Дерсу Узала

         Разгримироваться этим вечером актёр Глеб Михайловский просто забыл. Спектакль Дерсу Узала, где у него был главный герой, завершился, хоть и довольно жиденькими, но аплодисментами. В общем, настроение по итогам было не на высоте. И оно совсем бы упало, если сразу после сцены не сели бы поздравлять возвратившуюся из южного отпуска приму Элю Зеленскую.

         Выпивали, смотрели тайские фотки, обсуждали спектакль, Питер, Родину, и тяжкую судьбу русского угнетённого всеми окружающими народа.

       Тем более, что Михайловский, надо сказать, был сильно за наш народ. Даже кардинально. И не только сегодня вечером, а всегда, в любой каждой дискуссии он убедительно доказывал, что русские люди слишком мягко и чересчур гостеприимно относятся к пришлым.

        Где тут помнить о гриме? За стопочкой и разговорами просидели часа полтора, и Глебу никто так и не напомнил о необходимости этот злополучный грим снять. Все-то свои, привыкшие, примелькавшиеся. В общем, междусобойчикк закончился, и в этот осенний вечер Глеб Михайловский стартовал домой с внешностью знаменитого уссурийца Дерсу Узала.

       Конечно, «с внешностью», - мощновато сказано, поскольку костюм его всё-таки был обычный, гражданский. Пальто, туфли, шарф крупным бантом. Даже лысина большей частью своя, родная. А вот с лицом, - неувязка…

       Все вместе вышли. Режиссёр под руку с примой Зеленской, - честь честью, на таксомотор, а остальные, - кто как, на перекладных. Благо, луна да фонари под осеннюю прохладу, - красота! На улице, - немноголюдно. Время позднее, переть почти до Петродворца, но за разговором да под некоторым шафе, прямо сказать, - прекрасно.

       Театральный разговор неспешно протекал и на прогулке. Глеб, конечно, горячо настаивал, что обязательно должна быть у народа конкретно своя территория, куда никто ни ногой. Потому, что должно быть, обязано!

       Но Джек Филаретов стал традиционно возражать, используя свои всегдашние штампы.

       - И понимаете, господа, наши отцы и деды, и вообще всегда все были за многогранность. Дружба! Россиюшка! Общий дом для всех!

       Большинство попутчиков взялось поддерживать Джека. Но и осветитель Костя Шац, и юная актриса Лецкая, да и сам лично Глеб Михайловский, по-приятельски, конечно, не соглашались.

       - Вот оно, - узловатым пальцем указал в троллейбусные провода Костя Шац. Вот именно такая, узконаправленная точка зрения и привела к ситуации, что некуда русскому человеку податься. Не-ку-да!

       - Точно!, - Михайловский углубленно покивал, - у себя лично дома, а некуда… Вот именно, дружище!

       - Ты погоди, Глеб Маркович, не перебивай! Мася, правильно я говорю?, - спортивный Костя томно глянул на Лецкую, - Податься некуда. Вот сегодня, допустим! Вы зал видели? Вполовину мест только заняты! А почему?, - тут Костя перевёл взгляд на Михайловского, - Нету настоящих русских людей. Не-ту-у! Где врождённая тяга к культуре? К просвещению?

       - Точно, - опять глубоко покивал Михайловский, - ребята, мне в сорок восьмой садиться на углу Сердобольской. Кто со мной?

       Часть народу с Филаретовым, ясное дело, по дороге оторвались и двинулись на Ланскую, ещё кто-то сел на двадцатку, но и в сорок восьмой трамвай зашло немало. Мася с Костей Шацем тоже.

       - Верно ты говоришь, Костя, хоть и осветитель, - Михайловский опять с большой амплитудой помахал головой снизу вверх и обратно. Она, амплитуда, никак не могла быть меньше из-за хорошего количества выпитой «Представительской».

       Вот тут-то и вспомнить бы тому же Косте про актёрский грим, да, шутя или всерьёз подсказать, что внешний вид Глеба Михайловского отличается от общепринятого! Только где там… Всё Костино внимание было занято Масиными красивыми коленями.

       - Ведь из-за чего всё?, - продолжал Михайловский, - Замарали чистоту расы, изгадили. Всё пришлые. Дикарьё. Где поэты? Где классики? Где эта наша традиционная тяга к высокому?

       - Именно, именно, Глеб Маркович! Всё испохабили. Но всё в наших силах. Правда, Мася?

       Взгляд восхитительных Масиных глаз глубокого зелёного цвета перемещался с Михайловского на Костю и обратно. Принятая в театре доза чётко дотягивала, чтоб обнажить давно и глубоко таящиеся в Масиной душе бурные устремления. Масина мысль в этот момент усиленно трудилась над нелёгким решением. Она, мысль, решала, на кого же конкретно эти самые бурные устремления излить сегодня чисто практически.

       - Всё в наших силах, да. Мы над этим работаем, над душой истинно русского человека. А то, ведь, потеряем русского человека окончательно. Россиянина! Потеряем!, - Михайловский горестно взмахнул рукой.

     Потом ещё много чего обсуждали, ехали на метро с пересадками, и как раз перед тем, как Косте Шацу выходить, Масина мысль всё-таки сделала однозначный выбор в пользу Кости.

       Вот так и покинули актёра Михайловского все его сотоварищи, а ему от Университета до родной двери тащиться было ещё с полтора километра по слабоосвещённым серым закоулкам.

       Но мысли, высокие мысли за народное счастье, плюс приподнятое настроение были спутниками видного деятеля искусств.

       Видного, хоть и без званий, без регалий, но играющего в свои сорок восемь практически первые роли. И, кстати, Дерсу Узала, с его злополучным гримом, - этому прямое истинное подтверждение.

       Михайловский повернул за угол, перешагнул через лужу и думы про нелёгкую судьбу нашего народа, вынужденного продираться всеми своими силами сквозь враждебно настроенные к нему этносы, всё никак его не покидали. А годы-то уже не юные! Не молодые! И надо сказать, настойчивее следует разъяснить юному подрастающему поколению, что прямее надо быть, крепче, жёстче! Бескомпромиснее.

       А, кстати, вот и оно, юное поколение в лице троих молодых достаточно трезвых людей. Мысли же материальны! Красавцы! Без этих длинных паклей, в красивых аккуратных джинсах, подвёрнутых снизу, в до блеска начищенных высокошнурованных ботинках. Расстёгнутые короткие чёрные курточки, подтяжки. Глаз радуется! Не то, что некторые…

       Средний из встречной троицы аккуратный молодой человек, подходя ближе, видно решил поприветствовать актёра, замедлив шаг.

      - А-а, вот встреча! Гляди ребят, кто у нас тут!

       Двое приятелей, шагавших слева и справа от своего центрового, как-то не очень радостно засмеялись.

       - Привет, молодёжь! Иду, любуюсь на Вас! Надо, надо, ребята, чтоб вся наша, русская молодёжь такая вот и была! Подтянутая, старших уважала.

       И тут, странным образом, чего-то не задалось.

       - Старших?, - возмутился левый, - гля, пацаны, чучмек под русского заделаться решил! Хочешь ряды наши испоганить, барабан?

       И левый юноша ни с того, ни с сего, влепил правой ногой, зашнурованной в блестящий ботинок, прямо в актёрский живот. Раз, другой. Приятели с готовностью присоединились.

       - На, получи!!!

       - За что?, - застонал актёр, - Подонки! Я русский! Русский я!

       - Ах, подонки!? Гнида! На, на ещё! Вали к себе в чукотляндию, скотина узкоглазая! Хватает?!

       Троица подтянутых парней мутузила бедного Глеба Михайловского руками и ногами недолго, но сосредоточенно. При этом было высказано явное непонимание, чего ищет эта рожа в культурной столице страны, а так же воспоследовала настойчивая рекомендация больше не попадаться нормальным людям на их придирчивые глаза. Перед уходом его пнули ещё разок. «Контрольный», - как выразился один из подтянутых молодых людей.

       Вот тут-то, у лежащего на нечистом асфальте Глеба Михайловского и пронеслась мысль, что он не разгримирован! Именно тут впервые и вспомнил он русскими цветастыми терминами и гримёра, и всех своих спутников, которые могли бы подсказать, напомнить, но почему-то этого не сделали.

       Но куда этим цветастым терминам было до тех исконных именований, которыми запоздало увешивал страдалец тех самых образцово-показательных ребят, встретившихся втроём ему по дороге. Душевные это были слова, достойные занесения в самые глубокие анналы.

       Жаль только, не было рядом никого из филологического бомонда, чтобы этим самым занесением в анналы заниматься. Актёр валялся в грязи один. Исключительно благодаря изрядному полулитру ранее выпитого спиртного, возмущённое сознание не покинуло безвинно пострадавшего радетеля за народ.

       Именно оно, верное, не покинувшее интеллигента сознание и позволило ему, наконец, охая и кряхтя подняться и преодолеть последние пятьдесят метров до своего подъезда, а потом ещё вползти в лифт и нажать на нужную кнопку.

       Затрясшись, двери лифта открылись и, с большим трудом выбираясь из него, Глеб Михайловский нос к носу столкнулся с Никифоровыми. Соседи, как и всегда, имели мысль прогулять на ночь свою морщинистую собаку. И, надо отдать им должное, каким-то седьмым чувством, сквозь вдрызг разбитое лицо с остатками театрального грима, Никифоровы разглядели во встретившемся им грязном существе именитого актёра.

       Добрые души, они срочно вызвали неотложку. И пока юркий экипаж, сияя огнями и кое-где объезжая по встречке небольшие пробки, спешил, плачущий от ужасной несправедливости жизни актёр говорил.

       Он излагал, а Никифоровы из уст Михайловского всё слушали и слушали историю о вывертах в патриотическом воспитании, о подлецах, прикрывающихся любовью к Родине, и о необходимости воспитания, наконец, уважительного, спокойного отношения друг к другу в нашей большой, многонациональной стране.