Еще одно птичье

Пахнет полынью, пижмой и зверобоем, пыль на дороге ласкова и тепла. Вышел мне срок – следую за тобою, за серым перышком из твоего крыла.
Небо на склоне лета свежо и чисто, в травах дорожных путаются лучи. Так, говорят, Марья искать Финиста шла, бросив в сумку железные калачи.
Как ни казалась бы тяжела поклажа – что до того мне, я же иду искать! Путь узелки ловко на память вяжет… Мимо полей в отцветающих васильках – цвета такого, как у верхушек елей, там, где они зацепились за край небес, – белый льняной платок на пути расстелен, и перелетные птицы разносят весть – что мол, идет, спешит – до того смешная – ей бы заплакать, а вот погляди ж, поет. Кружится пух, поднятый с иван-чая над волосами растрепанными ее.
Лето бежит под горку ребячьим бегом, лето еще смеется, считая дни. Я не ищу в дальнем пути ночлега, лишь иногда заглядываю за плетни.
Там, по садам, в листве золотятся груши – греют налитый соком янтарный бок, мой же калач с краю чуток надкушен – знаю по этой примете, успею в срок.
Знаю: успею, пусть этот путь не близок, пусть к сентябрю утренний холод злей. Так, говорят, как-то спряла Элиза нить из крапивы, из жгучих ее стеблей. Ночью безлунной долго горели свечи – быстро над ткацким станом плясал челнок…
…И под рубашкой зябко дрожали плечи, и на кострище розы сплелись в венок…
Знаю: успею – так сплетены заклятья, чтобы тебя нашла я, не опоздав, сок диких трав прочно впитался в платье, скоро пришью к рубашке второй рукав.
Если ты спишь сном непробудным, тяжким – хватит слезинки. Трав, из каких плела, не назову… Просто моя рубашка – знай, мой родной, – возвращает тебе крыла.
В небо закат прольется вином брусничным, в берег ударит море в девятый раз. Знай, мой родной – в облике этом птичьем здесь, на земле, никогда не узнают нас.
Так, говорят, Герда прошла босая, в край снежной жути, в смертную мглу прошла…
…В рыжем огне долго парит – не тает – серое перышко из твоего крыла.
|
</> |