
Гражданская война

Я все пытаюсь понять, в чем глубинный смысл этой войны. С экономическими, политическими и прочими там юридическими моментами разобралась вроде, здесь неясностей не осталось. Но теперь в полный рост встал вопрос — а за что воюет простой народ, с той и с этой стороны? Эта война, несомненно, гражданская и идеологическая. Но внятной идеи я ни с одной стороны пока не услышала. Каждый четко знает где наши, а где не наши, но четко сформулировать не может, или мне пока этого не попалось.
Ответы я искала в чатрулетке — а где еще найдешь простых людей, готовых к диалогу? Насмотрелась я там, конечно, и наслушалась, не перескажешь. Первое время я вообще туда не могла трезвая заходить — представители противника поголовно пьют, курят и матерятся. И даже женщины. И даже дети. Тяжело смотреть и слушать. Я поражаюсь, как наш великолепный Евгений из Спб это выдерживает. Других блогеров из чатрулетки я пыталась смотреть — но никто не зашел.
Вдохновившись примером Арслана-с-баяном решили внести свой вклад в победу на информационном фронте, сейчас даже сфоткаю, каким образом.

Снимала на тапок, за качество пардон. Мужу на юбилей подарили барабанную установку, и теперь не только у меня кабинет, а еще и у него студия. Но нет щас гостевой отдельной комнаты, на матрасе гости поспят ) Когда в чатрулетке хохлы видят красный флаг — их реально подрывает, забавно наблюдать )))) С телефона, конечно, звук ужасный. Техническая часть для видеосвязи у нас пока слабовата — ноут накрылся, микрофон втыкать некуда. Но для троллинга пойдет ) Хотя попадались и адекватные собеседники, играли мы на заказ и цоя, и сектор газа, и я удивилась насколько популярны в народе король и шут.
Вернемся к идеологии. Вот тут настоящая головоломка, так как даже с близким человеком под бутылку и за вечер не разберешь, где у него базис, а где надстройка, а тут с матерящимся человеком через чат, который постоянно обрывается — как говорить о таком? Но несколько интересных разговоров было. Ключевое слово у них — свобода. На вопрос свобода для чего, и свобода от кого — четкого ответа не услышала. Хотя один разговор был забавный, когда я уже накопав ключевое слово «свобода» стала задавать этот вопрос с самого начала. За минусом матов и прочих эмоциональных высказываний десятиминутный разговор свелся вот к чему «Вы рабы, вам не понять свободы! Раб не может выбрать хозяина!» — я в ответ спросила, «А вы — можете?» Он с разбегу ответил — «Да».
Еще один был интересный разговор, практически под утро, когда я засыпала. Молодой совсем парень, может даже несовершеннолетний сидит. Привет, говорит, тетка. Я ему — ну привет племянничек. А его тоже рубит, сонный совсем, напевает машинально «мой отец бандера, украина мать». Тут спросил у меня «Ну что, сына похоронила уже?». Говорю «нет, только племянника». Спрашивает — и как? Отвечаю — без почестей.
Они наши братья, и это медицинский факт. Но в этой идеологической войне разница не в образе жизни, а в образе смерти. Мы попадем в рай — а они просто сдохнут. И это говорят обе стороны. Яркий образ Мары — а ее нельзя не узнать, в их перфомансах и статуях прослеживается, конечно. То, что на их стороне язычество, никто и не отрицает. А на нашей что? В окружении у меня кого только нет, и буддисты, и кришнаиты, неоязычники всех мастей, мусульман полно, православных тоже хватает, причем не только тех, кто яйца на пасху красит, а настоящих, с истинной верой в душе. Дело не в религии, а в вере — но в вере во что?
Что для нас для всех священно? Какие памятники сносит противоположная сторона? Для кого горит огонь в каждом нашем городе, и чьи портреты мы несем девятого мая? Это вера в подвиг наших предков. Мы верим, что после смерти попадем к ним, и смерть наша тоже станет священной. Не бывает атеистов в окопах под огнем. Русский значит — не сдается. Встанем и ближе к ним станем. У нас культ победы. Культ воинов-освободителей. Именно поэтому наши эмигранты в штатах не смогли встать на колени перед неграми. Вроде вытравили из себя все русское — но нет, не все.
Оказывается, я живу при рождении новой веры, новой религии, хотя она легла на подготовленную почву. В моем городе начались эти крестные ходы — бессмертный полк.
И еще один пункт, который я заметила в общении в чатрулетке. Их стремление в европу — вот их глубинное. Один из первых вопросов — была ли я за границей. А я была, причем в Швейцарии, в 1995 году. Второй вопрос у них тут же выскакивает — а почему не осталась? Я помню свой шок, когда из нашей лютой перестроечной реальности оказалась в другом мире. Чистые улицы, сто сортов колбасы, аквапарки, эскалаторы и стеклянные двери в торговых центрах. Смотрела на все это и думала — у нас так никогда не будет. И ошиблась. У нас сейчас вот так и есть, и даже круче местами. Мне не надо ехать в европу из своей деревни. Час езды — вот тебе и аквапарки, и центры торговли и развлечений, и прекрасная набережная.
В этой гражданской войне раз от разу вспоминается история гайдара, про мальчиша-плохиша, его бочку варенья и корзину печенья. Все помнят, что мальчиш-кибальчиш погиб, но наши победили. И потом все славили героя. Но ни слова не сказано, как погиб плохиш. И как его похоронили. Без почестей.
— Радуйтесь! — кричит он им. — Это всё я, Плохиш, сделал. Я дров нарубил, я сена натащил, и зажёг я все ящики с чёрными бомбами, с белыми снарядами да жёлтыми патронами. То-то сейчас грохнет!
|
</> |