Что было, то и будет

old_greeb — 11.11.2011 Что делалось, то и будет делаться. Я к чему?
Посчастливилось мне посмотреть "Бориса Годунова" Мирзоевского. Почитать рецензии умных людей. Одни (их большинство) хвалят смелость и замысел, сообщают о новой эпохе в киноискусстве и в понимании Пушкина, коего наконец-то приблизили к современности, пока он с ейного парохода не сосклизнул. Другие (знающие) высказывают разочарование недостатками, объясняют разницу между юродивым и дауном, возмущаются искажением текста, произвольными купюрами и перестановками, профанацией народа, который в фильме безмолвствует совсем не так, как это имел в виду автор. Третьи (тоже знающие) вспоминают Ричарда Третьего на автомобиле да Ромео с Джульеттой в панковском исполнении.
Я как человек скромный и собственного мнения по необразованности своей позволить себе не могущий, пробавляюсь воспоминаниями.

Был такой писатель, Макаренко Антон Семенович. Написал он несколько книг. В одной из них, "Флаги на башнях", происходит концерт силами колонистов, и с двумя номерами уговорили выступить заведующего производством - энергичного, пробивного, оборотистого еврея, не обремененного излишним образованием. Вот описание первого из них.

Большое впечатление произвело выступление Соломона Давидовича. Он вышел на сцену в новом корчневом костюме. Конферасье Санчо Зорин обьявил:
   - Соломон Давидович прочитает отрывок из "Бориса Годунова" Пушкина, под редакцией Игоря Чернявина.
   Крейцер, сидящий в первом ряду, наклонился к уху Захарова:
   - Как это Пушкин под редакцией Чернявина?
   - Каверза, конечно.
   Соломон Давидович нахмурил брови и произнес выразительно:
 
                         Достиг я высшей власти,
                         Шестой уж месяц царствую спокойно.
 
   Крейцер произнес сковзь зубы:
   - Подлецы!
   Соломон Давидович читал:
 
                         Мне счастья нет. Я думал, свой народ
                         В цехах на производстве успокоить...
 
   Многие колонисты встали. На их лицах еще молчаливый, но нескрываемый восторг. Сидевшая рядом с Захаровым  учительница Надежда Васильевна улыбалась мечтательно. Захаров опустил веки и внимательно слушал. У Крейцера блестели глаза, он даже шею вытянул, наблюдая, что происходит на сцене. Соломон Давидович с большой трагической экспрессией очень громко читал:
                         Я им навез станков, я им сыскал работу.
                         Они ж меня, беснуясь, проклинали!
   Колонисты не выдержали: редко кто остался на месте, они приветствовали чтеца оглушительными аплодисментами, их лица выражали настоящий эстетический пафос.
   Соломон Давидович не мог не улыбнуться, и его улыбка еще усилила восхищение слушателей. С нарастающим чувством он продолжал, и зал затих в предвидении новых эстетических наслаждений:
 
                         Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
                         Ускорил и трансмиссии кончину,
                         Я отравил литейщиков смиренных!
 
   Трудно стало что-нибудь разобрать в наступившей овации: громкий смех потонул в бешеных аплодисментах, что-то кричали колонисты, Крейцер хохотал больше всех, но сказал Захарову:
   - Надо этих редакторов взгреть все-таки! Разве так можно?
   Соломон Давидович, сияя покрасневшим лицом, радостной лысиной и новым костюмом, протянул руку к залу:
   - Дайте же кончить!
   Колонисты закусили губы. Соломон Давидович сделал шаг вперед, положил руку на сердце, закрыл глаза:
 
                         И все тошнит, и голова кружится,
                         И мальчики нахальные в глазах.
                         И рад бежать, да некуда. Ужасно!
                         Да, жалок тот, у кого денег нет!
 
   Он кончил и скромно опустил глаза. Но такую сдержанную, хотя и актерскую, позу недолго можно было выдержать. В ответ на бурный восторг публики Соломон Давидович тоже расцвел улыбкой, потом гордо выпрямился, поднял вверх палец и только после этого начал кланяться, ибо публика все продолжала кричать и аплодировать. Наконец закрылся занавес.
   В антракте Соломон Давидович пробрался к первому ряду, гордо отвечал на приветствия колонистов, улыбаясь снисходительно, пожал руку Крейцеру:
   - Ну как? Какие овации!
   - Слушайте, Соломон Давидович! Вас надули эти подлецы!
   - Как надули!
   - Они вам подсунули другие слова.
   - Другие слова! Не может быть. Вот же у меня слова.
   - Ай, ай, ай! Вот... прохвосты. Смотрите, этот самый Борис Годунов говорит исключительно о производственных делах колонии им. Первого мая.
   - В самом деле?
   - А как же: "Я им навез станков, я отравил литейщиков". Это не Борис Годунов, это вы, Соломон Давидович! И нахальные мальчики...
   - А Пушкин, значит, не так написал?
   - Я думаю: у Пушкина мальчики кровавые, а здесь нахальные.
   - А вы знаете: они-таки, действительно, нахальные! А как у Пушкина про
литейщиков?
   - Про ваших литейщиков? Какое ему дело? Он же умер сто лет назад.
   Соломон Давидович искренне возмутился:
   - Ах, какое нахальство! Я сейчас пойду! Я им скажу!
   Соломон Давидович бросился за кулисы. Кое-кто попытался убежать от него, но он поймал Игоря Чернявина, главного редактора.
   - Как же вам не стыдно, товарищ Чернявин?
   - А что такое?
   - Пушкин совсем не так написал.
   - Мало ли чего? А вы знаете, что Мейерхольд делает?
   - Какой Мейерхольд?
   - Московский.
   - У него тоже производство?
   - И еще какое! У нас хоть немного похоже на Пушкина, а у него так совсем не похоже. Такая мода!

Второй номер у С.Д. получился лучше, но описание не привожу, ибо сюда не относится. 

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив