Дмитрий Ольшанский: Иосифляне и нестяжатели - 2010

Откровенно же в пользу нынешних Иосифов Волоцких говорит следующее. Все, употребляя тоскливое выражение, социальные институты современной России – мертвы. Все — мертвы или разлагаются. Государственная идеология правдивее и точней излагается в журналах Vogue и Robb Report, нежели в официальных кремлевских бумагах... И одна только Церковь – несовершенная, реакционная, не такая, как хочется, косная и худая, — все же соответствует самой себе, а не только статьям из Уголовного кодекса, как любая другая система, еще работающая у нас на родине. Так случилось, что все казенные учреждения, некогда предназначавшиеся для «общего блага» – уже недееспособны и даже опасны, и кому теперь, как не духовенству, оставшемуся в одиночестве, без царя, без дворянства, без крестьянства и пролетариата, и даже, говоря правду, без всякого государства, с одним безразмерным купечеством, торгующим чем попало и на любом месте, — словом, кому теперь, как не попу и монаху — остается учить, строить, сеять, давать, забирать, украшать, приумножать, охранять, править, чистить, делить и судить. Лучше было бы просто молиться. Но кто виноват, если все остальное – вульгарное, материальное и земное, — больше не на кого переложить.http://expert.ru/columns/2010/08/13/nil/Да и больше того, Церковь – это единственное, что у нас осталось не только лишь социально, но также и исторически.
Церковь – последняя уцелевшая часть былого пейзажа, и все монашеские, священнические, архиерейские типажи – последние русские лица из старых, что еще встречаютсяи все-таки не исчезают.И как после этого можно сказать им: не обустраивайте, не мешайте! И ничем не владейте! Так значит, от бывшего мира не будет в будущем вообще ничего? И, стало быть, нам надо всю жизнь любоваться на офис и пятиэтажку?
И еще одно иосифлянское соображение. Если мир создан Богом (а не только журналом Vogue, нефтегазовым менеджментом или Великим Деревом) – он благ. Он – подарок. Если в нем, кроме
горе-шпионов , дагестанских старослужащих, измайловских группировок и глав районной администрации, есть и нечто иное, благодатное и удивительное, — ради этого мира есть смысл стараться, украшать его и улучшать, приближать к совершенству. И больше того. Сгоревший в своем «Хаммере» глава районной администрации, мир его праху, — ну, чем он не удельный князь века этак шестнадцатого, щедро жертвовавший на монастырь и в нем потом погребенный, когда его, наконец, одолела бригада старицких, угличских или рязанских? А ведь Церковь и этого сложного человека смогла – оставляя за скобками дела душевные, таинственные, – обратить хоть на самую малую часть к делу более ценному с точки зрения времени и истории, нежели добыча нерудных ископаемых. И кто знает, быть может,где-то через 500 лет, среди дивных запахов и цветов летнего монастырского сада, —какой-нибудь скромный паломник наткнется на фрагменты старинной, потрескавшейся могильной плиты и прочтет строки древней надписи, слегка волнуясь от прикосновения к жизни ушедших веков:…Как пусто стало вдруг
Без солнечной твоей улыбки, Гена.
…Такие вот дела, у скорбного стола…И еще один осколок, лежащий в глубокой траве, — это, видимо, уже финал эпитафии:
Ты нынче в том краю, где нет дождей и вьюг,
И где Господь прощает нас и любит.И фамилия автора сбоку. Была и дата, но давно стерлась. Кто такой этот Звездинский? – спросит себя умиленный паломник.
Ольшанский хвалит не Церковь, а церковные здания: "Обитель не просто отреставрирована – она доведена до состояния окончательной, увесистой безупречности. Храмы – желтые, красные, белые, розовые, — смотрят на вас, как и положено, терпеливо, но с явной насупленностью, строго и хмуро. На то есть причины: здесь как-то сразу становится ясно, что вы не так хороши, как они, не так прибраны и застегнуты на все пуговицы. Газоны заботливо выстрижены, клумбы благоухают. Вода в пруду чистая до того, что вам видно, как внизу носится рыба. Кроме нее, поблизости никого нет. Благочестие пополам с пустотой; иногда только мимо пройдет монах, шелестя бумагами или звеня ключами"
Такая Церковь, обслуживающая и обихаживающая, арихитектурные памятники на бандитские пожертвания очень мила Ольшанскому. В этом он видит главный итог победившего в 2000-х годах церковного иосифлянства. Пустота, выхолощеность содержания при бессмысленном дословном воспроизводстве формы, мила интеллигентскому сознанию. Содержание он предпочитает производить как-нибудь сам.