Д. Быков - "Один". Нарезки. Часть 47. О писателях, о сериалах и об Оруэлле

Оруэлл, который на самом деле является по первому роду занятий журналистом и литературным критиком — в качестве романиста он написал не так много, вот «Да здравствует фикус» да «1984»,— он представляется мне одним из главных пророков 20 века,

Понимаете, у него ведь, собственно, эта книга, «Памяти Каталонии», да и «1984» тоже — это о том, что ни одна из идеологий XX века ничего человеку хорошего не дала. А Оруэлл был довольно убежденным социалистом, хотя и с серьезными оговорками. Примыкая к ПОУМ в Испании, он довольно полно и искренне разделял их ценности анархические. К коммунистам он относился скептически, но хотел перейти в интербригады под руководством коммунистов, потому что они были более радикальны, более успешны в бою. Республиканцы воевать совершенно не умели, он подробнейшим образом описывает эту грязь, вонь, беспомощность.

Кстати, у него совершенно нет этого хемингуэевского благородного пафоса войны, потому что Хемингуэй все-таки репортер на этой войне, а его герой Джордан, да и, кстати говоря, сам Оруэлл, они воют по-настоящему, и для Оруэлла это все дерьмо, прежде всего дерьмо и больше всего — дерьмо. Все завалено экскрементами и нечистотами. Он постоянно подчеркивает, что запах войны — это запах разложения и фекалий. Этого обожествления войны как решения всех проблем, как фундаментального права, нет. Он наоборот пишет, что все время, большую часть времени он бездельничал, что эти 115 дней были самыми праздными в его жизни. Хотя он там дважды подвиги совершал, гранаты кидал, в дозоры ходил, и один раз чуть не погиб.

Вот важно, что для Оруэлла в этой войне по определению все отвратительны. Он пишет, что всякая война, и эта в том числе, большое надувательство. Ни одна идея не принесла правоты. Значит, видимо, дело не в политике, дело не в идеях, а, видимо, дело в частном человеческом достоинстве, которое есть единственный механизм, потому что это частное человеческое достоинство не позволяет вам манипулировать, не позволяет внушить вам комплекса вины.

Что надо подчеркнуть в Оруэлле? Оруэлл прекрасный стилист, прежде всего. Он очень сильный, ясный, четкий писатель. Разбирая гитлеровский «Майн Кампф», он как раз наглядно показывает, каким образом стилистически оформляется тоталитаризм, каким образом стилистически оформляется зло. Как оформляется ложь, с помощью каких уловок и приемов, как формируется новояз. Он, я думаю, героически разоблачил и изобразил все способы одурить массового человека. Вот в этом величие Оруэлла, в этом его несомненная заслуга.

А что делать? Наверное, не дать себя оболванить, это во-первых. А можно ли рекомендовать модель поведения Оруэлла как идеальную: присоединяться к слабейшим? Ну, наверное, модель поведения Оруэлла справедлива, но… Почему он говорил, пошел воевать в Каталонии? «Не потому, что я симпатизировал республике, хотя я ей скорее симпатизировал. Не потому, что мне нравились коммунисты — боже упаси,— или анархисты, черно-красные, со всей их благородной храбростью. Нет, просто,— пишет он.— Я противостоял такому очевидному злу, которое побеждало на всем континенте, что победа его могла бы ввергнуть человечество в слишком безнадежный пессимизм». Вот, наверное, так. Надо противостоять очевидному злу.

Вот в том-то и дело: когда увидишь вблизи это, воюешь не за что-то, воюешь всегда против чего-то, и коммунистическая ложь представляется ему все-таки меньшей в тот момент, менее беззастенчивой, чем ложь франкизма, чем ложь захватчиков, путчистов.

При этом он, как всякий истинный британец, уважает храбрость и эффективность, и поэтому интербригады вызывают у него полное уважение. Русские пушки ему, кстати говоря, очень нравятся, потому что они тяжелые, массивные и надежные. В любом случае, Оруэлл за то, чтобы порядочный человек выбирал не за, а против. Вот против чего он.

Кстати в этом смысле Оруэлл и сегодня наш добрый советчик. Потому что вот ту говорят: «А нет человека, за которого можно голосовать»,— так вы не голосуйте ни за кого. Попытайтесь бороться против явного и очевидного зла. Против — прежде всего — тотальной лжи. Потому что по Оруэллу ложь — основа всякого зла. Вот кто врет, кто начинает врать,— тот более незатейлив. Вот там когда он «Гардиан» ругает, он все-таки говорит, что эта газета врала меньше остальных, она выглядела на этом фоне более достойной. Там есть у него специальная сноска.

Я подозреваю, что исторический пессимизм Оруэлла, он даже не столько исторический, сколько антропологический. Потому что «Ферма животных», она же известна под названием «Скотный двор», наверное, это блистательная сатира, очень точная, но в ней заложена такая, несколько уэллсовская мысль. И надо сказать, что уэллсовский «Остров доктора Моро» — это такой пролегомен к «Ферме животных», это вообще очень британская, очень важная проблема. В «О, счастливчике» она есть.

Что отличает человека от свиньи, что отличает его от животных? Тем более, что они генетически очень похожи. Эту проблему Уэллс пытается решить в «Острове доктора Моро», и говорит, что ни болью, ни лаской, ни законом нельзя воспитать животного. В человеке есть божественная искра, и её ничем не заменишь.

«Ферма животных» — она потому терпит чудовищный крах под руководством свиньи Наполеона, что это животные, понимаете? Человеческую утопию он написал потом, но все-таки Уинстона не удается окончательно превратить в животное, его можно сломать, но сделать его свиньей нельзя. И, собственно, об этом и весь роман. Ведь «1984» — это ведь не роман о том, что тоталитаризм всесилен, и не о том, что у человека нет внутреннего ресурса ему противостоять, нет. Он о том, что даже сломанный человек,— все-таки не скотина. Вот эта такая величайшая правда Оруэлла, великого пессимиста, который все равно продолжает надрывно, натужно верить в человеческое достоинство.

Вот это, наверное, единственный вывод, который можно сделать из всех его сочинений. Он циничный человек, конечно, он атеист, как всякий атеист он суеверен. Его отношение к религии, наверное, с наибольшей наглядностью выражено в эпиграфе к «Фикусу», где взят отрывок из апостольского послания: «… Что человеку пользы, если он все имеет, а любви не имеет», и «любовь» заменена на «деньги». И во всей цитате поставлены «деньги». Что пользы человеку, если он денег не имеет? Получается очень смешно.

Но будучи вот таким жестоким насмешником, я думаю, он просто подходил к христианству с другой стороны. Потому что «1984» — это книга очень христианская. Кстати, она вскрывает главный корень любой лжи — это страх. Человек панически боится собственных тайных страхов, как Уинстон боялся крыс. Именно поэтому крысами его и сломали. Со страхом бороться, вероятно, нельзя. Но можно учиться что-то ему противопоставлять. Секс, конечно, хороший антистраховый допинг, ну и наверное то, что и самого Оруэлла заставляло как-то не сгибаться: наверное, талант и стилистическое чутье, наверное, то самое человеческое достоинство.

В общем, на выходе из XX века мы получили Оруэлла как основного пророка этого столетия, который показал, к чему приводят все внешние преобразования, все революции. А он показал и недостаточность концепции просвещения, конечно. Потому что никакое просвещение проблемы не снимает. Проблема, видимо, в одном,— в самоуважении, и именно поэтому он утешается, успокаивается на Британии. Ведь Оруэлл — очень британский. Дело не в том, что он вырос в колониях, и не в том, что он итонский выпускник, и не в том, что он общался в кругу рафинированных британских интеллектуалов и сам был один из них. Но вот эта концепция достоинства, концепция самоуважения, которой дышат, кстати говоря, и книги Черчилля…

Вот интересно, что Оруэлл назвал своего героя именно Уинстоном, а ведь он при этом, в каких-то главных проблемах, он вполне себе союзник Черчилля. Он почти его единомышленник. Он, конечно, ненавидит консерватизм, он, конечно, формально говоря, противник аристократии, но, назвав героя Уинстоном, он как-то адресуется к Черчиллю, и наверняка он скрыто полемизирует, а вместе с тем и сострадает ему. Тут ведь что важно, опять-таки: что черчиллеанская концепция консерватизма, изложенная в шеститомнике о Второй мировой войне, по сути своей как раз не консервативная. Она не предполагает сохранения традиции любой ценой. Она предполагает сохранение человеческого достоинства, человеческой отдельности, человеческой невписанности в любые сообщества авторитарные, и в этом смысле, конечно, в конце концов, Оруэлл успокоился на той же идее, ну, не успокоился — мы не знаем финала его эволюции, он умер в 46 лет от туберкулеза и куда бы он ещё пошел, этот непредсказуемый человек,— непонятно.

Это вот та апология личности, на которой построена вся книга Черчилля. Очень любопытно, что шеститомный роман Черчилля (я называю это именно романом воспитания нации), его шеститомник о Второй мировой войне, автобиографический абсолютно и очень пристрастный,— эта книга заканчивается тоже апокалиптическим мрачным прогнозом. Он говорит, что человечество произвело супероружие, и неизвестно, сможет ли оно с ним справиться. Мы справились с одним абсолютным злом, но очень может быть, что погибнем от другого. Это заложено, собственно, в книге, на этом она кончается, это её мрачный финал. Но давайте помнить о том, что даже в условиях вот этой послевоенной мрачности — а по фултонской речи мы знаем, что Черчилль необъективно и нежизнерадостно оценивал итоги войны,— даже в обстановке этой мрачности у человека остается одно — возможность видеть и говорить правду.