Еще раз о вопросе стабильности государства. Часть вторая

anlazz — 29.07.2019 Итак, как было сказано в предыдущем посте, социально-политическая система Российской Империи была крайне устойчива в «нормальных условиях». Однако в условиях экстремальных эта устойчивость терялась – причем, подобный переход происходил настолько быстро, что современники не успевали даже понять: что же, собственно, произошло. В смысле: почему это пресловутые «сеятели и хранители» - еще недавно дружно ломавшие шапки перед малейшим «имперским чином» и, а целом, осуждавшие революционеров - вдруг обратились в свою полную противоположность? Почему мужики, еще вчера покорно опускавшие глаза перед барином и терпевшие от него любую несправедливость – вдруг пускали «красного петуха» в барскую усадьбу и начинали деловито рассуждать о том, как поделить барское добро? Этот «переход» из «ангелов в демоны» настолько казался невозможным «до», что когда это случилось, единственной возможностью объяснения его стала отсылка к неким внешним могущественным силам. Которые обманом захватили внимание несчастных «мужичком», и направили их на разрушение существующего порядка.

Впрочем, рассматривать данный момент – т.е., то, как пытались представители бывших правящих сословий объяснить подобное изменение – надо отдельно. (Поскольку тема эта интересная – и однозначно связанная с современностью.) Тут же можно только еще раз упомянуть ту потрясающую быстроту и легкость, с которой примерные подданные и «верные холопы» превратились в злейших врагов «лучших людей страны». Причем, на первый взгляд, без особых для того причин: да, жизнь крестьян или рабочих при начале «Великой Европейской войны» стала несколько труднее, но не настолько, чтобы полностью менять их социальный тип поведения. По крайней мере, так казалось представителям правящих классов Империи, наблюдавших за происходящими переменами и не могущих понять их смысл. (И поэтому искавших за происходящим то «вмешательство Германского генштаба», то козни пресловутых «жидов».)

Однако в реальности никакой тайны тут не было. Скорее наоборот: подобное поведение масс являлось вполне предсказуемым и совершенно естественным – а «неестественным» тут было миропонимание властителей, уверенных в том, что «их виденье мира» имеет хоть какое-то отношение к реальности. В том смысле, что последние воспринимали верноподданническое поведение народа, как проявление «настоящей любви» - т.е., признания сверхценности их места в обществе – со стороны масс. (То есть – ровно то, что подразумевалось под словом «любовь» в их собственной среде.) Тогда, как реально взаимоотношение «холопа и господина» - сиречь, эксплуатируемого и эксплуататора – определялось совершенно иными принципами.

Главным из которых было то, что у эксплуатируемого в текущей ситуации имелось ровно столько сил, сколько ему надо для обеспечения физического существования. (Как писал Маркс: заработная плата равна стоимости воспроизводства рабочей силы.) Впрочем, иногда и этого не было, что приводило к быстрому угасанию и гибели – причем, даже вне пресловутых «голодных годов». (Тут еще раз стоит сказать, что указанное положение не являлось особенностью одной только России, а было присуще любому классовому обществу по определению.) Так вот: именно указанное состояние «потенциальной ямы» и оказывалось главной причиной описываемой «любви» к барам и государству. По той простой причине, что  любая попытка смены существующего положения оказывалась для представителя массы невозможной из-за этого «энергетического дефицита».

Иначе говоря: крестьянин или рабочий не то, чтобы любили текущее положение (скорее, наоборот), а просто не могли себе представить что-то иное. (Подобное «представление» на самом деле является крайне затратной деятельностью – в том смысле, что требует выработки огромного количества новых методик мышления.) Поэтому до тех пор, пока «система» оставалась относительно стабильной, «простой человек» продолжал покорно существовать в созданных «высшими» условиях.. Т.е., делать то, что, собственно, делали его предки, покорно терпя все падающие на него несправедливости. (Вроде постоянного презрения к черни, рукоприкладства и полного игнорирования интересов.) А представители «властителей» - т.е., высших классов Империи – интерпретировали это самое терпение, как искреннее и желание поддерживать имеющееся положение. Дескать, эти самые «мужики» понимают значение образованных сословий и ту роль, которую последние играют в государственном управлении – а значит, они будут всегда испытывать к ним любовь и уважение.

Впрочем, до определенного времени указанное расхождение между общественным сознанием и  реальностью не играло особой роли – так же, как восприятие встающего и садящегося за горизонт Солнца в обыденной жизни никому не мешает. (Несмотря на полное несоответствие астрономической действительности.) Поскольку народ пускай иногда «бузил», но не сильно (ресурсов на полноценную борьбу у него не было), подати, в целом, платил, и даже на общественный порядок, в общем-то, не покушался. (В том смысле, что происходили какие-то «внутренние разборки» - но представители правящего класса не испытывали особой опасности.)

Однако, как уже говорилось, все это работало только в «спокойной обстановке» - когда массы, не имея сил на изменение ситуации, могли только приспосабливаться к ней. Поскольку стоило данной системе начать меняться – и описанные выше ограничения исчезали. Ну, а вместе с ними исчезала и указанная «любовь». Особенно ярко проявилось во время Первой Мировой войны – когда страна впервые в новейшей истории оказалась втянутой в конфликт «целиком». (Даже Крымская война не меняла образ жизни 99% населения страны – то есть, за исключением жителей Крыма и армии, мало кто вообще ощутил указанное событие.) Индустриальная война потребовала не только массовой армии – достигшей к концу войны 7 млн. человек (в той же Крымской участвовало в десять раз меньше народа), вооруженных и обученных – но и полной перестройки всей системы общественного производства. Что затрагивало почти все население – одно только изменение железнодорожных перевозок чего стоит. (Кстати, железнодорожный кризис стал одним из главных причин нехватки хлеба в столицах в 1917 году.)

То есть – народ был «вырван» из той «потенциальной ямы», в которой сидел столетиями. И оказалось, что никакой ценности эта система для него не представляет. Нет, разумеется, первоначально еще удавалось удерживать массы путем сочетания агрессивной агитации и репрессивной деятельности. Но очень скоро оказалось, что и то, и другое в условиях «потенциальной свободы» работает очень плохо. А точнее – практически не работает, что и было продемонстрировано в 1917 году. (Начиная с Февраля.) Когда ни казачьи сотни, ни пулеметные команды, ни полковые молебны, ни огромная масса верноподданнических газет не смогли сдержать напор Революции. (А ведь революционные силы в условиях войны были практически разгромлены!) Ну, а последующее движение страны к Катастрофе еще ярче показало, какими жалкими и бессмысленными являются «традиционные инструменты управления» по сравнению с действительно важными, общесистемными законами.

В общем, «Русь слиняла в два дня». И не из-за «происков врагов» - положение на «Восточном фронте» было на порядок легче, нежели в самой Европе, а внутренние противники режима в условиях военного времени практически отсутствовали. (Те генералы и промышленники, что составили документ об отречении Николая, были как на подбор, патриоты и сторонники текущей власти. Другое дело, что они надеялись на то, что «отречение в пользу Михаила» позволит снизить уровень недовольства со стороны народа – купировать которое было уже невозможно.) Нет, Российскую Империю убила необходимость срочной перестройки своей структуры под что-то, более-менее адекватное индустриальной войне. Так что те консерваторы, которые десятилетиями выступали против любых изменений в социальном устройстве, были фактически правыми.

Другое дело, что так же совершенно очевидно и то, что продолжать существование в неизменном виде Империя не могла. Поскольку никто на Земле не мог бы дать ей те самые «20 лет спокойствия», которые просил один из самых умных представителей консервативного течения в стране. (В реальности эти самые «20 лет покоя» по своей возможности находились где-то рядом с термоядерным реактором и белковым синтезом – в том смысле, что они были запрещены самим ходом исторического процесса, неминуемо ведущего к Мировой бойне.) А значит – Российская Империя была обречена на все, случившееся с ней впоследствии. (Ну да: можно, конечно, предположить такое стечение обстоятельств, при котором РИ могла бы избежать своей судьбы –но, по сути, проще «подарить» ей «Звезду смерти».)

То есть, можно сказать, что повышенная стабильность Российского государства при «нормальных условиях» оказалась тесно связанным с жуткой нестабильностью его при условиях «ненормальных». В том смысле, что прекрасно существуя – несмотря на ужасные страдания основной массы населения – в условиях, не требующих радикальных изменений своей структуры – Российская Империя оказывалась не способной к активной адаптации в случае радикального изменения «внешних условий». Что, в свою очередь, выступало следствием высокого «классового разделения» - т.е., разницы между благосостоянием низших и высших классов – значительно превосходящей таковую у европейских государств. (Можно сказать, что Россия в 1917 году была «более классовой», нежели та же Франция – несмотря на то, что формально капиталистические отношения в ней были развиты слабее.) Впрочем, Европа во время Великой Бойни так же пережила нечто подобное – хотя и в гораздо меньших масштабах.

Однако понятно, что данный вопрос – в смысле, влияние войны на «европейский мир» - следует разбирать отдельно. Тут же стоит только сказать, что все последующие фундаментальные изменения социального устройства – то, что можно назвать процессом «советизации мира» -вытекали именно из данной особенности бытия. Ну, а самое главное – стоит понять, что указанная особенность на «той ситуации» не закончилась. Скорее, наоборот… Но об этом будет сказано уже в следующей части.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив