Флеш-моб - pavelrudnev

Как удается делать так много всего? Откуда силы, время?
Себя самого регулярно ругаю за праздность. Мог бы больше. Например, писать так часто, как раньше, уже не удается, и я по-настоящему страдаю от этого. Наверное, дело в постоянной смене видов деятельности: умело чередуя и микшируя их, можно добиться хорошего ритма. Слава богу, у меня ненормированный рабочий день, я сам себе хозяин в тайм-менеджменте. Умело лавирую на жизненных ритмах. Бывают дни откровенного простоя, штиля, подавленности, но случается тот самый день и час, когда вся работа быстренько сама собою делается. Дело ведь не в том, сколько человек работает, а сколько он успевает сделать в момент времени: то есть важна интенсивность работы, а не «жопочас». Я работаю и контактирую в основном в интернете – масс-медийные технологии еще больше увеличивают скорость реакции. В таком деле, как театральный менеджмент, наше дело на самом деле простое – связать людей между собой, идеи с возможностями, и в этом смысле я могу сказать, что у меня есть какая-то счастливая интуиция на людей: всегда понимаю «правильного» человека: кому именно может быть полезна именно такая информация, а дальше всё идет само собой, как только идее подбираешь правильные мозги и ножки. Другими словами, тот круг людей, который я сформировал вокруг себя, он тоже помогает удержаться в ритме – здесь идеи не тонут в болоте, а оживают. Тут действуют те же законы, как и в сексе: зажигаешься от партнера. Я – человек дела и протестантской этики: труд превыше всего. На самом деле, всё другое менее интересно. Только от дела я не скучаю, только работа не надоедает никогда.
А какая цель у всей это работы?
В смысле, глобальная цель? Наверное, чтобы не умереть от одиночества. Формирование культурной среды, среды общения и коммуникации на профессиональном языке. Тут две проблемы. Во-первых, театральная среда в условиях относительной свободы суждений 1990-2000-х стала Вавилоном. Театр в постсоветском обществе стал резко не таким монолитным, как раньше – тут, конечно, нас сильно «развращают» западные гастроли, принося новые типы театров, новые подходы. И вместе с этим в среде расцветает полное и исключительное разнообразие мнений и опытов - это и хорошо, и плохо одновременно. Много (да и я тоже!) «зациклившихся» на чем-то своем, и зачастую другой тип театра уже не воспринимается. Каждый свою афишу сезона формирует по-разному, и нам в критическом цеху, совершенно невозможно договориться о чем-либо принципиальном. Не то, что вопрос, что лучше: Додин или Гинкас. А принципиальные вещи: репертуарный театр на данном этапе – зло или спасение? Современный текст – нужен или нет театру? Режиссерский век кончился или еще не начинался? И так далее. Поэтому лично мне с коллегами договорится о чем-либо крайне тяжело, поэтому в какой-то момент я вышел из этой иерархии, чтобы быть ближе к миру художников. С драматургами договорится легче. Нужна единая культурная среда, иначе мы умрем в конфликтном поле и спорах о понятиях. Другая беда современного театра – это охлаждение к нему интеллектуальной элиты. Театр пал жертвой, как я это называю, «жанровой сегрегации»: театр сегодня существует для театральной элиты, по сути. К нему все меньше и меньше направлен взор писателей, поэтов, ученых, историков, технической интеллигенции (если она вообще осталась). И это проблема не их, а как раз, напротив, театра. Который не работает в сторону привлечения зрителя интеллектуального, идеями обмениться не желает, четвертую стену не желает разрушать, оказываясь либо вещью в себе, для «своих», либо потакает медиократии, буржуазному зрителю, приходящему в театр отдыхать и веселиться. Именно поэтому вопрос создания интеллектуальной среды вокруг театра – это вопрос почвы. Будет почва, гуммос – будет и судьба.
Что в современном театре самое ужасное, а что самое прекрасное?
Самое ужасное – это инертное, унылое, тупое, пассивное театральное большинство, директора и худруки, занятые в своих пуленепробиваемых театрах-броненосцах либо собой, обустройством собственного довольства, либо, что еще хуже, умелым освоением государственного бюджета. Вот такой вот вариант арцибашевской «маяковки» (хотя тут у Арибашева много конкурентов!) - три сцены в центре Москвы и никакой работы на будущее: за годы правления театр фактически не открыл ни одного нового имени режиссера, драматурга, актера и проч., и проч. Даже не пытался. Если хотя бы половина театров страны работали с интенсивностью (я уже не говорю про качество, я говорю только про интенсивность) РАМТа, Коляда-театра, театра «Практика», Омской драмы, Красноярской драмы, театра «Приют комедианта», Театра.doc, ЦДР, ЦИМа (если позволите), то большинство из тысяч проблем русского театра сегодня было бы решено. Пока еще государство дает театрам существовать, дает здания и дотации, недопустимо, подло и преступно приватизировать здания и обустраивать в них неприступные крепости для самосатисфакции. И это не просто самое ужасное, а это самое то, на борьбу с чем лично мне нежалко положить жизнь. А самое прекрасное – что вокруг театра по-прежнему роятся новые идеи, новые ребятишки штурмуют вершины истеблишмента, пытаются чего-то добиться, поделиться своей болью, быть честным в профессии. Да, наше время – не время шедевров, не время величия. Но это время – начало века – когда можно в роении новизны и свободы, попытаться распознать крупицы новых смыслов, новых идей и построений, новых режиссерских исканий, новой актерской техники. По крайней мере, этим заниматься гораздо интереснее и продуктивнее, чем тем, чем занимается большинство, - обслуживанием культурных авторитетов.