Чтение в субботу – Африка в жизни обычного ольстерца времён Смуты

Небольшой фрагмент из предисловия к новой книге британского африканиста Ричарда Рида The African Revolution: A History Of The Long Nineteenth Century, в которой он вспоминает об истоках своего увлечения Африкой в годы взросления в Белфасте времён Смуты.

Конечно, на самом деле мое путешествие [в Африку] начинается вовсе не там – всё происходит раньше по течению. Я мужчина, белый, из семьи рабочего класса – не уверен, что перечислил в правильном порядке – из пролетарского пригорода Белфаста, выросший в протестантской и юнионистской общине. Я рос в 1970-х и 1980-х годах в условиях насилия, вызванного конфликтом, который любопытно и причудливо называют «Смутой» (старушки в Ольстере называли подростковую беременность тем же словом). Я не могу сказать, что у меня не было никаких связей с Африкой, когда я рос. Было несколько семейных уз, но все они имеют явно неоколониальный оттенок.

Был дядя, который жил в Сьерра-Леоне в 1960-х годах, работая в страховой компании. У него были слуги и всё такое, и он привозил домой разные деревянные украшения. У его матери, моей бабушки - крепкой белфастской женщины, которая начала курить (как я выяснил), когда японцы вторглись в Маньчжурию, хотя доказанной связи между этими двумя событиями нет, - в прихожей стояла африканская скульптура обнаженной женщины (что было понятно десятилетнему ребенку), привезенная из Фритауна, и она нелепо смотрелась рядом со штандартом Ольстерского полка обороны.

В Зимбабве живет дальний кузен, часть волны белых переселенцев в тогдашнюю Родезию, чьи взгляды на африканцев были бы узнаваемы для его предшественников конца девятнадцатого века. Я помню только его необычайно кустистые бакенбарды, которые колонизировали большую часть его лица, захватив лучшую землю между ушами и серединой лица, где волосы обычно не растут, и которые, как я с нежностью думаю, культивировались в старые добрые времена до революции ЗАНУ и сохранились после, потому что колонизаторам нужно было стоять на своем. Как по вопросу чрезмерного волосяного покрова на лице, так и в остальных случаях.

Еще один, еще более дальний родственник жил в Свазиленде и, похоже, регулярно присылал моей маме маленьких стеклянных зверушек – необыкновенно изящных и хрупких представителей фауны.

В начале 1980-х годов, когда реформы Тэтчер добили то, что ещё оставалось от промышленного сектора Белфаста, где мой отец работал «искровиком» (электриком), я помню, как однажды он пришел домой и заявил, что, возможно, было бы неплохо нам всем переехать в Южную Африку. Я понятия не имею, откуда взялась эта идея; хотя в начале 1980-х годов было популярно мнение, что Южная Африка – даже в начале 1980-х годов – это место, где иммигрант из рабочего класса, имеющий профессию, может очень хорошо устроиться. Уж точно гораздо лучше, чем в Белфасте, где нарастало насилие, начались голодовки, а мой отец был на однодневной рабочей неделе. Перспектива захватывала дух. Но она быстро исчезла, а та Южная Африка в любом случае канула в Лету. Мой отец был бы не последним юнионистом, оказавшимся, как обычно, на неправильной стороне истории, но переезд семьи в солнечный Йоханнесбург в 1982 году был бы слишком даже по юнионистским меркам.