Интервью с Ильёй, часть 1.

- Где и когда вы родились?
- Я родился в Москве, в 1948 году,весной.
- И вы ещё до начала записи сказали, что присутствовали на похоронах Сталина. Давайте может быть с этого и начнём. У вас остались об этих похоронах какие-то личные воспоминания?
- Единственное личное воспоминание - это здоровенная толпа. Я в своё время присутствовал - ну, не на похоронах, а на проводах Высоцкого - вот неимоверная толпа, очередь, назовите это как угодно, которая была больше привычной для москвичей очереди в Мавзолей в разы или на порядки. Так вот, толпа по сравнению с тем, что я видел на похоронах Сталина - это жалкое подобие. Ну, вот представьте себе... Допустим, проспект Маркса от Манежки и до Лубянки, запруженный так, что брось воробья в эту толпу - он до земли не доберётся, ни в одном месте. Вот это я видел - головы, головы, головы, единственное впечатление, единственное, что я запомнил.
- А насколько... Это уже, конечно, не непосредственное детское впечатление, а уже позже какие-то разговоры. Эта толпа - как она образовалась? Это люди шли сами, это люди шли потому, что нельзя не пойти? Что это было? Какой-то душевный порыв? Общественная необходимость? Что это, почему, как?
- Нет, это не было общественной необходимостью. Вот ровно с таким же основанием можно спросить был ли это душевный порыв или общественная необходимость, когда хоронили Высоцкого. Тот же позыв был. Я по своей семье знаю, по друзьям отца знаю - это несколько позже.
- Конечно, понятно, что в пять лет это ещё не воспринимаешь, но было пять стало пятнадцать, а люди все эти вокруг все ещё есть, живые, то понятно, что это можно всё же довольно непосредственно воспринять. То есть, если я правильно понял, люди шли туда сами, потому что хотели.
- Для людей это была трагедия. В те времена память Ленина была забыта, а пока был жив мой отец, его соратники, современники, назовите это как угодно, для них даже после знаменитого выступления Хрущёва на 20 съезде... Это было просто трагедией.
- Следующий вопрос как раз именно от этом. О 20-м съезде. Ведь, если я правильно понимаю, к 20-му съезду вы лично были...
- Я школьником был.
- Но школьником уже не таким уж маленьким. 20-й съезд это 56-й год. Вам было 9 лет...
- Восемь с половиной.
- Нет, конечно, тогда это ещё довольно маленький ребёнок. Но всё же и время-то идёт... Можете вы рассказать, как воспринимался 20-й съезд?
- Как воспринимался другими не могу сказать, но как воспринимался отцом, фронтовиком, который прошёл войну даже не с 41-го, а с 39-го добровольцем на финскую ушёл. Он действительно был глубоко верующим коммунистом. Можно так назвать. Честнейшим, порядочнейшим. Для него то, что он услышал на партсобрание ещё до публикации, как я понимаю, в газетах... Это прозвучало каким-то шоком.
- А он был партийный?
- Да, он был партийный. Это было шоком для него, для мамы, которая тоже была партийной. Но мама была партийной, что называется, "для галочки".
- И как потом переваривалась эта информация? Первый шок - понятно. Но если человек получает такой шок, то дальше как-то с ним живёт, как-то справляется. Как у него это происходило?
- Этот шок продолжался достаточно долго. В семье об этом мало говорилось, я слышал только какие-то обрывки. Ну, мальчишка восьмилетний, сами понимаете. При нём мало что обсуждали. Запомнились их лица в то время... Достаточно долго переваривалось.
Потом отошло на задний план. Такая политика нового партийного руководства, значит будем её придерживаться. Скорее это было некое смирение.
- То есть, я верно понимаю, что вот как-то душой он это не принял, но и противоречить вслух... Это было... Не принято. Так?
- Приблизительно так. Душой он не принимал достаточно долго, но переживал внутри, скажем так.
- А с течением времени? Вот, идут уже не месяцы, а годы. Год, два, пять, десять?
- А психологии существует такая цепочка: отрицание... Ну, вы знаете?
- Да, я знаю. Злость, торг и так далее. И всё это он проходил? Можно ведь застрять на каком-то из её элементов. То есть в итоге он её прошёл и дошёл до стадии принятия?
- До стадии принятия... Я бы выразился так. Это примерно то, что происходит сейчас, ну, скажем, на Украине. Когда люди не имеют возможности бороться, но в душе не принимают всё это новое. Но подчиняются ему, потому что иначе нельзя. Вот, где-то так.
- Понятно. А тогда, говоря уже о вас. Есть такая линия, которая очень меня интересует. Это отношение человека, жившего в СССР к собственно советской идеологии. Насколько он эту идеологию принимал, ощущал действительно своей... ну, грубо говоря, верил в неё. Что вы можете рассказать об этом? Верили ли вы в эту идеологию?
- С этой точки зрения я бы сказал вот что. Советскую действительность можно разделить на несколько очень сильно отличающихся друг от друга этапов. Советская идеология, которую я запомнил с раннего детства, сталинская, советская идеология... ну, не раннего, а поздне-хрущёвского периода, ранне-брежневского периода, где-то до середины семидесятых, советская идеология до-горбачёвского и горбачёвского периода это совершенно разные идеологии.
- Так. Тогда может быть немного о разнице и об отношении к ним в динамике?
- Попробую. В школе я был, скажем так, благоверным октябрёнком... Нет, октябрёнком я себя уже не помню. Но вполне благоверным пионером, гордым, что меня в пионеры приняли. Примерно в таком духе, как это показано в мультфильме про Чебурашку, когда он просит пионеров принять его в свой отряд. Продолжалось это наверное класса до шестого. Но всё равно приём в комсомол в восьмом классе я воспринимал как нечто должное, законное. Так полагается, меня принимает в своё сообщество лучший отряд молодёжи. Так это и воспринималось. Всерьёз задумываться о правильности или неправильности идеологии, которая в то время была... Ну, по мелочам я кое что замечал, но глубоко не проникал. Всерьёз задумываться я даже могу сказать в каком возрасте стал. Так, это я уже отслужил армию, стал работать на заводе. А в армию я пошёл в 25 лет. Год в армии, потом один из серьёзных московских станкостроительный заводов - поработал там наверное года два. И как-то мой папа мне сказал, что если ты не собираешься всю жизнь оставаться только исполнителем и никак не участвовать в организаторский работе, то тебе надо вступить в партию. После чего я пошёл к начальнику отдела - я в конструкторском отделе этого завода работал... Нет, не к начальнику, а к его заму, который был парторгом отдела и подал ему заявление. Он его положил на стол и сказал мне примерно следующее. Что политика партии такая, что на каждого вступающего в неё инженерно-технического работника должно быть не меньше двух рабочих. Поэтому когда это соотношение нарушается, то задерживают вступление новых ИТР. "Я вам сообщу, когда можно будет принять ваше заявление". После этого я очень серьёзно задумался. То есть отбор идёт по принадлежности к некой страте, в данном случае к пролетариату, который, как я уже понимал, является не совсем пролетариатом. Работа на заводе хорошо даёт это понять. Когда после одиннадцати часов достаточно большое количество рабочих уже под хмельком. Можно ли это назвать пролетариатом в том смысле, как это формулировал Маркс или Ленин. Когда рабочие за станками и верстаками стоят и пары алкоголя чувствуются за два-три метра до них.
- Так. И вот тогда вы об этом задумались и...?
- Когда я задумался, то начал понимать, что политика партии... ну, мягко говоря, не очень честная и не очень правильная. Она может быть и последовательная, но не очень согласуется с тем, как я до этого её видел. Уже с этого момента я начал задумываться именно о роли партии. Дальше уже много сомнений появлялось по некоторым другим поводам, в то время бытовавшим.
- Угу. А дальше? Когда идеология стала меняться. Вот, вы говорите, что их по сути было несколько. Смены этих идеологий как воспринимались? Новые казались лучше или хуже, отступлением или развитием?
- Примерно на стыке шестидесятых-семидесятых... Или в начале семидесятых, точных дат я не назову, достаточно широко распространилась поговорка, рыба гниёт с головы. Вы наверное её слышали.
- Как не слышать.
- Стали появляться шуточки такого примерно смысла... Даже анекдот ходил, как работает советская интеллигенция. Они делают вид, что работают, а мы делаем вид, что платим. Когда начал понимать - опять же, работая на производстве, какова роль отделов ОТИЗ. Отделов труда и заработной платы. Они были на каждом предприятии и, насколько я знаю, во многих НИИ. Они должны были отслеживать и, соответственно, изменять... ну, например, нормы оплаты за одну и ту же работу. Начал понимать почему а своё время знаменитого, провозглашавшегося героем Стаханова его коллеги... Ну, грубо говоря, избили. Это ходила правда легенда, я не знаю насколько это истина, но такая легенда очень широко была распространена.
- Речь о том, что нормы были завышены, занижены, неправильно установлены?
- Речь вот о чём. Нормы, считалось что устанавливаются обоснованно с экономической точки зрения. Но если кто-то, определённый слесарь или фрезеровщик Вася успевал сделать за смену не положенное число, скажем, сто деталей, а сто двадцать, то через месяц-другой становились стопроцентной нормой для всех работников его цеха, а то и завода не сто, а сто двадцать деталей. Соответственно, очень ли любили Васю остальные рабочие. Притом, что провозглашалось, что боритесь за перевыполнение плана, берите на себя обязательства, на практике это сказывалось к тому, что рабочие должны были больше трудиться за те же деньги. То есть, фактически это было снижением зарплаты.
- Понятно. Вот ещё о чём я хочу спросить. Если вам в год смерти Сталина было пять лет, то вы общались со многими людьми, которые застали его всерьёз. Когда вам было тридцать лет, то вокруг вас было, грубо говоря, пятьдесят процентов людей, которые жили при Сталине по двадцать лет, по тридцать. Как сейчас я легко могу говорить с людьми, которые хорошо помнят ранние девяностые, так вы могли говорить с теми, кто хорошо помнит 37-й год, начало войны. Даже и что-то более раннее, если поговорить с человеком в возрасте. И я хотел спросить вас о вашем личном восприятии, вашем впечатлении. Когда говорят о сталинских репрессиях, о посадках, о расстрелах, обо всём вот этом. По вашему впечатлению - кого и насколько сильно это затрагивало? Вот, есть общество. Это случайные люди из всех подряд? Это в основном такие или в основном другие? Этого мало, почти нет? Наоборот, этого много? Что вы можете об этом сказать именно по опыту общения с людьми, которые вас окружали?
- Я попробую избежать той оценки, к которой я пришёл в нынешнее время, когда я могу сопоставлять, а попробую судить с точки зрения того молодого человека, которым я был в 20, 25, 30 лет.
- Да, конечно, именно это интересно.
- Ну, во-первых, сейчас сторонники идеи о 37-м, 38-м годе, что это сплошной террор, этот чёрный воронок приезжал чуть не к каждому дому, в каждой советской семье была жертва сталинской тирании... Грубо говоря, определённый слой правозащитников ведёт именно такую линию, провозглашает её вовсеуслышание. Я могу сказать, что среди тех людей, которых я лично знал, я знал только одного репрессированного. С которым мои родители дружили семьями в течение многих лет - сколько я себя помню, столько дружили. Этот товарищ к 38-му году был полковником генерального штаба. Он работал... Я сейчас не помню, то ли под Якиром, то ли под Егоровым (?), под кем-то из репрессированных маршалов. Не Блюхер и не Тухачевский, это я точно помню, но из этой вот плеяды, там их пятеро по-моему было, репрессированных и расстрелянных. Так вот, он рассказывал в моём присутствии и отчасти даже мне, потому что я вопросы какие-то задавал, что его арестовали в конце 38-го по-моему, из-за того, что он был то ли начальником, то ли замначальника оперативного отдела этого маршала. Обвиняли его в том, что он был замешан в деяниях этого маршала. Хотя сам он говорил об этом следующее. "Если собирают группу высокопоставленных генералов, то всё в чём я участвовал, это выполнял команду одного из маршалов: "Полковник, разложить такую-то карту. Всё. Во всём остальном я абсолютно не участвовал. Все мои контакты с этим маршалом сводились к этому." Его арестовали. Он не рассказывал о том, что пытали, что били, я не знаю этого, не могу судить. Но факт тот, что за ним ничего не нашли. И а июле сорок первого, когда понадобилось много новых младших командиров, его понизили то ли до лейтенанта, то ли до младшего лейтенанта, я тоже не помню, до какого-то из этих званий. И отправили на фронт. Без всякого штрафбата, просто на фронт. В действующую часть. Вот, про репрессии в его отношении я знаю. За годы войны он снова дослужился до полковника и полковником кончил войну. Насколько я знаю, в Праге. Вот один случай репрессий, который я знаю. Больше я не знаю.
- Вот тут, поскольку тема интересная, а я не уверен, что мне удастся найти много людей такого возраста, чтобы они хоть как-то это помнили, я хотел бы немножко её продолжить.
- Пожалуйста.
- Здесь можно сказать, что в близком окружении людей репрессированных могло не быть, потому что они репрессированы. Они сосланы, они посажены, они расстреляны. Они выпадают из жизни, соответственно, их вокруг и нет. Но если говорить о... Ну, вот, вы общаетесь с людьми. Вот, вы разговариваете с однокурсником, с другом, с девушкой, с кем-то ещё. То есть, не те, кто репрессированы сами, а ближний круг. Те, о ком говорят. Ну... Я думаю, понятно, что я имею в виду. Насколько было ощущение, что это... Вот, есть некий дом. Многоквартирный. Пятиэтажка. В этом доме допустим, сорок пять квартир. В скольких из них по вашим ощущениям можно сказать, что кого-то забрали, кого-то репрессировали, кого-то посадили? Это будет в каждой? Через одну, через две? В одной из десяти? Именно по ощущениям по вашим.
- Вот, в том доме, в котором я жил,в котором, естественно, своего возраста детвору и подростков я знал всех... Трёхэтажный дом, на каждом этаже по четыре квартиры, четыре подъезда. То есть, количество людей, количество семей можно представить. Я не знаю ни одного, кто бы вдруг исчез. Ни одного человека. Я не знаю никого, кто бы отсидел. Знаю, что небольшой подмосковный городок, в котором я тогда жил - детство я провёл в Подмосковье. На весь город, а там тогда было 60 - 65 тысяч населения - а я думаю, что подростки знали, по крайней мере слышали практически обо всех. Я знал две наркоманские семьи. Две! Причём наркоман - не знаю, какой, но говорили о травке.
- Про наркоманию у меня есть отдельный вопрос, я ещё обязательно его задам. У меня есть некий список вопросов. Но это немножко другое...
- Я прошу прощения, я просто длинно говорю...
- А, прошу прощения, я вас перебил.
- Так вот, может быть не всё население, но много людей в ближних домах я знал. Знал, допустим, детвору и подростков за весь период обучения в своём классе. У нас учились тогда много детей из семей лётчиков и наземного персонала недавно построенного аэропорта Домодедово. Класс наполнился в момент открытия аэропорта где-то, наверное на треть. Так вот из всех семей, которых я знал, я ни одного случая репрессий не знал. Это раз. Второе. Репрессии бытовые... Вот, я не слышал о каких-то юридических последствиях, но человека, семью заставили уехать из города. В пятом классе был у нас мальчик - тихий,спокойный, ничем особо не выделявшийся. И вдруг он исчез. На следующий день нам учительница объяснила, что, оказывается, его отец - баптистский пастор. И по этой причине его убрали из школы.
- А убрали как, куда - неизвестно?
- Неизвестно, и больше того, кто-то из наших ребят жил в его дворе, его расспрашивали, этого мальчишку, и разговоров, чтобы его куда-то забрали я не слышал.
- Вот ещё о чём я хотел спросить. Представим себе, что мы говорим с человеком, который какого-нибудь 2100 года рождения, который СССР представляет очень плохо. А когда о нём заходит речь, всё время звучит: "Партия, партия, парторг, партком, партийное собрание." И это проскакивает, как абсолютно понятная вещь, которая не требует никакой расшифровки. Для меня, пожалуй, тоже не требует, я понимаю, что это такое, о чём идёт речь. Но я понимаю, что для людей младше, просто для менее интересующихся, это вопросом уже может являться. Расскажите о том, что, собственно, такое партия. Партийное собрание, партком, что это такое вообще?
- На мой взгляд это тоже в разные периоды было несколько разным. Что это было изначально, я могу только догадываться. Во времена революции, которую не случайно называли переворотом и только через десять лет назвали Великой Октябрьской Социалистической Революцией, к 27-му или 26-му году, к десятилетию. Глядя сейчас на события украинского майдана, я понимаю, что сходство было большим. И народ, который совершал этот переворот, был типа ядра этого майдана. Заранее подготовленные активисты, подготовленные именно партией, обработкой и так далее. Но это было тогда. Во что превратились их дети, внуки и так далее, это уже другой разговор. Я не знаю, в кого превратится внук какого-нибудь Турчинова или кого-то ещё из этой группы людей. Не могу заранее представить... хотя у меня есть определенные мнения о людях из высокопоставленных и очень обеспеченных семей, где не меньше проблем, а подчас и гораздо больше, чем в семьях рядовых. Они просто с другого уровня плохо видны. Мне приходилось просто, как психологу работать с подобными семьями, включая внуков академиков, детей космонавтов и так далее. Так вот, видимо во времена Сталина, который, видимо, - я понимаю это сейчас, именно сопоставляя многое, тогда я этого не понимал - Сталин совершил переворот, убрав тех, кого сейчас называют полевыми командирами. То есть заслуженных героев гражданской войны. По-другому справиться с ними видимо было нереально. Вот это может быть названо репрессиями. Но это я, так сказать, додумываю. Это не мой тогдашний взгляд. Это первое. Второе. То, что называют партийным руководством, парткомами и парторгами во времена... Ну, где-то до середины шестидесятых... Даже не до середины, до первой трети шестидесятых, я ещё школьником был. И даже середины-конца семидесятых, это уже разница. А дальше эта разница довольно быстро обострилась. Тенденция была заметна, начиная с 63-го - 64-го года. Что я имею в виду. Те, кто заседал в этих парткомах, то есть партийных комитетах предприятия, района, области даже, это люди, которые выросли до этого уровня при Сталине. Часть из них была заменена Хрущёвым, но я думаю, далеко не все, только первые лица. Определялась работа того или иного парткома обычно групповым образом. Да, мнение старшего начальника было превалирующим, но в те времена не очень, не абсолютно. У меня есть пример из личного опыта, но уже несколько другого плана, чуть позже расскажу. Партком образца примерно шестидесятого года... Моя мама на своём заводе в то время была замсекретаря заводского парткома. И она была - как и её коллеги, я тоже многих из них знал, они у нас в гостях бывали... Честно болеющими за дело партии. Позже это стало меняться. Меняться - сначала медленно, потом всё быстрее - на возможность получать личные блага за счёт того, что ты принадлежишь к партийной верхушке предприятия, района, города или области. Чем выше, тем больше. Уже где-то в начале семидесятых моя тогдашняя жена - я второй раз женат - рассказывала, что её знакомая вышла замуж за то ли второго то ли третьего секретаря одного из обкомов партии. Да, это было где-то... уже после моей службы в армии, то есть в середине семидесятых. И это её бывшая соученица по ВУЗу ей рассказывала, как здорово, что им не нужно ничего покупать - продукты им привозят, что каждый день приходит уборщица, что бельё приезжает машина, забирает и привозит выстиранное, что все бытовые удобства обеспечены. Я не представляю, чтобы такие блага были значимы для тех, кого я видел в семье моих родителей в первой половине шестидесятых.
- Может быть я ещё не до конца удачно выразился. Я имею в виду вот ещё что. Это очень интересно, но это можно рассказывать тому, кто в принципе понимает, что такое партия, как она устроена и что она делает. Когда мы смотрим на ваш рассказ с позиции человека, для которого Советский Союз это история, он может не очень понимать, что такое партия, какую роль она играет в принципе. Она что делает? Зачем нужна? Ну, вот она, КПСС. И вот работает завод. Что делает директор завода - понятно. Что делает главный инженер - понятно. Что делает рабочий - тоже понятно. Что делает партком? Что делает парторг? Они что такое вообще, они зачем нужны? Кто они, что они?
- Значит, так. Теоретически это люди, которые обеспечивают проведение партийной идеологии, якобы заложенной ещё Марксом, Энгельсом и Лениным - троица, которая изображалась на всех знамёнах и плакатах того времени - в народную массу, в рабочую массу и так далее. Донесение этой идеологии до каждого и наблюдение за тем, что именно эта идеология соблюдается на каждом шагу. Это теория. На практике партия была фактически прямым руководством. Ни один технический работник - городского ли уровня, уровня ли предприятия, не мог реализовать ни одного решения без согласия во-первых своего парткома и во-вторых вышестоящих партийных руководителей.
- Это было формализовано? Как это было устроено на практике? То есть, вот, допустим, я директор завода. Я хочу у себя на заводе как-то изменить какое-то производство, сделать что-то ещё. Каким образом я получаю на это согласие партии? И что будет если не получу? Это как формализовывалось?
- Вот, а теперь я могу рассказать тот случай, о котором я мельком упомянул раньше.
- Да, давайте.
- Когда я уже вернулся из армии, в 74-м году, я пошёл работать на предприятии, о котором говорил, когда рассказывал как и почему задумался о роли партии, когда такой вопрос возник со вступлением в партию. Я пришёл работать на один из достаточно известных станкостроительных заводов, которого на настоящий момент просто не существует, как и практически всех остальных московских заводов. Завод достаточно уникальный. Завод тогда был интересным. И вот на этот завод пришёл работать новый директор. Директор технически и организационно замечательный. Очень толковый, очень настроенный на улучшение работы завода. Получилось вот что. На заводе к моменту его прихода сложилось то, что люди на заводе называли "могучей кучкой". Группа начальников цехов и отделов, которая была очень сплочённой... ну, грубо говоря, семибоярство, известное в истории России. Когда этот директор попытался заставить делать то, что нужно для улучшения работы завода двух или трёх из этих руководителей, они стали ему ставить палки в колёса. И тогда двоих из них он уволил. С треском. После чего, через несколько месяцев перевыборы заводского партийного комитета. Естественно, что эта "могучая кучка" состояла в парткоме завода практически в полном составе. Так вот, директора прокатили в состав этого самого парткома. После этого в министерстве директора предупредили - с подачи, естественно вышестоящего парткома - что если на следующих выборах, то есть, через год, его ещё раз прокатят, то пусть он будет готов к тому, что с должности его тут же снимут. Это по поводу руководства партией конкретными техническими работниками. Думаю, достаточно внятно. После чего этот директор, грубо говоря, прекратил свою борьбу с этой "могучей кучкой",а ещё через полгода получил тяжёлый инфаркт и умер.
- Понятно. Тогда... Вот если я правильно понимаю, то партия получается некой параллельной системой власти. Причём параллельной и выше. Есть обычная система власти, а есть система власти партийная. Что-то вроде духовенства. Есть просто люди, а есть не просто люди, члены партии. У меня вопрос тогда такой. Вот, вы говорите о выборах в партком. Вот, как сформулировать... Насколько эти выборы были настоящими? Действительно ли это выборы, как выборы, или результат предрешён. И кто в них участвует, в этих выборах в партком? Как формируется эта параллельная система власти? Сверху известно, что надо бы такого-то или действительно, как снизу выберут рядовые члены партии, так и будет?
- Эта система очень похожа на выборы председателя колхоза, председателя садового товарищества сейчас. Если вы знакомы с этими вещами...
- Слабо.
- Скажем так. Сверху приходит кандидатура. Можно попытаться выбрать другого. Есть даже некоторый шанс, что другого выберут. Но этот шанс минимален. То есть, я прикидываю, процентов 90, если не 95, за то, что выберут того, кого порекомендовали. Почему? Во-первых, в выборах того или иного человека в партком участвуют только сами коммунисты. А основной признак партии был... опирался, скажем так, на партийную дисциплину. Что такое партийная дисциплина? Вышестоящий комитет партии принял - голосованием, совещанием, каким-то образом - некое решение, выдал некую директиву. В момент пока идут выборы этой директивы, можно предлагать свои альтернативы, можно голосовать против...
- Возможна дискуссия.
- Да. Возможна дискуссия. Но с момента, когда директива принята - умри, а соблюдай. Ну, как в армии.
- Это похоже не на армию. Это похоже на Церковь. До тех пор, пока Вселенский собор не принял такого-то решения, мы спорим. Но когда Вселенский собор принял решение, то ты или с нами или ты еретик.
- Я бы другую немножко ассоциацию предложил. Это похоже не на нынешнюю Церковь. Это похоже на Церковь времён... ну, Сергия Радонежского. Времён Алексия Первого. Когда фактически Церковь имела достаточно власти, чтобы заставить себе подчиниться даже великого князя.
- Я здесь даже не вообще про Церковь в целом, а именно про вот этот способ принятия решений, способ внутренней дискуссии. Про то, что вот когда решение принято, то оно принято.
- Я согласен. Только учтите, что поскольку членом партии я никогда не был, та моя попытка...
- Вас так и не взяли в итоге?
- Дальше, я уже, что называется, и не рыпался. После такой встречи я понял, что мне в партии делать нечего.
- Понятно. А отец ваш это нормально воспринял?
- Нормально. Совершенно нормально. Он мне просто подсказал то, о чём я говорил. Что если ты хочешь заниматься не только рядовой исполнительской работой, а двигаться выше, к организаторским моментам, то надо вступить в партию.
- Тогда вот ещё какой вопрос. Это уже пошли обычные советские реалии, которые и мне не очень понятны. Мне это было интересно ещё в прошлом разговоре, но полного ответа я к сожалению не получил. Допустим, человека увольняют с работы на заводе. Он после этого активно работу не ищет. Он идёт домой и лежит на диване. Допустим, на что прожить у него есть. Его кормят родственники, или у него есть сбережения, есть сад-огород. Что происходит дальше, если человек работу не ищет?
- То, что вы сейчас предположили, для того времени нереально.
|
</> |