Исчезнуть без памяти
zamorin — 03.11.2010 Вы все когда-нибудь куда-нибудь да пропадали. Любому человеку нравится исчезнуть. Пропасть: хрен вы меня видели. И люди не ожидают от нас этого, они думают, что мы - вредный элемент ландшафта. А мы не элемент. Нам хочется , чтобы все отстали, исчезли на фиг: отстаньте от меня навсегда, я устал от всех вас. Мне, может, и в смерти нравится, только что все вдруг от меня отстали. Короче все вы слиняли с праздника жизни, уходили не прощаясь. Вот Костя Пахомов возымел привычку уходить, не прощаясь. То есть отделялся от вас во время движения и беседы, и просто исчезал в переулке. Как-то мы встретились в пять часов утра на ул.Республики, так он не соблаговолил перейти на мою сторону, так как это нарушило бы интимную часть его дела. Так и шли на разных сторонах улицы в одиночку, как дураки. До сих пор его за эту молчаливую прогулку уважаю.Так вот, в Сургуте, в 1995 году монах Кукша вытащил меня из толпы людей и говорил мне полчаса что-то. Его за святого уже тогда люди принимали. А уж теперь тем более. А я ни слова не помню. Мне потом сказали:
- Вот ты счастливый, Кукша никого не принимает, а тебя целый получас вразумлял.
А я не помню ничего. Ни слова. Ничего.
Потом тоже дело было в Сургуте. Приехали на свадьбу Юрки Жильцова. Ну, и мы, пятеро мужиков ночевали в отдельной квартире однокомнатной: я , Димка Толстых, Юрка и Вадька Жильцовы, Мишка Васильев и Сашка Егоров. Свадьба была хорошая, что и говорить, только после второго дня я ночью встал и вышел. То есть мы спали пятеро мужиков в однокомнатной квартире, я спал с Димкой Толстых на диване. Встал ночью и ушел во тьму. Через полчаса мужики как-то краем сознания поняли, что я ушел во тьму и не вернулся. Они встали, зажгли свет, проверили на кухне, ванной комнате, совмещенной с санузлом, вышли на лестничную площадку, поняли, что дверь на чердак закрыта висячим замком, а на улице минус тридцать. Что, если я сбрендил, то обморожусь по-любому. Но меня не было ни в подъезде, ни на лестнице, ни вокруг дома. Рассудив, что с утра будет судить мудренее, они снова улеглись. Через два часа я, как новый, вышел из темноты и улегся на диван рядом с Димкой. Конечно, мне жаль, что ему было не по себе. Он разбудил остальных. Они смотрели на меня с недоверием и тревогой. Я ничего не помнил. Какая разница, где я был эти два часа?
А потом был еще случай злее. Главное, что ничего не помнишь, это, может быть, главное.
Стали у меня коренной зуб рвать, аж об четыре корня, ну я и спрашиваю свою сестру-врача Лену, можно мне по возрасту и состоянию лет получить полный внутривенный наркоз, чтобы стоматологу не мешать, и, главное, чтобы он мне не мешал со своими десятью пальцами во рту, включая четыре пальца медсестры. Она говорит:
- Дерзай, чадо. Наш анестезиолог - твоя подружка Лада, стоматолог - ее муж Андрей, синтетических наркотиков пруд пруди, и на пять минут тебе выберут такой сахар, ты и не заметишь.
Поставила Ладка укол, я сосчитал до тридцати четырех, а потом вижу, передо мной стоят три старика, все священники. Средний - как есть Николай Угодник, только риза на нем уж такая убогая, латаная-перелатаная. И мы с ними тремя все говорим, да все про божественное. Они меня все что-то вразумляют. И тут меня сестра будит, вставай де. Я ей:
- А где эти трое священников, я ведь вот с ними разговаривал?
Она мне:
- Да откуда в больнице священники? Не было никого, ты один в кресле спал. Тебе и зуб за секунду вырвали.
А я еще от беседы не вырвался, я еще весь в ней. Я еще хочу чего-то спрашивать. Душа в возбуждении. Ум не помнит ничего.
Ничего не помню. Ни слова. А вчера еще хуже. Трезвый был. Жена пошла детей купать, возвращается, я, говорит, лежу на диване, навзрыд во всех грехах каюсь Милостивого Бога о прощении молю. Она за ребятишек напугалась, меня трясет, я плачу, она меня будит, чтобы я детей не пугал. А я не помню ничего, только сказал ей:
- Знаешь, как страшно, когда Бог стоит так близко!
А я опять ничего не помню, словно стерли у меня память. Даже эту фразу , которую я ей сказал, она мне напомнила. Ничего не помню. Только после этого случая стал я спать спокойно, как дитя. Словно бы и не сделал ничего. А я столько наделал, что оборачиваясь назад, остается только смеяться.
|
</> |