Хеврута: упражнения

neivid — 15.03.2015 Дом под зеленой стеклянной крышей

Эмке тогда было лет пять. Она все лето на даче жила, с дедом. Дед глухой, Эмка маленькая, отлично уживались: он ей кашу варил, а она ему гусениц приносила. У нее увлечение было, гусеницы. Нравилось ей, что они разноцветные, мягкие и все разные: мохнатые, гладкие, толстые, тоненькие, длинные, красота. Дед ей чего-то там объяснял, про бабочек, про куколок, но Эмка не очень понимала. Ей казалось, гусеницы – такие прекрасные звери сами по себе. Она их собирала и приносила деду, а он их в банку клал. Сунули туда капустный лист, салат какой-то, гусеницы его ели, Эмка в восторге была. Могла часами перед банкой сидеть.

А потом пристала к деду, построй им домик. Дед отмахивался, он этих гусениц вообще терпеть не мог, сразу чесаться начинал. Ради Эмки терпел, но не настолько же, чтобы им чего-то строить. Тогда Эмка решила сама.

Взяла банку, вынесла на балкон. Поставила на самое солнышко: «Будет моим гусеничкам тепло». И нашла у деда в буфете старинную тарелку из зеленого стекла, тяжелую такую, выгнутую. Сквозь тарелку посмотришь – все зеленое вокруг, переливается, как под водой. Эмка накрыла банку тарелкой, получился домик под зеленой крышей. И все зеленое внутри.

Поиграла на балконе и убежала куда-то. А гусениц оставила под тарелкой сидеть, на жаре. Самое солнце, август, лето, и тарелка, как выпуклая линза. Бедные гусеницы изжарились за час. Дед на балкон вышел, увидел, охнул – валяются все. Получилась из банки братская гусеничная могила, в красивом зеленом свете.

Дед сплюнул, выругался и пошел новых гусениц собирать. У него не сад был, а целые заросли, там этих гусениц водилось – на полжизни чесаться хватит. Ну и набрал. Только одна была, Эмкина любимая, желтая с оранжевыми пятнами, дед от нее сильней всего чесался. И вот такую в точности не нашел. Зато нашел другую красивую, ярко-оранжевую. Взял, конечно.

Банку с балкона унес, тарелку снял. А Эмке сказал, когда она прибежала: «Гусениц на балконе оставлять нельзя, им слишком жарко. Смотри, как твоя желтая гусеница загорела». И показал: была гусеница желтая, стала оранжевая. Чудеса.

Эмка так удивилась, что гусеница загореть может, как человек. Даже не обратила внимания, что из остальных гусениц половина стала длиннее, половина короче, вообще изменились они. Сидела перед банкой, любовалась. А дед еще два дня лечился от аллергии, у него от этих гусениц кожа на руках пятнами пошла.

А потом из этой оранжевой гусеницы получилась желтая бабочка с оранжевыми пятнами. И, сколько дед не объяснял Эмке, что гусеница может быть любого цвета, а бабочка будет совсем другого, не верила она. Все в желтую бабочку тыкала пальцем: ну вот же, вот.
 
Самая старая елочная игрушка в коробке

Дочерей было пять: Шейнди, Фрайди, Рухи, Ципи и Гиндале. И шестеро сыновей: Мойши, Шулем, Йона, Арон, Йерухам, Ицхак. Домом заправляла бабка - мачеха отца, вдова покойного деда. Мать все время беременная лежала, или кормила, или болела, слабенькая была. Отец сидит, учит Тору, в остальное время работает, он сапожником был. Денег не то что б хватало, но, в общем, не голодали. Только это же надо на всех сварить. И раздать, чтобы поровну всем. И постирать, они так пачкаются, это же дети. А еще одеть, умыть, расчесать, пять девок, десять кос. Старшие младшим плели, конечно, и помогали они ей немало, но, в общем, все там держалось на ней.

Суровая была. Как ей кто возразит, она по щеке: не возражай! Боялись её. Матери не боялись, матери не видели почти. Отца тем более. Всю неделю крутились, как могли, в субботу отдыхали. Тоже с бабкой.

По субботам бабка всех в синагогу вела. У девочек было по субботнему платью, чистому и целому, ни дырочки не найти. У мальчиков субботние рубашки, ни пятнышка ни у кого. Так и шли: Шейнди, Фрайди, Рухи, Ципи и Гиндале. Гиндале старшие вели за две руки. И мальчики: Мойши, Шулем, Йона, Арон, Йерухам, Ицхак. Не приведи господи кто крикнет что-то неподобающее или, скажем, камень с земли подберет. Бабка поднимет бровь, и сразу тихо. Никаких камней.

В синагоге садились: девочки с бабкой этажом выше, мальчики, как положено, внизу. Бабка и сверху за ними следила – или они думали, что следит. Никто ни разу ничего себе не позволил, даже в мыслях. Сидели, молились, как надо всё.

А после синагоги, дома, были коржики с маком. Бабка их накануне вечером пекла, каждую неделю – одиннадцать коржиков с маком, после синагоги выдавала всем по одному. Такая наступала тишина. Каждый сам свой коржик съедал, только старшая, Шейнди, отдавала Гиндале половину. Гиндале сладкое очень любила, больше всех.

Девочек выдали замуж, мальчиков женили, все как у людей. И бабка вскоре умерла: сделала все, как надо, можно умирать. А у детей тоже дети пошли. И каждый старшую девочку бабкиным именем назвал. Бабку Галей звали, она русская была. И у всех получилась своя Галя в семье: у Шейнди, у Фрайди, у Рухи, у Ципи и у Гиндале. У Мойши, у Шулема, у Йоны, у Арона, у Йерухама, у Ицхака. Одиннадцать двоюродных сестричек по имени Галя. Необычное имя, странное, русское. Но все назвали, как один.

Не дергай, порвется

Алечка первой пришла за кусты. Расстелила салфетку в горошек, цветов накидала, чашки расставила, тоже в горошек, конфет положила. Сидит, ждет. Одну конфету съела.

Прибежала Наташа. У Наташи конфет нет, зато у Наташи желтые волосы золотого цвета. Поэтому Наташа будет фея.

Третья Катя, у Кати рыжий кот Кирюша. Кирюшу сегодня будут превращать в принца.

Для того, чтобы хорошенько превратить Кирюшу в принца, надо сначала чаю попить. Конфеты съесть, фантики серебряные разгладить. И фее отдать, чтобы она волшебную палочку обернула.

Палочку Катя с куста отломила и очистила от коры. Сверху серебряных фантиков навертела, палочка сразу так блестит! Наташа волосы распустила, тоже блестят, Катя серебряные остатки на мелкие кусочки разорвала и сверху посыпала на Наташу. Наташа красивая как солнце.

Кирюшу посадили на салфетку, среди цветов, только Кирюша сидеть на салфетке не захотел. То ли испугался чего-то, то ли жарко ему, он же в шубе. Рванулся, Катя еле сдержала его. За передние лапы схватила, Наташе кричит: держи, держи! Наташа боится к коту подойти, у нее волосы распущены, вдруг он захочет с ними играть? Алечка подскочила, схватила Кирюшу сзади. Так и держат вдвоем. И Наташе кричат – превращай, превращай!

Наташа взмахнула волшебной палочкой, спела волшебные слова и головой тряхнула красиво-красиво, как надо в кино. Волосы над котом полетели, в кота попали, кот рванулся, стряхнул с себя всех и сбежал. Алечке задней лапой царапнул руку. Наташа стоит с распущенными волосами, с нее бумажки серебряные летят. Алечка руку разглядывает, Катя кричит – Кирюша, Кирюша! Чуть не плачет.

И тут заглядывает в кусты. Высокий, в веснушках, с рыжими волосами. Чего, говорит, зовете. Ну, я Кирюша. Случилось чего?

Как же они орали. Наташа потом заикалась неделю, пока прошло. Кирюша в пятом классе учился, он их на целых четыре года старше был. Сначала кота искать помогал, потом домой проводил. Когда они с Катей женились, Наташа им припомнила ту историю. И оказалось, никто, кроме нее, ее не помнит. Ни как превращали, ни как испугались, ничего. Катя вообще забыла, что у нее был когда-то кот. Он ведь так и пропал с тех пор, нигде его не нашли.
 
  
Ни за что не станет купаться

- Спорим, выползет!
- Спорим, не выползет!
- А я говорю, выползет!
- А я говорю, выползет!

Чуть не подрались. Косая Лиза уже и шапку надела, и тапки, и палку в руки взяла. Калитку открыла, точно идет. Заткнулись, наконец. Костян Валенку два щелбана отвесил.

- Спорим, упадет!
- Спорим, не упадет!
- Фиг тебе, упадет!
- Дуля, не упадет!

Косая Лиза семенит, одной рукой за забор, другой за палку, переставляет ноги в тапках, дышит с хрипом. Не упала. Валенок Костяну отвесил, идут за ней.

- Спорим, заплатит?
- Не, не заплатит!

На углу рынок не рынок, так, ряды. Тетки с ягодами стоят, травки, грибы, молоко. Косая Лиза кружку протягивает, мычит – молока! Тетка-молочница мрачнеет, но наливает: Лизе кто не нальет, тот неизвестно, что с ним потом вообще. Лиза молоко выпила, в карманах роется, Костян дыхание затаил. Вынула из кармана обрывок газеты, тряпку, крошки посыпались, больше нет ничего. Мычит молочнице, мол, бог простит. И дальше поковыляла. Молочница сплюнула вслед, тьфу, косая, Валенок Костяну отвесил снова. Лиза дальше идет.

- Полезет в воду!
- Фиг, не полезет!
- Я точно знаю, полезет!
- Хрена, жди!

Дошла до пруда. Огляделась, толкнулась палкой, пошла к кустам. Пошарила палкой вслепую, наткнулась там на Костяна, как даст ему палкой! Костян взлетел не хуже ракеты, вон из кустов. Валенок за ним полетел, не стал палки ждать. Орут, на бегу дули крутят, убежали.

Косая Лиза снимает шапку, кофту из шерсти, платье, под платьем второе, с короткими рукавами, под ним комбинация небесного цвета (Костян бы умер от смеха), колготки, чулки, носки. Одежды на берегу уже гора, а она все раздевается не спеша. Юбка, вторая юбка, кацавейка, безрукавка, майка. Вдруг оглянулась, дернулась и плюнула перед собой, ногой растерла. И больше ее не видно, заволокло.

 
 

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив