День в истории. Белая армия, чёрный барон...

maysuryan — 12.11.2021

Исполнился 101 год «крымской катастрофе», которая завершила пребывание войск генерала Врангеля в Крыму. Бытует миф, что из Крыма врангелевцы провели образцовую эвакуацию, не чета «Новороссийской катастрофе» марта того же года. Но как это выглядело вблизи? Вот свидетельства самих белых...
Белогвардеец Антон Туркул: «Брошенные кони, бредущие табунами; брошенные пушки, перевернутые автомобили, костры; железнодорожное полотно, забитое на десятки верст вереницами вагонов; разбитые индендантские склады, или взрывы бронепоездов, или беглецы, уходящие с нами; измёрзшие дети, обезумевшие женщины, пожары мельниц в Севастополе, или офицер, стрелявшийся на нашем транспорте «Херсон»; или как наши раненые, волоча куски сползших бинтов, набрякших от крови, ползли к нам по канатам на транспорт, пробирались на костылях в толчее подвод; или как сотни наших Дроздов, не дождавшись транспорта, повернулись, срывая погоны, из Севастопольской бухты в горы — зрелище эвакуации, зрелище конца мира, страшного суда. «Господи, Господи, за что Ты оставил меня?»
Но это всё — лирика, а вот — более документальный рассказ, тоже ярого белогвардейца-монархиста Г.В. Немировича-Данченко:
«Несмотря на то, что я запасся всеми необходимыми удостоверениями для погрузки на «Рион» и подлежал «обязательной эвакуации», на пароход удалось попасть каким-то чудом, после шестичасового стояния в толпе и душу раздирающих сцен у трапа...
На глазах у чаявших попасть на спасительный пароход, сперва грузили свиней для питания тыловых превосходительств и ящики с увозимым казённым добром, а затем, уже под вечер, вспомнили о «штатских»: журналистах, врачах, сёстрах милосердия, профессорах и прокурорах. Генерал Петров распоряжался порядком эвакуации, уцепившись обеими руками в загривки двух своих ординарцев и брыкая ногами в лицо запоздавшим женщинам. Когда какая-нибудь унылая фигура не повиновалась его окрикам, тогда появлялись рослые молодцы с винтовками с примкнутыми штыками, и пожитки несчастного летели в море. Ещё на берегу чернела густая толпа народа, когда трапы начали панически убирать (как потом выяснилось, кто-то шепнул ген. Петрову, что большевики готовят нападение на пароход), и доступ на пароход был прекращён. Полурастерзанные, оглушённые тумаками и площадной бранью, грохнулись мы наконец на палубу «Риона».»

Вот такие дивные дела: белый генералЪ, свирепо пинающий ногами в лицо пытающихся попасть на борт женщин, и свиньи для питания их благородий, которые имеют преимущество при погрузке перед двуногими беженцами. Такой правды нельзя увидеть ни в каком даже советском фильме вроде «Служили два товарища» (где тоже показана эвакуация из Крыма) — ведь если бы всё изобразили так, как оно было в действительности, позднесоветский зритель, воспитанный на благородных белых типа Владимира Зеноновича Ковалевского из «Адъютанта его превосходительства», мог бы этому просто не поверить, пожалуй! Сказал бы: «Фу, что за злобная карикатура! Такого не могло быть!».

Не всем известно и то, что в то время как в Крыму назревали все эти «душераздирающие сцены», мать главного в 1920 году врага Советской республики барона Врангеля баронесса Мария Дмитриевна Врангель (1856—1944) всю Гражданскую войну прожила в Петрограде. Она служила научным сотрудником в Музее города, получала советское жалованье под своей собственной фамилией. И оставила воспоминания «Моя жизнь в коммунистическом раю», где описывает «ужасы» этой жизни. Но показателен сам факт, что в то время, когда её старший сын старался покрепче ухватить за горло Советскую республику, баронесса преспокойно получала казённое жалованье от этой самой ненавистной республики... Отрывки из её воспоминаний:
«Жила я под своей фамилией, переменить нельзя было, так как очень многие меня знали. Но по трудовой книжке, заменявшей паспорт, я значилась: девица Врангель, конторщица.


Баронесса Мария Дмитриевна Врангель (1856—1944)

А служила я в Музее города, в Аничковском дворце, два года [1918—1920], состояла одним из хранителей его — место «ответственного работника», как говорят в Совдепии. Ежедневно, как требовалось (так как за пропущенные дни не выдавалось хлеба по трудовым карточкам), я расписывалась моим крупным почерком в служебной книге. В дни похода Юденича к Петрограду Троцкий и Зиновьев устроили в Аничковском дворце военный лагерь, расставив пулемёты со стороны Фонтанки; военные власти шныряли во дворце повсюду, а служебная книга с фамилиями, раскрытая, как всегда, лежала на виду в швейцарской... В дни появления на горизонте главнокомандующего Русской Армией генерала Врангеля (моего старшего сына) все стены домов Петрограда пестрели воззваниями:
Смерть псу фон Врангелю, немецкому барону!
Смерть лакею и наймиту Антанты Врангелю!
Смерть врагу Рабоче-Крестьянской Республики Врангелю! [...]


На такие плакаты приходилось любоваться баронессе







Все стены домов оклеивались воззваниями и карикатурами на него. То призывали всех к единению против немецкого пса, лакея и наймита Антанты — врага Рабоче-Крестьянской Республики Врангеля, то изображали его в виде типа Союза русского народа. Облака, скалы, над ними носится старик с нависшими бровями, одутловатыми щеками, сизым носом, одетый в мундир с густыми эполетами, внизу подпись: «Белогвардейский демон» и поэма:
Печальный Врангель, дух изгнанья,
Витал над Крымскою землёй и т.д.
Были и поострее, но для чистоплотной печати не годятся. В ушах имя Врангеля жужжало тогда повсюду, на улице, в трамваях...»
«В начале 1918 года муж, убедившись, что в Петрограде жизнь становится всё тяжелее, начал продавать всё наше имущество: картины, фарфор, мебель, ковры, серебро. Деньги постепенно помещали, как и прежде, в банк. Грозного ещё ничто не предвещало, было только запрещено переводить капиталы за границy. Затем запретили выдачу по текущим счетам, банки национализировали, из сейфов отобрали золото и бриллианты, и мы, как и все, остались ни с чем... Я переехала в уютную солнечную квартирку к моей старой приятельнице. Было просто, но красиво убрано, повсюду развесила портреты сына в военных доспехах и моих милых внучат. Мне даже нравилась эта упрощённость жизни; я поняла, как, вероятно, и многие, сколько, в сущности, лишнего, подчас совсем ненужного отягощало нас. Мы были рабы своего имущества».
«Председатель домового комитета, надо думать, блюдя порядок, то и дело захаживал к жильцам. Явившись как-то ко мне, увидел портреты сына в военных доспехах, приказал немедленно все их убрать, предупреждая, что, если зайдёт и увидит и в следующий раз «генералов», без разговоров отправит меня с портретами в Чека. Я немедленно переслала их на хранение к знакомому присяжному поверенному».
Баронессе пришлось отказаться от прислуги — тяжкое лишение! Да вдобавок соседка, бывшая горничная, напрочь потеряла былой страх и почитание титулованных господ. «Горничная в былое время получала от меня на чай, именовала меня «Ваше Сиятельство», теперь была так важна, что и приступа к ней не было. Однажды, попросив оказать мне незначительную услугу, я положила перед ней 100 рублей, для меня в то время это был целый куш, она швырнула их: «Ну да, буду я с вами валандаться. А дрянь-то эту уберите, что я на неё купить могу, ведь это даже не гривенник». Положим, она была права, да большего-то дать ей у меня самой не имелось. Девица эта с трудом подписывала свою фамилию, но жалованье получала такое же, как и я, да в придачу громадный паёк, и ещё подкармливалась из деревни, и находила, что «теперь не жизнь, а малина».

Ещё несколько советских плакатов про барона Врангеля:






В РСФСР Врангель попадал не только на плакаты, но и на конфетные фантики


Карикатура Кукрыниксов на барона Врангеля. Из альбома «Кого мы били»

Затем: ужасы уплотнения! «Меня уплотнили. Со мной теперь жили еврейка, два еврея, счётчица Народного банка... жила ещё хотя ворчливая, но хорошая старушка, бывшая няня, но она вскоре перебралась в деревню, а на её место поселился рядом со мной ужаснейший красноармеец... Вся эта компания жила припеваючи, ни в чём сравнительно себе не отказывала, меня же третировала и за нищету презирала. Зачастую, вдыхая в себя аромат жарившегося у них гуся или баранины, мне от раздражавшего мой аппетит запаха делалось дурно».
Ну, и общая картина Петрограда под властью богопротивных большевиков: «Благодаря совместному обучению девочек с мальчиками при современной недисциплинированности и распущенности — один разврат. В классах приказано убрать иконы, запрещено носить кресты. Чтобы «революционизировать» детей, их водят в кинематографы до одурения, где знакомят с похождениями Распутина, демонстрируют пасквили на интимные картины жизни членов царской семьи. Иногда по улицам расклеивают громадные, в натуральную величину, аляповатые изображения Николая Кровавого, пьяного, еле держащегося на ногах, в мантии. С головы валится корона, под пятой груды окровавленных рабочих и пролетариев. Организованы группы и клубы «коммунистической молодёжи», слышала их речи. Что за новое поколение даст оно России, думать жутко!»
Ещё баронесса красочно описывает бытовые неустройства времён гражданской войны — эпидемии тифа, разруху, голод... Кажется, совсем не замечая, что за всё это Советская республика должна быть благодарна не в последнюю очередь её старшему сыну. Клеймит антисанитарию, и тут же, через запятую, санитарные дни и недели, которые, конечно, «повинности для истерзания буржуев».
Но зато — религиозный подъём! Да-да. «Замечается, несомненно, большой религиозный подъём. Крестные ходы, изредка допускаемые по настоянию части рабочих, привлекают сотню тысяч народа, таких грандиозных прежде никогда не бывало. Церкви переполнены молящимися... Так как церкви теперь на иждивении прихожан, надо видеть, с какой любовью и рвением (большинство, конечно, женщины) приводят ко дню торжественных праздничных богослужений церкви в порядок. Моют окна, двери, чистят образа, украшают бумажными цветами, гирляндами своего производства... Особенно выделяется теперь отец Александр Введенский. Он пользуется громадной популярностью, за ним ходят толпы народа. Приезд его для служения в какую-нибудь церковь производит сенсацию. Из него уже сделали фетиш: рассказывают даже о целом ряде его чудес. Это молодой человек 32 лет, с университетским образованием, окончил два факультета, с большой эрудицией, увлекательный оратор. Так как собеседования, устраиваемые им по разным частным учреждениям, собирали такое скопление народа, что залы не могли вместить, и вокруг здания были большие сборища толпы, рвавшейся его послушать, то власти запретили ему собеседования. Он перенёс их в церковь. Все его речи чужды всякой политики; мне случилось присутствовать на двух из бесед. Темы были: «Об унынии», а вторая: «Что такое счастье?». Я вынесла глубокое впечатление, громадная эрудиция, глубокая вера и искренность. Проповеди его совсем своеобразные. Много тепла, сердечности, дружественности, я бы сказала: под впечатлением его слов озлобление смягчается. Чувствуется его духовная связь с паствой. Богослужение его — экстаз. Он весь горит и всё время приковывает внимание, наэлектризовывает вас... Популярность и деятельность этого священника уже у властей на примете. Я знаю несколько прежде равнодушных к религии лиц, которые, под впечатлением его служения и проповедей, обратились в глубоко верующих».


Александр Введенский. Фото журнала "Life" 1941 года

Александр Введенский — позднее лидер Обновленческой церкви, которая вела борьбу со старой церковью во главе с патриархом Тихоном. И которую тихоновцы клеймили как «порождение большевиков». Видимо, баронесса не знала, кому расточает свои комплименты...
Вот такие любопытные свидетельства баронессы Врангель о её пребывании в коммунистическом раю. Который она покинула, перейдя финскую границу, в октябре 1920 года, как раз в третью годовщину революции. И накануне «крымской катастрофы» её любимого сына, барона Врангеля...

Ну и, наконец, завершая этот «врангелевский» обзор, приведём мнение о Врангеле не от красных — с этим всё ясно — а от лидера сменовеховцев Николая Устрялова. Вот что он писал о последнем военном предводителе белых:
«Помните все, кто не может мириться с большевиками, что в Крыму есть Врангель, который вас ждёт, у которого найдётся вам место». — Так пишет в одном из своих приказов ген. Врангель.
Ещё держится этот уголок, ныне единственный во всей России, где кучка «верных» продолжает с мужественным отчаянием гибнуть за то, что она считает национальным делом. Неудачи не смутили её, она, как старая гвардия при Ватерлоо, умирает, но не сдаётся. [...]
Бороться. Бороться мечом, хотя бы картонным. Бороться во что бы то ни стало до последней капли крови. «Если бы я остался единственным, я и то не положил бы меча перед большевиками» — говорил мне недавно один офицер, проделавший всю гражданскую войну. «Лучше смерть, чем большевики». Мне кажется, что именно таково же настроение врангелевцев, по крайней мере, лучших из них:
...Личины ж не надену
Я в свой последний час... [...]
Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни заводят лишь в болото... [...]
Ген. Врангель отказался пожать протянутую руку Брусилова, хотя она была протянута во имя России. И не только отказался, но в ответ на призыв примирения согласно рекомендации французского генерального штаба двинул свои войска на помощь полякам, чем, по-видимому, не только пролил достаточно русской крови, но и спас Варшаву.
Врангель, как Брут, несомненно, честный человек. Но, по-видимому, он принадлежит к тем натурам, которые, поставив себе целью выкачать воду из ванны, готовы это сделать, хотя бы вместе с водой выплеснуть оттуда и ребенка. «Большевизм должен быть уничтожен мечом» — таков категорический императив. И если даже злодейка-жизнь в данный момент причудливо соединяет голову большевистской гидры с головою родины, меч мстителя будет рубить по-прежнему сплеча: — родина для этих увлечённых боем людей заслонена ненавистным большевизмом.
И они соединяются с врагами и завистниками России, творят волю наследников Биконсфильда, авгурски смеющихся над ними. Они, несомненные патриоты, превращаются в орудие союзных рук, сегодня поощряющих их порывы, а завтра предающих их, как Колчака. Странное дело — их гордость не мешает им скользить по скользким паркетам парижских министерств, несмотря на Одессу, несмотря на Иркутск... Неужели же они ничего не забыли и ничему не научились?
Увы, их путь фатально бесславен, каковы бы ни были они сами. При настоящем положении вещей их доблесть столь же нужна стране, сколь доблесть чужеземца. В конце концов их сходство с наполеоновской гвардией у Ватерлоо оказывается несколько «формальным»: — та до конца спасала Францию от иностранцев, а они до конца спасают иностранцев от «безумной» России, думая, что спасают Россию от безумия. Столь же формальным получается их сходство с Михайлой Репниным: — они отталкивают московские личины, но зато усиленно облекаются в заморские басурманские. Тут они скорее уж напоминают кн. Курбского...
Нет, нет, не они, националисты, творят нынешнее национальное дело, а полки центра под ненавистными красными знаменами. Ничего, — трёхцветное знамя французской революции тоже ведь в своё время объявлялось исчадием ада, и это не помешало ему, однако, обойти потом всю Европу и покрыть родину славой, вполне искупившей позор бурбонских лилий, кончивших дни свои в грязи большой европейской дороги под колесами иностранных колесниц...»

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив