Иногда и семинаристы мемуарят

18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН (РАСПРОСТРАНЕН) ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ диаконом АНДРЕЕМ ВЯЧЕСЛАВОВИЧЕМ КУРАЕВЫМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КУРАЕВА АНДРЕЯ ВЯЧЕСЛАВОВИЧА
Ректор семинарии был подозрителен в высшей степени, он не доверял даже наставникам и принял на себя весь надзор над семинарией; везде ходил сам и, где находил неисправность, тотчас же расправлялся палкою или руками.
Строгий к себе, он был неумолимо строг к другим. Бани он не знавал, спал на голой лежанке, подкладывая подрясник под голову, ел простые щи и кашу деревянною круглою ложкою в кухне вместе со своими келейниками, ходил сам счищать снег с крыш, копать землю; если была стройка, то брал топор и рубил вместе с плотниками. Был крайне подозрителен, не верил ничьей честности.
И рано и поздно, и днем и ночью, ходил по комнатам, следил за всеми учениками и даже наставниками. Если что ему не нравилось, или провинился в чем-нибудь ученик, он расправлялся тут же палкой или руками. Нередко слышались крики, когда он за волосы тащил какого-нибудь семинариста в комнаты правления сечь его лозами.
Наша семинария не имела ни заборов, ни ограды. Новый ректор тотчас позаботился обнести ее забором и натыкать гвозди. Не надеясь на себя, ректор завел еще злых собак и пускал их на нас бегать по двору семинарии, чтобы ученики не выходили.
Он вел самый строгий образ жизни; во всем себе отказывал для того, чтобы иметь возможность вносить деньги за бедных учеников и пополнять собственными средствами недостатки семинарии. Вместе с такою гуманностью в нем уживалась страшная жестокость.
Одного ученика за небольшую провинность ректор схватил за волосы ученика, ударил его о чугунный пол и стал топтать ногами. Очнувшись ученик возвратился в комнату, харкнул и полные пригоршни крови вышли из горла. Потом ректор исключил совсем из семинарии за несколько месяцев до окончания курса и оставил его таким образом без всяких средств к жизни. с.127
К счастию семинаристов, он не имел обоняния, и однажды вынюхал вместо тобаку бутылку кофею, а велел сварить тобак вместо кофею, чтобы угостить одного приезжаго. Иногда в комнате было накурено тобаком. „Что это у вас накурено?« „Сыро, курили смолкою“. Но были от этого невыгоды, — нередко он признавал за пьянаго ученика, у которого раскраснелось лице и трудно было его разуверить.
Раз мы сидели в классе. Мимо окошек потянулся огромный хоровод девок. Профессора не было еще в классе и многие подошли к окну посмотреть на хоровод. Отворяется дверь и ректор кричит: „что вы, жеребячья порода, тут ржете? выдете из семинаріи, на семи суках женитесь, а теперь прочь от окна, палкой все бока изломаю".
Обращаясь сам с семинаристами часто хуже чем со скотами, он сильно обругал и заставил простоять часа два на ногах в классе первого ученика богословия за то, что он не ответил на поклон одной мимо его прошедшей деревенской старушки. „Вот как ректор, да еще с палкой идет, так издали шапку снимут, а старуха поклонилась, так он и картуза не приподнял.
Он был бы превосходный человек и строгий монах-подвижник, если бы не был начальником. Имея власть он мучил себя и других. Так и сам он не раз говаривал мне.
Казанский П. С. Воспоминания семинариста // Православное обозрение 1879, сент.
В публикации не названы ни сама семинария, ни годы учебы, ни имя ректора и вообще кого бы то ни было из преподавателей и студентов.
Но от интернета ничего не скроешь.
Петр Симонович Казанский — доктор богословия, профессор МДА . Учился в Вифанской семинарии в 1832—1838 годах, потом в Московской духовной академии.
Скончался в феврале 1878, и, как видим, его мемуар опубликован в следующем году.
Ректор — 38-летний архим. Евлампий (Пятницкий), позже — епископ Екатеринбургский, викарий Пермской епархии, а затем — архиепископ Тобольский.
Там еще красочное описание дедовщины в семинарии с.111.
«Ни в одежде, ни в постелях униформы не было; одевались кто во что мог. Иные не имели лучшей одежды как затрапезный сюртук, никогда не нашивали брюк; постели бывали разныя, от тюфяка до войлока, с подушками набитыми сеном.
Кормили обыкновенно щами и кашею, иногда варили похлебку; по праздникам давали булки. В скоромные дни за обедом щи были с говядиной, в ужин без говядины. К ужину вновь не варили щей, но в оставшиеся от обеда подливали воды и разогревали. Рыба, и то только соленая, подавалась только по праздникам и воскресеньям в постные дни. Не помню, чтобы когда-нибудь была свежая рыба за столом. Пустые щи, особенно разбавленные водой, были невкусны, и мы рады были, если бывало кто-нибудь из товарищей достанет головку чесноку и положит во щи. Они вкусны тогда казались. На каждого клалось в обед и ужин по три порции хлеба и остатки от обѣда и ужина всякий мог брать себе и это составляло завтрак и полдник. Капуста была серая и полубелая. Случалось, что из каши и щей вытаскивали крыс и мышей; иногда дело ограничивалось шуткой, посмеются, если это в постный день, что щи у нас скоромные, иногда выкладывали подобную добычу на тарелки и носили к ректору. Случалось и в хлебе таскать запеченных червей или мышиные лапки. Немногие могли для дополненія скудного стола покупать каждый день калачи. Обыкновенно сушили хлеб и потом посоля его ели горячий с большим аппетитом с водою, осенью покупали картофель и пекли его в комнатах в печке и этим лакомились.
Баня была у нас чрез две недели. Так-как белье менялось через две недели, а полы в комнатах мыли раза два в год, то редкий из учеников был свободен и в голове и в белье от насекомых и многие страдали шолудями. Был один товарищ у меня, который имел одну только рубашку и та в лохмотьях. Потому не ходил и в баню, не имея чем переменить белья. с.119
|
</> |