Десять романов про счастье.

Уже вошла в шорт-лист XII национального конкурса «Книга года» - потому что хорошо сделана и оформлена. Поздравляю дизайнера Никиту Панкевича.
И особенно поздравляю автора проекта Сергея Биговчего, который всё это дело придумал, заставил меня подготовить тексты, придумал интересный ход с иллюстрациями, уговорил В.Я. Курбатова написать послесловие и отпечатал всё в Псковской областной типографии. Это его очередной заслуженный успех, очень рад за него. Редкий издатель.
Книжка будет продаваться на Московской книжной ярмарке в сентябре.
Вот небольшой кусок оттуда, комментарии к роману из жизни отдыхающих:
4
Художника должны кормить из жалости – в этом как-то больше художнической правды, больше, чем быть преуспевающим, ловким и ни от кого не зависеть. В жалости есть что-то душевное, человеческое. И произвол, непредсказуемость, случайность – то, на чем должна строиться вся жизнь художника: неуверенность и дерзость.
А когда Народный-Заслуженный, когда счет в банке и полная самодостаточность – как-то холодно.
5
Ходили со Светкой и Шевченко по Коктебелю, рисовали пастелью. Выходило не Бог весть что, но было приятно, что не бездельники, что работаем. (Дескать, сейчас поработаем, а вечером – будем отдыхать.) Мимо проходили люди.
К сожалению, у нас на всех был один-единственный белый мелок, а без него – никогда ничего не получается.
– Смотрите, – говорю, – нам все завидуют. Думают, что мы художники: сейчас нарисуем, а потом будем на улице продавать.
6
На платном писательском пляже в Коктебеле у меня украли плавки, потому что на них было написано слово Reebok.
9
Пишу на балконе картину. Жена приготовила обед. Заходит ко мне на балкон, деловито, художественным глазом посмотрела на незаконченную работу, прикинула в уме и говорит:
– Так. Через полчаса накрываю – обедать.
11
Зайду в керченский гастроном, погляжу – ничего не вкусно, ничего не хочется, одна синтетическая ерунда. А на выходе дам какой-нибудь сидящей там старушке мелочи: купите, дескать, бабуля себе чего-нибудь вкусненького.
…
Видел у булочной пьяного нищего, даже во сне не утратившего профессионализма – его левая рука и во сне была сложена лодочкой.
12
Жена купила на рынке инжир – впервые. Сначала мне достался зеленый (незрелый?) – я не знал, какой он должен быть, и съел зеленый. По вкусу – чуть сладковатый огурец. Хм.
Потом съел желтый – ух ты! Как будто консервированный персик!
12’
Еще мой дедушка Коля обожал вареный лук. Выловит из супа ложкой разваренную прозрачную луковицу с характерным запахом – и с удовольствием ест. Не все это, конечно, понимали.
– Представляешь, – рассказывал мой папа, уже взрослым, уже почти стареньким, – зовет меня: Витенька, Витенька, поди-ка сюда! Я подхожу, он сидит за столом и говорит: открой рот, закрой глаза! Я раззявил варежку, думал, мне конфетку положат, а он взял и засунул мне в рот вареную луковицу. Тьфу! Меня чуть не стошнило!
Вот как! С детства сохранилась у папы эта гастрономическая обида. А я сейчас подумал, может, дедушка и не хотел подшутить над папой? Может, он правда не понимал, почему все терпеть не могут вкусный вареный лук? И думал, что только из вредности называют его гадостью?
А если, что называется, непредвзято попробовать его с закрытыми глазами, не зная заранее, что это лук, – то им это очень даже понравится. Какая вкуснота! Неужели, дескать, это тот самый лук, который нам так не нравился раньше? Объедение!
12’’
Мой папа, в свою очередь, приучал меня есть сырые, только что выловленные из моря мидии, потому что «в них самые витамины» и потому что «все керчане едят мидии сырыми».
Его приятели очень удивлялись этому аттракциону: «Мой сын обожает сырые мидии!» – «Что, даже без соли?»
И я, чтобы не ставить папу в неудобное положение, поддевал ногтем моллюска и слизывал из раковины его водянистую слизь. С солью они были еще хуже.
13
Плыву под водой, и лучи солнца вокруг – как пыльные столбы света в темной комнате.
14
Возвращался вечером с набережной в хорошем настроении – все красиво: вечер, море, огни кораблей, темные деревья, красивые девушки... все так хорошо – и вдруг отчего-то стало тоскливо и грустно. Почувствовал себя таким ничтожным, таким ненастоящим показалось все, чем занимаюсь, – картины, книжки – и так безнадежно-невозможно что-нибудь изменить...
Все такое фальшивое внутри и такое настоящее снаружи: море, и вечер, и корабли, и девушки, и фонари, и кафе, и вино, и сигареты, и огонь, на котором готовят шашлыки насквозь фальшивые татары... Просто еле удержался, чтоб не расплакаться. И сам себе удивился – читал про такое в книжках, снисходительно, дескать, пошлый литературный прием – небо над Аустерлицем, понимаем-с, – и вдруг это самое небо оказалось как раз надо мной. Только что был совершенно счастлив – а потом сразу так страшно...
Через двадцать шагов зацепил в темноте лицом паутину, натянутую между веток, она налипла на лицо, и я все забыл. Налипла на лицо невидимая ниточка – ни пощупать, ни снять, – и сразу все стало опять хорошо и не страшно.
|
</> |