О Коммари, "сталинских репрессиях" и особенностях коммунистического развития

anlazz — 25.07.2019 Товарищ Коммари в своем недавнем посту поднял интересную тему. А именно – озаботился судьбой руководителей НКВД от 1935, не переживших репрессии. Написав, что « …при всем моем искреннем во многих отношениях положительном отношении к тов. Сталину (он не был вором как все те, кто после 1991 и доныне) - иначе как хренью я назвать это все не могу…» Дескать, как могло так получиться, что все эти люди оказались врагами советской власти – или реально, что, понятно, крайне плохо. Или «виртуально» - т.е., были «назначены» на данную роль в связи с какими-то «нехорошими разборками», что, по существу, еще хуже.

Правда, при этом товарищ Коммари резонно замечает, что Сталин «не был вором, как все те, кто после 1991 года». Т.е., он прекрасно видит, что, несмотря на «указанный недостаток», «та» (Сталинская) общественная модель работала на порядки лучше, нежели «эта». Собственно, именно это и приводит к вопросу: как же это могло быть? В том смысле, что как же могло случиться, что при наличии «первой» - с врагами советской власти в руководстве - или же «второй» - с репрессиями против совершенно невиновных честных коммунистов – ситуации, страна не просто развивалась. А развивалась крайне активно, увеличивая промышленные показатели в разы – а то и на порядки – за каждую пятилетку. Более того – именно в то время, как происходили пресловутые «репрессии», СССР осуществляли беспрецедентный качественный скачок в плане создания новых отраслей, разработки навой техники и технологии, наконец, в плане создания культурных ценностей.

Разумеется, тут можно было бы указать на то, что «если бы не репрессии, то развитие было бы еще сильнее». Однако это довольно странная попытка разрешить данную проблему, поскольку крайне трудно понять, насколько было бы велико данное «сверхускорение». (Да и было бы оно вообще.) Кроме того, если мы будем сравнивать вторую пятилетку –во время которой были «репрессии» - с пятилеткой первой, где репрессий не было, то увидим только возрастание темпов развития. Причем, происходящих так, как будто бы никаких «политических процессов» в стране не происходило. (То есть – данный процесс вполне закономерно развивается по экспоненте, которая определяется системными особенностями происходящей модернизации.)

Однако существует еще одна модель, которая позволяет разрешить данный парадокс. А именно – предположение о том, что процессы «взаимодействия» (в том числе, и в том смысле, что происходил в 1937 году) представителей советского руководства друг с другом, и процессы развития страны в реальности были связаны очень слабо. На первый взгляд это выглядит абсурдным – поскольку при наличии плановой экономики влияние политической власти минимизировать невозможно. (Пресловутые артели тут ничего не меняют.) Да и при рыночной – которая господствует в современном мире – влияние правителей вряд ли можно назвать символическим. Тем более, если рассматривать то же НКВД – огромный и жизненно важный инструмент обеспечения советской жизни.

Однако это верно лишь при наличии относительной однородности общества. СССР же «образца 1930 годов» представлял собой социум крайне неоднородный. В том смысле, что в нем существовало множество не просто различных подсистем, но подсистем, порой прямо противоположных друг другу. В том смысле, что одни из них были ориентированы на «локусы будущего», на развитие коммунистических отношений – а другие сохраняли элементы прошлых времен. При этом надо понимать, что и те, и другие выполняли жизненно важную роль в плане существования страны, обеспечивая ее относительную устойчивость и возможность создания среды, необходимой для их (этих подсистем) существования.

То есть – даже связанные с архаикой части советского организма были ему жизненно необходимы. Но при этом влияние происходящих процессов в «коммунистичных» и «некоммунистичных» подсистемах на общее развитие было различным. В том смысле, что последнее определялось именно действием наиболее конструктивных, наиболее негэнтропийных подсистем – таких, как научная и техническая деятельность, промышленное производство, образование и т.д. (Причем, речь тут идет именно о «подсистемах», не эквивалентных традиционным отраслям – ниже будет сказано: почему.) Подсистемы же «архаичные» - такие, как уже помянутое НКВД– на данный процесс влияли слабо. (Наверное, тут не надо говорить, почему вопрос госбезопасности – при всей его несомненной важности для существования советского государства – к «коммунистическим подсистемам» отнесен быть не может.)

Впрочем, то же самое можно сказать и про армию – которая тут существовала исключительно потому, что надо было сдерживать давление «архаичного» же капиталистического мира. И разумеется, про систему политической власти, которая – несмотря на то, что формально заполнялась исключительно коммунистами – к коммунизму не имела ни малейшего отношения. Более того, сама практика заполнения ее членами ВКП(б) – т.е., создание пресловутой номенклатуры –была связана именно к этому самому качеству. В том смысле, что данный шаг должен был бы хоть как-то коммунизировать однозначно некоммунистический, но крайне необходимый в имеющихся условиях механизм. Однако, разумеется, «номенклатура» была очевидным паллиативом – поскольку даже самый твердый коммунист, находясь на месте «классового начальника», рано или поздно, но начинал меняться под страшным давлением обстоятельств. (И это еще не учитывая, что этих самых «твердых коммунистов» в указанно время просто не хватало.)

Поэтому «номенклатурный принцип» хотя и способствовал определенной демократизации руководящего слоя СССР, тем не менее, полностью переломить лежащие в его основании антикоммунистические основы не мог. А значит – находящимся там людям, volens nolens, но приходилось принимать совершенно иные модели поведения, нежели те, что исповедовались ими до этого. Да, одни – такие, как Дзержинский или Фрунзе – могли «держаться» до конца жизни. (Однако за счет колоссального нервного напряжения, которое неизбежно сказывалось на здоровье.) Но ожидать, что подобное поведение будет массовым, разумеется, было бы смешно. Поэтому, рано или поздно, но «высшие слои» советского руководства неизбежно должны были приобретать свойства «обычных» властителей – в том числе и в плане ориентации на борьбу за власть.

И когда это случилось, то оказалось, что условия существования СССР, крайне неблагоприятны для подобного образа жизни. (В том смысле, что любой властитель тут живет при огромнейшем дефиците ресурсов.) Собственно, при подобном дефиците жила и вся страна – но для социалистического мировоззрения это было не особенно важно. Однако для тех, кто оказался «наверху», это оказалось критическим – поскольку привело к жесточайшей борьбе за место под Солнцем. Причем, тут уже не важно: была ли эта борьба «чистой» - в том смысле, что действительно проигравшие были невинны, или же действительно они могли работать на иностранные государства. (Или какие-нибудь иные антисоветские силы.) Поскольку в любом случае это вело к совершенно некоммунистическим действиям – вроде уничтожения друг друга. (Причем, наверное, не стоит говорить, что речь тут идет именно о борьбе – в том смысле, что «проигравшие» тут с радостью бы сделали то же самое с «победителями».)

Однако при этом большая часть общества оставалась за пределами данной борьбы. Т.е., те, кто был «внизу», имел на порядки большую вероятность оставаться в рамках коммунистических идей – с соответствующим результатом. Причем данное положение существовало практически во всех отраслях – «внизу» строили коммунизм, а «наверху» делили власть. Разумеется, иногда подобное «разделение» прерывалось – скажем, наверх попадали люди «снизу», т.е., те, кто еще не испытал изменение личности под действием указанных обстоятельств. (Скажем, так произошло с появлением институтов «генеральных конструкторов» после войны, или с рядом сталинских наркомов-«технократов», вроде Устинова.) Бывало и наоборот – как в 1937 году, когда «верхушечные разборки» охватили и «нижние уровни» общества. (Приведя к гибели многих настоящих коммунистов.) Но, в целом, подавляющая часть советских граждан от подобного оказывалась защищена – и даже пресловутые «московские процессы» не стали для них каким-то серьезным событием. (Именно поэтому о «сталинских репрессиях» советские граждане узнали много позже из газет.)

В общем, вполне можно – в первом приближении – сказать, что в Советском Союзе 1920-1930 годов происходящие властные разборки нисколько не мешали развитию коммунистических отношений. Потому, что они изначально происходили в «некоммунистическом пространстве», и в построению коммунизма не имели никакого отношения. (Наверное, тут не стоит еще раз говорить, что формальное членство в коммунистической партии не значит ничего.) Разумеется, это только в первом приближении – и в реальности все было гораздо сложнее – но, тем не менее, только так можно понять: почему же именно в период активной «политической войны» во властных кругах СССР имел наивысшие показатели развития. (Кстати, тут еще раз отмечу, это необъяснимость данного факта относится не только к модели «невинных жертв», но и к модели «врагов во власти».)

Ну, и разумеется, только указанное понимание развития СССР дает возможность представить сам процесс перехода к полностью коммунистическому обществу без наличия неких «идеальных условий» - т.е., без необходимости создания некоего «коммунистического человека», причем, создания массового. Впрочем, это, разумеется, требует уже отдельного разговора.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив