Маленькие хранители свежести: полезная информация о колпачках для бутылок и преформах ПЭТ 
Про поездку в Германию 
Гамлет 
Старший лейтенант медицинской службы Татьяна Хвостикова 
Идет ремонт моста 
О бойцах из КНДР в Курской области 
Ко дню рождения французского Сталина 
Донни, мои соболезнования... 
традиционный завтрак 167 Оригинал взят у vladimir690 в Тепловые насосы В XX веке электричество очень сильно потеснило с «энергетического» сектора лошадь и огонь, но давайте подумаем — из чего же это самое электричество получается? Изначально его вырабатывали турбины приводимые в действие паровой ...
Форма и содержание
gignomai — 06.01.2021
Пока я набираюсь сил, в порядке разминки почитываю
диссертацию ГП.
И вот набрел там на место…
ГП критикует Канта. Суть критики (моими словами, соответствующий кусок текста диссертации – под катом) в следующем. Ошибка Канта - в том, что он Форму (априорные формы рассудка) мыслит как нечто субстанциональное, отдельное от Содержания (данных чувственного созерцания), тогда как субстанциональностью обладает лишь их единство.
Мне по невежеству трудно судить, насколько оригинальна эта критика. Впрочем, в философии, кажется, ничто не бывает вполне оригинально, В данном случае это, кажется, реплика Аристотелевой критики Платона, его учения о самостоятельном бытии идей (форм).
И этот "глубинный платонизм" очень живуч: нам все мерещится самостоятельное существование белизны вне белых предметов, доброты вне добрых людей и т.д.
Как будто бы форма обладает своим, собственным содержанием…
Вот против этого удвоения и выступают, как я понимаю, Аристотель и ГП.
Мне кажется, что категория формы и содержания - это вообще ключевое для всей неметафизической философии.
Из диссертации:
И вот набрел там на место…
ГП критикует Канта. Суть критики (моими словами, соответствующий кусок текста диссертации – под катом) в следующем. Ошибка Канта - в том, что он Форму (априорные формы рассудка) мыслит как нечто субстанциональное, отдельное от Содержания (данных чувственного созерцания), тогда как субстанциональностью обладает лишь их единство.
Мне по невежеству трудно судить, насколько оригинальна эта критика. Впрочем, в философии, кажется, ничто не бывает вполне оригинально, В данном случае это, кажется, реплика Аристотелевой критики Платона, его учения о самостоятельном бытии идей (форм).
И этот "глубинный платонизм" очень живуч: нам все мерещится самостоятельное существование белизны вне белых предметов, доброты вне добрых людей и т.д.
Как будто бы форма обладает своим, собственным содержанием…
Вот против этого удвоения и выступают, как я понимаю, Аристотель и ГП.
Мне кажется, что категория формы и содержания - это вообще ключевое для всей неметафизической философии.
Из диссертации:
Кант
исходил из проведенного Аристотелем анализа строения сложных
языковых выражений. Он принимал этот анализ как данное и считал его
незыблемым. Общеизвестно его положение о том, что логика Аристотеля
имеет совершенно замкнутый и законченный характер [Кант, 2006,
2(1): 8-9; Кант, 1915]. Однако оставался теоретико-познавательный
аспект проблемы, то есть вопрос об отношении языковых выражений к
действительности или, как мы его назвали выше (см. §11.1),
вопрос о природе элементарной мысли. Именно он
составлял центр всех логико-философских споров, именно вокруг него
шла основная борьба мнений и одни точки зрения сменялись другими.
Канту нужно было дать определенное решение этой проблемы и, в то же
время, в этом решении не только сохранить, но и обосновать
аристотелеву логику. Другими словами, понимание природы
элементарной мысли у Канта должно было согласовываться и составлять
единое целое с выработанным Аристотелем пониманием строения сложных
языковых выражений. Как способ решения этой задачи и возникли
понятия формы и содержания мышления.
Начал Кант, вообще говоря, с правильного замечания о том, что в процессах познания всегда имеется два члена: объект и субъект и что поэтому само знание должно быть единством объективного и субъективного. После этого Кант поставил перед собой задачу отделить субъективное от объективного. Такая постановка вопроса была уже неправомерной, так как наше отражение не является механическим соединением объективной части с субъективной частью, а представляет собой объективное, проявляющееся в субъективном, то есть целое совершенно другого рода, которое нельзя просто так расчленить на части, не уничтожая тем самым специфику самого предмета, а соответственно, и его частей. Поставив перед собой неправильную и поэтому неразрешимую задачу и настойчиво пытаясь ее все же разрешить, Кант, естественно, оказался в тупике. Всю совокупность явлений нашего сознания и их сторон ему пришлось, весьма произвольно, разделить на две группы. В первую вошли те явления, которые, по его мнению, носили «объективный» характер, во вторую группу – те, которые должны были быть объяснены исключительно из природы познающего субъекта, чисто «субъективные». При этом все общие абстрактные характеристики нашей чувственности и все категории нашего мышления, такие как пространство, время, атрибутивность, количество, качество, причинность и т.п., происхождение которых Кант не мог объяснить «воздействием» вещей на нас, – а для него понятие воздействия вещей фактически было равносильно понятию предметного опыта, – оказались отнесенными ко второй группе явлений сознания и были объявлены формами нашей чувственности, нашего рассудка или нашего разума, независимо от объективной действительности.
Согласно этим воззрениям Канта, в процессах познания имеются: 1) предмет и 2) способность представления. Действие предмета на способность представления выступает как ощущение. Но еще до того как предмет начнет действовать на субъекта – по кантовской терминологии: apriori, – в душе у последнего находится форма чувственности, которая может быть рассматриваема отдельно от самих ощущений. Последние составляют содержание чувственности. Формы чувственности Кант назвал «чистыми представлениями» и отнес к ним пространство и время [Кант, 2006, 2 (1): 90–93].
Точно так же Кант поступает и с мышлением. Он исходит из того, что понятия образуются на основе представлений. Однако и здесь, еще до того как начнется переработка представлений в понятия, существуют чистые формы мышления. К ним, как мы уже говорили выше, Кант причислил все категории мышления. Но кроме того – и этот момент нам особенно важно подчеркнуть, – туда попали все характеристики суждений по количеству, качеству, отношению и модальности, а также все характеристики связей между суждениями, то есть туда попали все определения традиционной аристотелевской логики. Так как функция мышления, по Канту, вообще состоит в том, чтобы придавать единство и целостность многообразию различных представлений, то любая его форма может быть определена, во-первых, как связь элементов мысли в определенное единство (следовательно, как нечто структурное, как то, что выступает затем в виде строения), во-вторых, как то, что единообразно связывает различные по своему содержанию представления (а через них и различные ощущения), что, следовательно, является общим для многих мыслей. Отсюда и возникли те два известных определения формы мышления, которые были приняты затем формальной логикой: 1) форма есть то общее, что имеется в различных по содержанию мыслях[, 2) форма есть тип связей мысленных содержаний между собой.
Таким образом, формой мышления у Канта оказались все те связи, которые характеризуют строение сложного языкового выражения, а все то, что характеризует связь субстанциальных элементов языкового выражения с действительностью, было отнесено им к содержанию мышления. (Так как кантовское понимание мысли было типично концептуалистским, то это содержание, естественно, выступило у него не как связь, а как субстанциальные явления сознания, «охватываемые» формой). Таким путем, конечно, нельзя было решить проблему связи языкового выражения с действительностью, но зато это понимание полностью согласовывалось с аристотелевой логикой и создавало иллюзию ее теоретического обоснования. Расчленение мышления на содержание и форму авторитетом теории познания освящало стихийно сложившееся разделение двух планов исследования языковых выражений и противопоставляло их друг другу. Тем самым увековечивалась аристотелева логика, и ее определения противопоставлялись всему последующему развитию науки о мышлении.
Начал Кант, вообще говоря, с правильного замечания о том, что в процессах познания всегда имеется два члена: объект и субъект и что поэтому само знание должно быть единством объективного и субъективного. После этого Кант поставил перед собой задачу отделить субъективное от объективного. Такая постановка вопроса была уже неправомерной, так как наше отражение не является механическим соединением объективной части с субъективной частью, а представляет собой объективное, проявляющееся в субъективном, то есть целое совершенно другого рода, которое нельзя просто так расчленить на части, не уничтожая тем самым специфику самого предмета, а соответственно, и его частей. Поставив перед собой неправильную и поэтому неразрешимую задачу и настойчиво пытаясь ее все же разрешить, Кант, естественно, оказался в тупике. Всю совокупность явлений нашего сознания и их сторон ему пришлось, весьма произвольно, разделить на две группы. В первую вошли те явления, которые, по его мнению, носили «объективный» характер, во вторую группу – те, которые должны были быть объяснены исключительно из природы познающего субъекта, чисто «субъективные». При этом все общие абстрактные характеристики нашей чувственности и все категории нашего мышления, такие как пространство, время, атрибутивность, количество, качество, причинность и т.п., происхождение которых Кант не мог объяснить «воздействием» вещей на нас, – а для него понятие воздействия вещей фактически было равносильно понятию предметного опыта, – оказались отнесенными ко второй группе явлений сознания и были объявлены формами нашей чувственности, нашего рассудка или нашего разума, независимо от объективной действительности.
Согласно этим воззрениям Канта, в процессах познания имеются: 1) предмет и 2) способность представления. Действие предмета на способность представления выступает как ощущение. Но еще до того как предмет начнет действовать на субъекта – по кантовской терминологии: apriori, – в душе у последнего находится форма чувственности, которая может быть рассматриваема отдельно от самих ощущений. Последние составляют содержание чувственности. Формы чувственности Кант назвал «чистыми представлениями» и отнес к ним пространство и время [Кант, 2006, 2 (1): 90–93].
Точно так же Кант поступает и с мышлением. Он исходит из того, что понятия образуются на основе представлений. Однако и здесь, еще до того как начнется переработка представлений в понятия, существуют чистые формы мышления. К ним, как мы уже говорили выше, Кант причислил все категории мышления. Но кроме того – и этот момент нам особенно важно подчеркнуть, – туда попали все характеристики суждений по количеству, качеству, отношению и модальности, а также все характеристики связей между суждениями, то есть туда попали все определения традиционной аристотелевской логики. Так как функция мышления, по Канту, вообще состоит в том, чтобы придавать единство и целостность многообразию различных представлений, то любая его форма может быть определена, во-первых, как связь элементов мысли в определенное единство (следовательно, как нечто структурное, как то, что выступает затем в виде строения), во-вторых, как то, что единообразно связывает различные по своему содержанию представления (а через них и различные ощущения), что, следовательно, является общим для многих мыслей. Отсюда и возникли те два известных определения формы мышления, которые были приняты затем формальной логикой: 1) форма есть то общее, что имеется в различных по содержанию мыслях[, 2) форма есть тип связей мысленных содержаний между собой.
Таким образом, формой мышления у Канта оказались все те связи, которые характеризуют строение сложного языкового выражения, а все то, что характеризует связь субстанциальных элементов языкового выражения с действительностью, было отнесено им к содержанию мышления. (Так как кантовское понимание мысли было типично концептуалистским, то это содержание, естественно, выступило у него не как связь, а как субстанциальные явления сознания, «охватываемые» формой). Таким путем, конечно, нельзя было решить проблему связи языкового выражения с действительностью, но зато это понимание полностью согласовывалось с аристотелевой логикой и создавало иллюзию ее теоретического обоснования. Расчленение мышления на содержание и форму авторитетом теории познания освящало стихийно сложившееся разделение двух планов исследования языковых выражений и противопоставляло их друг другу. Тем самым увековечивалась аристотелева логика, и ее определения противопоставлялись всему последующему развитию науки о мышлении.
Сохранено
|
|
</> |
Оставить комментарий
Популярные посты:
Архив записей в блогах:
И снова здравствуйте! Спешу показать свою юбку солнце- клеш. Вязала из ализе, мерс. хлопок, 260 м/ 100гр, круговыми спицами № 5. Вяжется просто, юбка состоит из трех кругов, каждый круг больше предыдущего в 2 раза. Единственное- отошла от описания и добавила пояс (набрала по краю юбки пет ...
В прошлое воскресенье мы открыли шашлычный сезон с друзьями. Вопреки всем прогнозам ...
...
Однажды профессор физико-математического факультета решил образно и доходчиво объяснить студентам истину, которая запомнилась бы им на всю жизнь. Он написал мелом на доске большую цифру 1 и, указывая на неё, сказал студентам: "Это ваша человечность - самое необходимое в жизни ...
