Экранизация романов Форда Мэддокса Форда на ВВС 2

sherlock_series — 04.09.2012 Интервью с Бенедиктом Камбербэтчем, исполнителем роли Кристофера Титженса в экранизации романа «Конец парада» по сценарию Сэра Тома Стоппарда для ВВС 2.
01.08.2012




В «Конце парада» Бенедикт Камбербэтч играет роль Кристофера Титженса — не вовремя родившегося «олуха», в результате предстающего героем.



Бенедикт: «Конец парада» — это элегия на агонию и гибель высших классов Эдвардианской эпохи, показанную на примере любовного треугольника Кристофера, его жены Сильвии Саттерсуэйт и юной суфражистки Валентины Уонноп. События разворачиваются на протяжении 10 лет — до, в ходе и по окончании Первой мировой войны. Действие перемещается из фамильного поместья Титженсов Гроби в Йоркшире и коридоров власти на Уайтхолле в гостиные высшего общества, в место под названием Рай в Германии и в окопы Бельгии. В фокусе этой истории — стремительно меняющийся захваченный политикой мир, и о война, инициаторы которой отправили на смерть 8 млн человек, ускорив гибель Империи».

«Четыре книги Форда Мэддокса Форда — шедевр. На их страницах совершается переход от романтизма к модернизму. Роман весь исполнен смелыми отступлениями от плавной хронологии повествования, потоками сознания, неожиданными сменами ракурсов и другими отличительными приемами модернистского стиля. Даже несмотря на то, что некоторые эпизоды и диалоги великолепны, такой текст задает чрезвычайно сложную задачу для сценариста. К счастью, Сэр Томас Стоппард — величайший современный драматург — решил ее, сохранив лучшее в стиле Форда и представив в оправе собственного легко узнаваемого освещения и с необыкновенной изобретательностью преобразив многословную прозу Форда в размеренное повествование. В итоге сложился изумительный союз стиля, остроумия, сердца и ума двух авторов. Воздать должное такому персонажу как Кристофер — работой, когда рядом на площадке замечательные актеры, и процессом руководит блистательный режиссер Сюзанна Уайт — большая честь».

«Я проникся большой любовью к Кристоферу — пожалуй, большей, чем к какому бы то ни было персонажу из уже мною сыгранных. Я сочувствую его треволнениям, чувству долга и достоинству (добродетели и нравственности), его рассудительности перед лицом лицемерной, своекорыстной посредственности, его умению высоко ценить качество и любви к своей стране. Он скорбит по образу жизни, разъедаемому деньгами, разрушаемому интриганами, политиками, бестолковыми солдафонами и беспечностью, овладевающую человеком наравне с техническим прогрессом. Он благороден. Он тот, кого борьба за значимое вдруг делает героем — человек вне своего времени, борец с политической и экономической несправедливостью. Именно эти свойства и делают его самого, иногда ошибочно воспринимаемого как «всего лишь очередного фата исторической драмы», значимым».

«Его из ряда вон выходящие отношения с женой — испорченной, скучающей, опасной под покровом своих привилегий Сильвией — вполне знакомая история двух людей, умышленно или нет изводящих друг друга, неспособных правильно друг друга любить. Он приводит ее в ярость своей добротой и приличиями, побуждая ее тем самым проявлять все диаметрально ему противоположное. Испытывая взаимное сексуальное притяжение и глубоко скрытое уважение и любовь друг к другу, они надеются однажды изменить друг друга, но это именно то, что, в конечном итоге, разрушает их брак.
Затем Кристофер встречает Валентину, удивительно родственную ему душу и ум. Ей удается заставить его «собраться с мыслями», она пронзает его, точно молния, своей сорванцовой красотой и смелостью. Но он ничего не может поделать со своим влечением к ней из-за приверженности принципу, который сам называет «Парадом» — принципу, отличающему по его представлениям женатого человека.

Однако все его приличие и попытки исправить любую несправедливость оборачиваются для него лишь наживанием врагов (некоторыми из них становятся любовники Сильвии) и столкновением с реальностью. Реальность же состоит в том, что он живет «по устаревшему кодексу поведения». Трагический финал, в котором он оказывается в дураках. Он разорен, его имя обесчещено слухами об адюльтерах и внебрачных детях с Валентиной, и о причине смерти его отца. Сильвия больше не делит с ним ни постель, ни жизнь. Он ищет верной смерти на Западном фронте. Он решает сражаться в окопах из желания заставить свое грузное тело держаться отважно под орудийным огнем вместо того, чтобы «массировать» книги и цифры, сглаживая глупости этой войны, чего ждут от него лизоблюды Уайтхолла. Бесценный ум и малоценный солдат.

В первом же бою он контужен взрывом снаряда, и начинает терять свои прежние интеллектуальные способности. Определенно, он — трагическая фигура. Однако  спасение он обретает неожиданно в героизме на фронте, в соединении с Валентиной — не как с женой, но как с возлюбленной — в наконец достигнутом разрыве с Сильвией, за которой он оставляет права на поместье Гроби и ее сына, Майкла.
«Парад» жизни, в ритме которого он жил когда-то, заканчивается вместе с парадом и роспуском последних добровольцев, ознаменовавшим конец Первой мировой войны».

«Как семейная драма — это история латания разрушающихся отношений, — продолжает Бенедикт. — Двое любят друг друга, но при этом хотят друг от друга диаметрально противоположного и расстаются, по ходу действия друг друга добивая. Кристофер доводит Сильвию добротой и терпимостью, она его — выходками, изменами и «вздорным поведением». В этих обстоятельствах его героизм проявляется в способности совершенно открыто отстаивать то, во что он верит, и плевать на последствия жизни по этой вере».

«Мир вокруг меняется с такой стремительностью, что Кристофер то и дело попадает впросак, становясь комической мишенью для издевок. Он терпит фиаско, куда ни глянь, в этом меняющемся мире, под который он то упорно не желает подстраиваться, то который просто не понимает. Он и не желает понимать мир, столь далекий от его собственных убеждений — от представлений о том, кто он, кем должен быть, что значит честь, служение тех, кто «наверху» и «внизу», верность прошлому и исполнение долга».

Бенедикт уверен, что эта драма имеет огромный резонанс для современной аудитории:

«Мы живем в такое время, когда и сами вынуждены сражаться в войнах, спровоцированных политикой — пусть и не в таких масштабах, как во время Первой мировой, но со столь же трагическими последствиями для наших солдат и их семей. Мы живем в мире, где рушатся финансовые и политические связи, в мире политического лицемерия, в котором не так много по-настоящему хороших людей. А Кристофер именно такой — хороший человек».

«Его чувства к стране, прошлому, семье, Майклу, Сильвии, Макмастеру, Гроби, к своей земле и огромному кедру, лошадям и солдатам на линии фронта — заставляют меня любить этого увальня, пентюха и олуха всем сердцем. Именно это отличает его от «просто очередного фата» и делает героем. Его достоинство и трудолюбие, то, за что он сражается и убеждения, которые он отстаивает, во многом современны и насущны в наше время. Поэтому пришла пора вспомнить об этом персонаже. Его история — имеет не один только ностальгический оттенок. Его отношение ко всему окружающему, к семье, к деньгам, коррупции и политике и наш переход от устойчивого общества к обществу потребления за процент по краткосрочному кредиту — это все современно.  Возможно, все эти проблемы и существуют со времени индустриальной революции, но с той поры минул век. И мы продолжаем воевать, насиловать планету, жить расколотыми семьями — последствия всего этого еще никогда не достигали таких масштабов».

«Так получилось, что эта работа — мой второй проект за прошедший год, который можно назвать метафорой пословицы — «что посеешь, то и пожнешь». Во «Франкенштейне» речь шла о том, что люди, открыв электричество и победив тьму, научившись создавать свет и мрак, дерзнули на божественный промысел, злоупотребили божественными силами, будучи не более чем людьми. Это история сотворения человека человеком по образу своему и подобию — о перевороте естественного порядка. Дело не в том, религиозны вы или нет, а в том, что мы овладели ресурсами с потенциальной мощностью, во много раз превосходящей наши реальные технологические потребности. «Конец парада» — это, в свою очередь, рассуждение о том, как человек уничтожает себе подобных не только на полях сражений».

Об исполнительнице второй главной роли, Ребекке Холл, которая играет жену Кристофера, Бенедикт замечает: «Ребекка — потрясающая Сильвия. Мне ни разу еще не довелось работать с актрисой, которая способна так управляться со своей ролью. Каждый раз она «берет с места в карьер». В фильме Кристофер много слушает и смотрит, наблюдая. Потому что он таков, что, скорее умер бы, чем оказался для кого-то «открытой книгой». Он — противоположность Сильвии. Она называет его бесящей ее глыбой, чурбаном, доводящим ее до белого каления. Словом, было много сцен, в которых мне приходилось застывшим взором наблюдать за «бурями» в ее исполнении, и это было нелегко, потому что она играла завораживающе. Как первый зритель этой ее игры и еще как ее друг я то и дело одергивал себя, чтобы не воскликнуть “Ого!”»

«Скучающая, излишне привилегированная замужняя леди,  Сильвия, превращается в буйную разрушительницу на грани биполярного расстройства. Вероятно, в постфрейдистскую эпоху ее состояние назвали бы «маниакально-депрессивным». По словам же автора, она «обдает окружающих холодным душем своих провокаций и манер». Это ее немыслимо эгоцентричное, чудовищное поведение к тому же еще и безумно зрелищно. В другом исполнении такой персонаж вряд ли вызвал бы симпатию. Но Сильвия ухитрилась создать образ женщины, ведущей себя крайне странно, но настолько влюбленной в своего мужа, настолько увлеченной им (как и он ею), что вы проникаетесь сочувствием к ней нисколько не меньшим, чем к ее «жертвам», если их можно так назвать. Играть только «испорченность» — почти невыполнимая задача. Также как в случае с моим персонажем — только его героизм. В определенном смысле он же почти ничего не делает — и при этом героизм проявляет. Так что, их союз — трагедия. Они любят друг друга.

Мы с Ребеккой давно знакомы, уже лет десять. Что, кстати, очень помогало. Надо еще сказать, когда каждый день встречаешься в кадре к тому же и с давним и хорошим другом, время от времени возьмешь да и ущипнешь себя — «за это еще и платят!»

По словам Бенедикта, исполнительница роли Валентины Уонноп, Аделаида Клеменс: «Это невероятное попадание в образ. И в ней самой и в ней-актрисе есть что-то «неземное», некая «греза о красоте» — и она удивительна. Она и образ Валентины полностью совпали, в ней есть что-то очень невинное, юное, невероятно чистое, и внешне тоже — эта ребячливая красота, о которой писал Форд. После первого же прослушивания, у меня не было сомнений. Это была Валентина».

«Если Сильвия — женщина почти уже эпохи джаза, «золотой молодежи» 20-30-х, поглощенная вечеринками, танцами, светской «охотой» и саморазрушающей безнравственостью, Валентина, борющаяся за право политического голоса — образ начавшейся тогда социальной революции. Она пацифистка и очень политизирована. Для Кристофера, познавшего и пережившего в окопах слишком много, она — воплощение будущего, возможности возродиться, залечив израненную душу».

Бенедикт никогда прежде не работал с Сэром Томом Стоппардом, написавшим сценарий «Конца парада» для телевизионной экранизации. Впервые они встретились на съемках «Боевого коня».

«На съемочной площадке Том все как-то искоса посматривал на меня, а потом вдруг сказал «У вас был такой великолепный, удивительный год, Бенедикт». Это было любезно, но разговор выходил каким-то странным. Потом уже он признался, что очень волновался, потому что единственное, кого он видел тогда перед собой — это живого Кристофера Титженса, и там же и тогда же хотел предложить мне эту роль, а планировал это еще двумя годами ранее».

«Потом Том как-то зашел «выпить со мной чаю» в Национальный театр, где я был занят во «Франкенштейне». Тогда он сказал, что мы с Ребеккой не выходим у него из головы. Как ни странно, я даже тогда не все понимал из того, что он говорил. Кристофер — человек «большой», крупный йоркширец. Меня это поначалу действительно смущало. Я не мог понять, что подразумевается под словами «йоркширский джентльмен». Но осознавал, что, возьмись я за эту работу сразу после съемок «Шерлока», я не смогу наесть столько, сколько нужно по роли — на это потребовалась бы не одна неделя».

«В общем, начало было трудным. Я боялся не оправдать ожиданий Тома. У него-то уже сложилось представление о том, как я должен был играть, он уже представлял меня в этой роли, тогда как я сам еще нет. Меня настораживал риск сыграть представителя этого класса поверхностно, я тогда еще не видел ни красоты в деталях, ни всего богатства его мира. Я не мог понять, что мне делать с голосом, как оживить его тяжеловесность, не делая его скучным. Я чувствовал себя, как в открытом море, но, потом оказалось, и вокруг люди, занятые тем же самым, да еще и получающие от этого удовольствие, да и сценарий Тома, оказался, далеко не без юмора… там трагичные оттенки сменяются потрясающей комичностью. Я понял тогда, что смогу сделать эту работу с удовольствием. Стал понятен и Кристофер — это своего рода неподвижный центр вращения того мира, за которым он наблюдает — он смотрит, и мир сходит с ума».

«Эта роль — своего рода чистый холст, не такая, как Стивен в «Пении птиц» или граф Алмаши в «Английском пациенте», или другие известные герои романов о войне. Я сам прежде не знал этого романа, и думаю, это одно из величайших произведений, которые, вероятно, мало кто читал. До сих пор перечитываю его, и — не отпускает. С ним трудно расстаться. Поразительно, как детально все выписал Том — это всякий раз поражает, когда перелистываешь страницу. Ему пришлось экстраполировать описание событий, превратить его в живую драму, и ему удалось сделать это «играючи» и красиво, сопроводив все лучшими диалогами. Пример беззаветной и в тоже время такой стоппардовской работы».

«Первые три книги — невероятный литературный шедевр. И непростое чтение. Их нельзя читать вскользь. Здесь не так много «потоков сознания», как, например, у Джойса, текст все-таки не настолько странен и субъективен, но Форд экспериментирует со всем подобным. С Джойсом они были друзьями. Мне кажется, в этих художественных приемах во многом сказывается влияние войны. Модернизм так и возник — из всеобщего балансирования на грани. Сейчас вы говорите с другом, сидя в окопе, а в следующую секунду взрыв превращает его на ваших глазах в кровавый фонтан. Горящий гул разрывающегося снаряда, и хаос просто разносит его на атомы».

«Когда «почва и судьба» искажены такой чудовищной механизированной войной, культура уже не в силах оправиться, и вы получаете вортицизм и кубизм, а в литературе — модернистские романы — «надтреснутые», «нелинейные», несентиментальные.

Форд Мэддокс Форд, как Набоков, как и Стоппард — не англичанин по происхождению. Английский — его второй язык, и именно благодаря этому его проза так резонирует, так избавлена от клише, в ней все обстоятельно, продумано досконально и до самого основания. Кажется, будто текст только вышел из-под пера. Я постоянно цитирую эту книгу».

На Бенедикта произвели колоссальное впечатление картины на линии фронта как в самом романе, таки и реконструированные во время съемок в Бельгии.

«Мы ездили в Ипр и по всей территории бывшего Западного фронта. И точно открылась вселенная. Теперь я могу представить, каким необъятным видит небо солдат в окопе, какой плоской и неизменной землю. Когда я сам оказался в окопе, вырытом для «Конца парада» с этой каской на голове, я вдруг ощутил — ты стоишь, практически, в могиле, в шестифутовой яме, лицом к лицу со смертью. Над тобой все взрывается, за краем окопа — только смерть. Из-под каски неба уже не увидишь. Все сужается до размеров почтового ящика, и там, где было небо — взрывы. Это невероятно. Тяжесть этого. Хаос — вот что значит быть солдатом. Огромные шерстяные шинели, которые согревают, только когда сухо, пусть даже в холод — согреваясь на солнце. Но стоит им намокнуть, особенно в холод, они просто прижмут вас к земле. Даже просто двигаться почти невозможно. А вы должны быть орудием, взведенным на случай столкновения с лазутчиком. Не говоря уже о том, что вы обязаны поддерживать порядок, удобства в чистоте, правила санитарии, следить в этом ненормальном быту за тем, чтобы сохранялись хоть какие-то условия, чтобы люди могли продолжать воевать. Невозможно рассказать, что это значит, жить там. А выбираться? Выкарабкаться из окопа трудно, но когда начинаешь подниматься по лестнице и понимаешь, что встаешь под огонь, все инстинкты живого человека, живого существа сопротивляются этому. Думаю, рома у них уходило не мало».

И еще один эпизод — своего рода эмоциональное приключение.

«Кажется, однажды, я увидел призрак. Тогда во Фландрии мне было начало казаться, что груз слишком велик — я старался понять тогда весь ужас, потери и кошмары войны, силу ее разрушения. Возможно, именно эта нагрузка и сказалась тогда».

«Я находился рядом с кем-то, когда этот кто-то проснулся и мне задали какой-то вопрос, а когда я ответил, человек вскрикнул. Оказалось, что было видно, как я было сел на край своей кровати, но стоило мне заговорить, и меня уже видели лежащим. Человек обернулся, фигура повернулась, и половины лица просто не было. Силуэт был в униформе периода Первой мировой войны*. Картина была совершенно четкой, а потом растворилась в свете. Я верю, что энергия может приобретать разные формы, но не знаю…»

«Однако через два дня мы снимали сцену, в которой снаряд попал в немецкого солдата. Он взлетел надо мной и упал на землю — половина его лица была снесена. Странное совпадение».

* За уточнение спасибо tunnel_syndrome

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив