"Девятый час" Элис Макдермот: священное и мирское



Битва между мирским и обительским — несколько неожиданная тема для современной прозы, но Салли, воспитанная в стенах монастыря, исподволь привлекает свежестью мировосприятия. Как девочка разумная, она не может не понимать, как спутана и плохо устроена жизнь в миру и как ладно, бойко всё пригнано у Малых сестер бедняков. Община трудится, община творит, община, наконец, воспроизводит себя сама. Поддержат сёстры какую-нибудь сиротку, подрастят, а там глядишь, и она вступает в ряды ордена и трудится на благо больных ис традающих с тем большим рвением, чем больше страдала сама. Родная мать Салли, Энни, проигрывает боевитой и суровой сестре Розе или трудолюбивой сестре Иммакулате по всем статьям. Она воплощённая пассивность. Помогут ей — примет помощь. Полюбят — полюбит в ответ. Не помогли бы и не полюбили — так и захирела бы в своей каморке, с той же неизменной туманной улыбкой на устах. А Нью-Йорк ценит тех, кто любит и умеет бороться. Впереди мировая война, ревущие двадцатые, великая депрессия. Немудрено, что чувствительная Салли спешит укрыться в обители от предощущаемых треволнений.
Интересно отношение к быту, если сравнить с Ханной Кент, тоже вдумчивой бытописательницей. У неё в "Тёмной воде" грубый уклад ирландской деревни описан бережно, подробно, с чувством, с любовью даже. Коза, которую Нэнс уводит за собой в странствие, почти символична. Коза-родина. У Макдермотт подробностей тоже хватает, а вот прочувствованность... так каторжница прочувствовала кандалы. Быт не есть жизнь. Быт есть то, что отвлекает от трансцендентной жизни.
Стоя на коленях подле бабушки то в одной, то в другой церкви города, пока у неё немели колени и ступни, пока мёрзло лицо и руки, маленькая Люси так погружалась в эти святые картины (она чувствовала, насколько остра сталь, пронзившая сердце Девы Марии, шелковистую кожу на горле Спасителя), что после, когда они со старухой выходили из храма и занимались обычными делами, она ловила себя на том, что ей не терпится вернуться назад. Она ловила себя на мысли, что её раздражает любой обычный час, что её задерживают или отвлекают мелочи, которыми так одержим мир. Ей казалось, что любой, кто стоит перед ней, заслоняет от нее то, что она больше всего хочет видеть, – места, где разворачивалось самое важное, где вели битву время и вечность, где ужасная смерть отступала: камень откатывался от отверстия склепа, дыхание возвращалось, и плоть вновь становилась тёплой.
Однако, сказала сестра Люси, пытливый взгляд, который позволил ей так погрузиться в картины жизни Христа, нельзя было отвести по собственной воле. Когда после многих часов молитвы она возвращалась на улицы, то с той же остротой восприятия замечала ободранную пятку босого ребенка или бледность туберкулёзника. Она видела, что жизнь бедняков покрыта коростой грязи, наполнена отчаянием и безнадёжностью.
Житьё-бытьё миссис Костелло, полностью сведённое к быту, и со стороны-то сущий ад, а самой ей каково, страшно подумать. Постель, тарелка, ночной горшок, четыре стены, и никакой надежды вырваться из этого обречённого круга. Монахине ещё хватает совести пенять: ну и что, что ноги нет, родить мужу ребёнка культя не помешает. Вроде хорошо устроилась миссис, ещё в в радостях супружеского ложа человеку отказывает. Родить — допустим, но как этого гипотетического младенца потом растить, если сама в прямом смысле на ногах не стоишь? Малодушная, вечно ноющая и хнычущая неопрятная миссис Костелло у всех вызывает раздражение и отвращение. Какие бы рулады "все" выводили на её месте, можно себе представить.
Проповедь сестры Жанны в финале сравнивает земное существование со старым шершавым пальто, которое скидываешь дома и переодеваешься во всё чистое. Что выберет Салли: небеса или бренную землю? Нарисовывается и третья тропа. В ад.
|
</> |