Диалог с А. Л. Чернявским о "новом богословии"
danuvius — 12.01.2025
А. Л. Чернявский давно занимается этой темой, автор соответствующей
книги (по ссылке лишь
оглавление) и переводов. Мое обсуждение с ним "нового богословия" я
выношу из глубоко закопанных комментов в одном из постингов.
+—
Ч.: +В христианстве должны быть и должны быть органически
связаны между собой и догматика, и этика, и мистика.+ Согласен на
100%. Отсутствие такой связи — одна из проблем традиционного
богословия.
Попробовал подытожить свои комментарии к постам Данувия на
богословские темы. Получилось следующее:
1. Вера – это наши религиозные убеждения, действующие на нас с
непреодолимой силой. В вере всегда есть элемент «вопреки». Раньше
верили вопреки «парадоксальности» веры, утверждающей то, чего в
повседневной жизни нет. Сегодня мы верим вопреки научно
установленным фактам, которые кажутся несовместимыми с нашей верой.
Богословие помогает вере преодолевать стоящие перед ней
препятствия.
2. Есть два богословия: новое и традиционное. Новое
представлено некоторыми христианскими мыслителями 20 века. Я знаю
троих: Швейцер, Барт, Тиллих, а мыслителями их называю потому, что
за каждым из них – новые идеи и весьма внушительный корпус текстов.
Что касается традиционных мыслителей (древних и современных), то
для перечисления даже самых великих здесь не хватит места.
3. Новое и традиционное богословия различаются своими
подходами к фактам. Новое богословие, не отрицая фактов, предлагает
решения порождаемых этими фактами богословских проблем. Правда,
каждый из богословов предлагает свое решение. Традиционное
богословие не замечает фактов или оспаривает их.
4. И новое, и традиционное богословие помогают не всем. Новое
не нужно тем, кто не знает и не хочет знать (или признавать) факты.
И не помогает тем, кого не устраивает возможность альтернативных
решений в богословии. Традиционное богословие не помогает тем, кто
не готов ради веры отказаться от когнитивной части своего
интеллекта.
—
Д.: А не могли бы Вы столь же внятно и достаточно кратко
очертить "новое богословие", хотя бы рамках этих трех мыслителей
(слава Богу, без "теоэстетики" и проч.), в чем их принципиальные
отличия от традиционного (помимо признания новых научных фактов), в
чем сходство и отличия между собой (самые принципиальные)?
За счет чего новое богословие может включить в себя новые
факты? Отбрасывая нечто? Реинтерпретируя нечто? Добавляя новые
методологии?
— Ч.: Чтобы хоть как-то ответить на Ваши вопросы,
придется вначале перечислить проблемы, стоящие перед современным
богословием (как я их вижу).
1. Исследования по истории святоотеческого богословия
показали, что халкидонская христология не согласуется с тринитарным
учением Каппадокийцев и требует его существенной корректировки. 2.
В ходе научного изучения Нового Завета стало понятно, что
халкидонское определение несовместимо с евангельским свидетельством
о Христе как исторической личности. 3. Данные палеонтологии и
современной генетики делают невозможным буквальное понимание
христианского учения о грехопадении и первородном грехе. 4.
Евангельская любовь к ближнему не имеет должного богословского
обоснования (не связана со спасением), а условия жизни христиан в
современном мире ставят под вопрос возможность практического
исполнения евангельских заповедей.
«Новое богословие» отказывается от языка, унаследованного
христианством от греческой философии (т.е. от мышления в терминах
природа-ипостась), и описывает сочетание божественного и
человеческого во Христе современным языком. При этом проблемы 1 и 2
не возникают, а проблемы 3 и 4 становятся разрешимыми. Но, как я
уже писал, каждый из богословов предлагает свое описание и свои
решения. Поэтому новое богословие оказывается не только
трансконфессиональным, но и многоальтернативным.
Что касается различий, то я вынужден ограничиться общей
характеристикой: Барт стремится в максимально возможной степени
сохранить преемственность с традиционной догматикой; Швейцер
полностью отходит от нее; Тиллих занимает промежуточную
позицию.
— Д.: Спасибо, у Вас явный талант писать просто и ясно
о сложных вещах, требующих долгих раздумий прежде столь
концентрированных обобщений.
Если у Вас будут желание и силы, очень хотелось бы увидеть
продолжение. В частности, что пришло на смену оппозиции
сущность/ипостась, а также халкидонскому определению? Вы считаете,
что тринитарное учение каппадокийцев согласно с НЗ, в котором явная
субординация и сам термин "сущность" отсутствует?! Каким образом
можно уйти от буквального толкования Писания, не применяя
аллегорию?
Я всё никак не рискую обратиться к трудам этих мыслителей,
приходя в ужас перед количеством страниц и не понимая, что мне
дадут они. Ведь ничего нового, кроме НЗ, для построения
альтернативного богословия нет, кроме иного прочтения и иной
системы "от ветра головы своея". В настоящий момент я вообще
сомневаюсь в пользе и необходимости того богословия, которое
выстроила Церковь как в восточном, так и в западном вариантах, то
есть пункты 1 и 2 меня совершенно не волнуют (разве кроме того, а
будет ли на самом деле Второе пришествие?). А вот пункты 3 и 4,
напротив, актуальны.
Если Вы продолжите, то я с удовольствием оформил бы Ваши
комменты в отдельный постинг, разве только Вы сами не захотите
сделать это в своем ЖЖ.
Ответ был таким:
— Ч.: Я не умею рассуждать на общие темы. Но если
представить себе, как ответили бы на Ваши вопросы Барт, Швейцер и
Тиллих, то можно попытаться дать некий «обобщенный» ответ. В
откровении участвуют две стороны: открывающая (Бог) и
воспринимающая (человек или группа людей). Бог открывает
религиозную истину в такой форме, в которой ее способны воспринять
конкретные люди, живущие в определенное время в определенном месте.
В нашем случае – евреи, жившие в начале 1 века в Палестине. Они
могли воспринять эту истину только в рамках эсхатологических
представлений о грядущем Царстве Божьем и о Христе как обещанном
пророками Мессии. Естественно, Мессия был существом более низкого
ранга, чем Бог. Когда же христианство пришло в греческий мир, греки
могли воспринять его только в форме учения о Логосе. Спасение стало
пониматься не как выживание в эсхатологической катастрофе, а как
обретение вечной жизни через причастность вечному Логосу. И никакой
субординации греки допустить уже не могли. Поэтому тринитарное
учение Каппадокийцев было великим достижением богословской мысли
того времени: Отец, Сын и Дух выполняют, грубо говоря, разные
функции, но "единосущны". Иными словами, "субординационизм" и
"единосущие" — это всего лишь разные формы выражения одной и той же
религиозной истины в разные эпохи. И так далее: каждая новая эпоха
вновь возвращается к Новому Завету и вновь пытается сформулировать
содержащуюся в нем истину. И точно так же, как участники
Халкидонского Собора не могли думать о Христе как о еврейском
Мессии, мы сегодня не можем думать о Нем так, как думали в
Халкидоне.
Вы спросите: а в чем же заключается эта вечная христианская
истина? Думаю, что никто не даст ответа, приемлемого для всех без
исключения. Поэтому "новое богословие" — это богословие,
допускающее альтернативные ответы.
— Д.: В таком случае именно последний вопрос критичен.
Ведь Сам Христос дал вполне конкретные указания, пророчества и т.п.
Часть не сбылась. Это не только эсхатология (которая как бы
отложена), но и моление, чтобы все христиане были едины, напр. Ни у
кого не было такой веры, чтобы двигать горы. Скорее всего, и
смертельный яд вряд ли был безвреден для христиан. Запрет на развод
строго соблюдала (до последнего времени?) только РКЦ. Отношение к
евхаристии тоже разнится у разных конфессий (символ или нет,
пресуществление или нет). Непонятно также, был ли у апостолов
особый статус, закончившийся вместе с ними, или нет. Передается ли
Св. Дух "механически" с возложением рук. Является ли Церковь, и
какая, единственным и законным представителем Христа на
земле?
Если посмотреть на эти и подобные "практические" вопросы и
проблемы (помимо творения и смерти, теодицеи), то тринитарное и
христологическое "богословие" отходит на второй план, хотя,
конечно, вопрос о статусе Христа и Его полномочиях (дал ли Ему всю
власть Отец, Кто будет судить, каким будет Второе пришествие, если
вообще будет) тоже немаловажен.
— Ч.: Несбывшиеся пророчества, заповеди, указания,
понимание смысла последней вечери – все, что Вы перечислили и что
сегодня или неактуально, или сомнительно – как раз и заставляет
задуматься: в чем тогда уникальность Христа и непреходящая суть
христианской вести?
Опять же не буду фантазировать и приведу альтернативные ответы
(вернее, некоторые их фрагменты для иллюстрации особенностей
богословской мысли).
ШВЕЙЦЕР. Христианство – это мистика единения с Христом. Его
заповедь любви – это заповедь Бога, поэтому правильное отношение к
Христу – это подчинение нашей воли Его воле. Спасение – это
духовное освобождение от мира благодаря Христу. Понять смысл
христианской любви – значит найти универсальное определение добра.
В качестве такового Швейцер предлагает принцип благоговения перед
жизнью.
БАРТ. Природа – это метафизическая конструкция. Божественная
природа Христа проявляется в добровольном самоунижении Сына Божьего
через воплощение, принятие человеческой природы и смерть. А Его
человеческая природа проявляется в воскресении и возвышении Сына
Человеческого, а вместе с ним и всего человечества. Но это
«субъективное» освящение человечества должно быть дополнено
«субъективным» освящением каждого отдельного человека. Оно
достигается действием Святого Духа и осуществляется в сфере
моральной жизни.
ТИЛЛИХ. Грехопадение – это отказ человека от своей сущности
ради реализации себя в существовании. В существовании человек
отчужден от Бога и от своей сущности. Христос – это Новое Бытие, в
котором отчуждение преодолено действием Святого Духа (но лишь в
границах одной человеческой личности). В верующих это преодоление
частично и фрагментарно, оно проявляется как вера и любовь.
Эти фрагменты иллюстрируют общую стратегию нового богословия:
отделить главное и вечное от второстепенного и временного. И у
каждого из троих есть свое и весьма детальное понимание сущности
христианской любви, доведенное до практических рекомендаций.
— Д.: Я не вижу в таком богословии ничего "нового". А
вот вопросы остаются.
Так, как возможно мистическое единение с Богом, если только Он
решает, кому открыться, а кому нет, кто достоин, а кто нет... А
если диалог невозможен по желанию лишь одной стороны, какая
возможна любовь со "стеной"?
Или грехопадение. С точки зрения современной науки,
грехопадение — это миф, ибо смерть заложена в творении изначально,
а эволюция человека (от примитива к более развитому) была
длительной.
Как можно верить в физическое воскресение людей, умерших
тысячелетия назад (разве что в виде совсем иного существа), в
"новую землю" — в масштабе космогонии всей вселенной, в физическое
существование Христа "одесную Отца", в Его физическое
вездеприсутствие -- в евхаристии в частности (по сущности, с иными
акциденциями)?
И что, у "новых богословов" есть ответы на эти и подобные
вопросы? Какова их теодицея — если не сваливать лишь на дьявола или
на человека то, что весь мир во зле лежит?
— Ч.: Да, ответы есть.
1. Непосредственное мистическое единение с Богом невозможно.
Все, что мы можем узнать о Боге, и все, что мы можем сделать, чтобы
приблизиться к Нему (спастись), мы можем узнать и сделать только
через Христа. Напоминаю, что в новом богословии Христос – это не
Бог, а Новое Бытие (Тиллих), либо один из модусов божественного
бытия (Барт), либо проводник божественной воли (Швейцер).
2. Грехопадение, эволюция, природа зла, теодицея – это
специфическая тема. На мой взгляд, она полнее всего разработана у
Тиллиха. Швейцер вообще отказывается ее обсуждать, считая все
попытки богословского объяснения попытками самоутешения. У меня
есть статья «Грехопадение и эволюция в христианском богословии: от
мифа к символу», в которой, в частности, рассмотрена позиция
Тиллиха. Правда, она на английском и недоступна в России, т.к. еще
не истек годичный мораторий на ее публикацию в интернете. Но если
Вам интересно, я пришлю, и даже русскую версию (если найду). Что
касается Барта, то он как раз «сваливает на дьявола», хотя и не так
примитивно, как в школьном богословии. Соответствующий текст есть в
моей книжке пятилетней давности, и я его тоже могу прислать.
3. Что касается всеобщего воскресения, то для Тиллиха человек
– это принципиально конечное существо, а идея вечной жизни – не
библейская и не христианская. Хотя у него есть некоторые
соображения о том, что до конца истории он может сохраниться в той
мере, в какой ему удалось реализовать свою сущность (подробностей
сейчас не помню). Швейцер об этом вообще не пишет и, очевидно, в
это не верит. А про Барта я просто не знаю (у меня нет всех томов
его «Церковной догматики», а купить их, находясь в России, сейчас
невозможно).+
Прочитав присланные мне А. Л. Ч. его статьи на тему грехопадения у
"новых богословов", я остался глубоко неудовлетворенным. Так, Барт
полагает параллельное существование с Богом "ничтожного" --
можно было бы сказать, материи или мэона, в традиционном богословии
-- диавола, причем это злое начало полагается не сотворенным Богом,
а существующим изначально. Но даже если таким образом хотя бы
отчасти с человека снимается ответственность за зло, то все равно
дилемма: или Бог не всемогущ, или не благ -- остается, как и
проблема теодицеи. Стандартные ссылки традицонного богословия на
свооду человека тоже мало помгают, поскольку неужели Бог не мог
сотворить изначально благих существ, которые никогда не выбрали бы
ослушание? Как Второе пришествие окупит то море страдания и зла, в
котором лежит мир? Кроме того, в попытках создать ответ на
современные вызовы науки всем "новым богословам" приходится
отказываться от буквального понимания Библии и прибегать к ее
аллегорическому или символическому толкованию. Однако не проще ли
было в таком случае вообще отказаться от ВХ как священной книги
несмотря на слова Христа? В любом случае, мы наблюдаем у "новых
богословов" кардинальный отход от "предания", однако приводит ли
это к удовлетворительному решению богословских и прочих проблем?
(Обхожу здесь молчанием расплодившихся "постмодернистских" эпигонов
этих богословов, поскольку не могу относиться к ним серьезно.)