только как худлит, но и как исторический источник.
1917 год — Школа прапорщиков по адмиралтейству
Наконец, наступил день, от которого у многих заранее трепетало сердце: выпуск получал назначения в адмиралтействе.
Все было не так торжественно и жутко, как казалось издали, из ожиданий. Собирались в сереньком низковатом зале, где меж низкорослых грязноватых колонн застряли навсегда бумажные будни, слезливые утренние окна, столы с грудами дел, накопленными, должно быть, за столетие. Неслышно суетился чиновник, бывалый в этих бумажных катакомбах, в плесневелом кителе, подавая каждому какую‑то ведомость расписаться. С бывшими юнкерами, которых собралось около сотни (остальные были в отпуске), ворвался сюда топот, благовест новых времен, ветер. Все еще крутились, половодили улицы народом, манифестациями, грузовиками; выше всего шли знамена, с которых кричало: "Рабочие к станкам! Солдаты в окопы!" - и оркестр гремел впереди маршевой роты, вразброд хлюстающей по мартовским лужам с гордым плакатом: "Мы идем на фронт", от которого было неуютно вчуже, беспокойно, будто ты уже в окопах, где тянется брюзгливый, затерянный в гиблых полях день, чмокает гнусная ледяная жижа под ногами и кругом - одна ножовщина в мокрых папахах, не признающая никого…
"А куда выпадет мне?" - думал каждый из ста. Вдруг возьмет революционное правительство и двинет на самый настоящий сухопутный фронт, под какой‑нибудь Двинск или Осовец: есть там какие‑то морские роты из штрафных матросов, списанных с кораблей. Всего можно ожидать в такое время.
Но вышло совсем уже не так зловеще. Пришли с бумагами еще два чиновника, которым было дано вершить это дело, - два равнодушно - любезных щемящих человека; они в сдвинувшейся настороженной тишине сели за стол и объявили:
- На всех полтораста офицеров имеется сто двадцать вакансий в Балтику и тридцать на Черное море.
Пелетьмин, выглядевший теперь, в офицерской форме, совсем красавцем и державшийся с презрительным отчуждением от прочих товарищей, вкрадчиво наклонился к члену комиссии:
- У меня, господин кавторанг, есть вызов в Севастополь… от командира миноносца "Гаджибей".
Человек пять - шесть так же вкрадчиво и просяще полезли за ним.
- У меня требование из Новороссийска.
- У меня - в гидроавиацию…
Маленький Мерфельд, подслушавший этот разговор, шариком подкатился к толпе выпускных, стоявших между колонн:
- Товарищи! Это безобразие! Они, пользуясь своими связями, разберут лучшие вакансии. Мы протестуем! Не давать! Теперь к черту все сословные привилегии, дядюшек, тетушек, не прежнее время!
- Не давать! - зароптали прапорщики. - Пусть по жребию.
Шелехов, помутнев, подошел к столу и сказал злобно и тихо:
- Товарищи члены комиссии, я заявляю: если вы будете использовать какие‑то там протекции и прочие штуки, назначение будет недействительным… и я иду в Совет рабочих депутатов!
- По жребию! - наступали прапорщики.
Пелетьмин с вежливой улыбкой раздвинул свои румяные ненавидящие губы.
- Господа… "товарищи офицеры"!.. Можете не кипятиться, мы, если так, не настаиваем на… "сословных привилегиях".
- Если бы и настаивали, ничего бы не вышло! - задирчиво буркнул Шелехов, все еще дрожа от припадка злобы, будто хотели что‑то украсть у него, самое большое в жизни.
Было предложено подходить к столу и вынимать жребий в порядке успешности. Чиновники с той же равнодушной любезностью согласились. Шелехов кончил школу пятым - он, значит, шел почти в самом начале.
Пелетьмин же громко сказал кому‑то из своих:
- Через месяц все равно буду на "Гаджибее", а не в экипаже.
Офицеры переглянулись со злорадной усмешкой:
- Посмотрим! Нам сейчас важно, а там - что хочешь.
- Пускай утешается.
Катин в группе выпускных рассказывал о Севастополе, с обычной своей мальчишеской пылкостью хватаясь за волосы, подтанцовывал от восторга.
- Двоюродный брат оттуда приехал. Все матросы одеты по форме, вежливы, все отдают честь! На кораблях чистота! Выбирают во все комитеты только офицеров.
- Это настоящий революционный флот, не кронштадтские головорезы.
- Он имеет за собой - "Потемкина", Шмидта…
- А город, а море - роскошь! Какие девочки!
- На Приморском бульваре…
- Я определенно в Севастополь! - кипел Катин. - Я знаю, что вытащу ближний номер. К черту Балтийскую лужу!
- Не вытащишь!
- Не вытащу - с кем‑нибудь поменяюсь. Дураков много… - Катин хихикнул, закрыв рот ладонью, чтоб не выдать себя еще больше.
Шелехов мало думал о том, куда ему хочется. Смутные пространства вод рисовались во временах, впереди. Не все ли равно - ив Гельсингфорсе и в Кронштадте будет когда‑нибудь солнечно. Нет, Кронштадт рисовался как‑то иначе: чумные, окрашенные убийством форты, низкое небо над волной, наползающее почти на верхушки мачт… Многих офицеров там еще держали в тюрьме. Матросы открыто не признавали Временного правительства, выглядели зловещими, непримиримыми… В Кронштадт не хотелось бы. А в Севастополь? Он не знал… Колебалось что‑то жемчужное, многоцветное, в туманах. Нет, что мечтать!.. Чтобы не услыхать в себе каких‑то бушующих желаний, чтобы больно не разочароваться потом, он стряхнул с себя все, упорно сказав:
- Все равно…
Жеребьевка началась. Первым кончил школу Пелетьмин, фельдфебель школы. Он подошел и выдернул билет небрежно, с кем‑то разговаривая. Ему выпал двадцатый номер. И он усмехнулся, сразу забыв о своей презрительности и отдельности от прочих, усмехнулся ликуя, просто: это был не Кронштадт, а жизнь, отдающие честь матросы, миноносец "Гаджибей" и тонные мичманы на нем, застывшие на мостиках с биноклем у глаз, - мичманы, любимцы женщин, летящие в зеленое кипение моря! Двадцатый номер мог выбирать. Ведь севастопольских вакансий было тридцать.
Вторым подошел Лангемак, взводный четвертой юнкерской роты. Его женственное лицо силача, лихого строевика, опахнулось бледностью. Он вытащил один из сотых номеров. Выбирать было нечего: Лангемаку оставалась Балтика.
И она опустилась, Балтика, на всех мглистым, желтоватым своим сырым крылом. Один уже идет туда.
Но еще двадцать девять Севастополей, двадцать девять счастливцев. Кто?
Шелехов подошел спокойно. Из окон ударил свет - цветными искрами осыпался в ресницы, ослепил. Какой это и откуда проблистал солнечный простор? Бумажки он почти не видел, не разглядел слабой карандашной цифры. Ему крикнули в ухо с завистью, с недоброжелательством:
- Двенадцать!
Он будет выбирать двенадцатым… Что он возьмет? Впрочем, никто его не расспрашивал, все отошли от него, каждый дрожал про себя тайком…
И вот теперь - отданный ему полно, незапрещенный, его Севастополь расцветился и возник, благословенный, обмечтанный бессознательно, ломая, стискивая горло! Да, конечно, Шелехов все время с ужасом и ревностью мечтал только о нем.
Цветные безбрежные зыби света ходили в глазах.
- Слушай… - его потихоньку кто‑то тронул за плечо. Он увидел Катина, серьезного, хмурого. - Слушай, Шелехов, я вынул девяностый, здорово. Слушай, не хочешь ли поменяться?
- Нет, хе - хе - хе! - цепко засмеялся Шелехов. - Нет, дураков, говоришь, много?
- Слушай, балда, я же смеялся. Видишь, в чем дело: у меня там брат служит и мать там живет, мне прямой расчет на Черное. А тебе не все ли равно? Ты этим сказкам веришь насчет того, что там все хорошо? А я тебе вот что скажу, мне брат передавал, между нами… - Он тепло, дружественно задышал ему в самое лицо: - В Кронштадте уже резали; там все прошло, понимаешь? Теперь они выдохлись, - что было, уже не будет. А в Севастополе все впереди, все впереди, понял? Это пока честь отдают и все прочее.
- Я не трус, - гордо и холодно сказал Шелехов. - Словом, я не меняюсь, Катин, я беру Севастополь.
|
|
</> |
За кулисами эскорта: правовые нюансы, этические дилеммы и психологические аспекты профессии 
Перебираю я фото из заповедника 
возня бытовая 
Репортаж из освобожденного (аннексированного) Гоа: «Конец Эстадо да Индиа» 
Сегодня исполняется 210 лет со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова 
Оренбург 2024 
Акварелью 
Поездка в Выборг в парк Монрепо 
ДО и ПОСЛЕ обнуления. Размышлизмы. 
