Чаепитие в Мытищах близ Москвы

dolboeb — 06.08.2016 Участь картины В.Г. Перова «Чаепитие в Мытищах близ Москвы» схожа с судьбою самих Мытищ. Все знают, что есть такое название, но попроси кого-нибудь вспомнить, о чём это песня — человек надолго задумается. Владельцам дач по Ярославскому шоссе название «Мытищи» известно как место вечной дорожной пробки; покупателям стройматериалов оно знакомо из-за огромных рынков, устроившихся в этой части МКАДа в 90-е годы. Можно вспомнить ещё вокзал (гордо именуемый в немецкой Википедии Hauptbanhof Mytischtschi). Но и всё на этом, пожалуй:

Картина Перова, прямо сказать, интересней населённого пункта, увековеченного в её названии. Она написана в период, когда молодой художник из глубинки, недавний выпускник Московского училища живописи, поочерёдно отмеченный за свои картины малой и большой Серебрянной медалью Императорской академии, начал входить в столичную моду. Он переехал в Петербург, работы его стали покупать коллекционеры, выставки живописи с его участием вызывали интерес у критики и публики; можно понять чиновников Мытищинской управы, которые за казённые средства заказали восходящей звезде картину, воспевающую их местный быт и колорит.

Сюжет чаепития не случаен: Мытищи в XIX столетии значили для Москвы то же, что для французов Évian. Началась эта слава со счастливой случайности. Как-то раз, в 1770-е годы, остановившись здесь по пути из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, императрица Екатерина II была поражена вкусом воды из Громового колодца, и поручила гидротехнику Фридриху Бауру разведать местные источники. С этого происшествия началась слава Тайнинских и Мытищинских ключей — и жители Москвы принялись ездить в Большие Мытищи, чтоб выпить чаю на местной родниковой воде. Помимо городских гурманов, чаем на воде из источников угощались, по примеру императрицы, паломники, держащие путь в Сергиев Посад, или возвращающиеся оттуда. Церковь чаепития одобряла, поскольку видела в них замену пьянству. Так что чайные дворы, уличные и крытые, были для Мытищ середины XIX века важнейшим промыслом — отсюда и сюжет, и название картины Перова.

Заказчик не учёл жанра, которым к тому времени успел уже широко прославиться живописец. И получил от него полотно, явно непригодное для прославления мытищинских чайных церемоний:

Согласно хрестоматийным объяснениям, действие картины разворачивается в одной из придорожных уличных чайных, где останавливались паломники по пути в Сергиев Посад. Девушка — официантка, двое священнослужителей — клиенты, но разного звания, поэтому один сидит, а другой, на заднем плане, пьёт свой чай стоя. Инвалид — участник недавно закончившейся Крымской войны. Мальчик на первом плане, возможно, приходится инвалиду поводырём. В любом случае, денег они явно не получат. Официантка пытается прогнать попрошаек, чтоб не беспокоили клиентов. Зритель в 1862 году однозначно воспринимал эту картину как критику нравов эпохи. Вполне допускаю, что на современный взгляд в ней можно разглядеть совершенно иные истории и сюжеты — например, поза девушки не так однозначна, если перенести её из сервисного контекста, скажем, в евангельский. И молодой священнослужитель на втором плане тоже может значить больше, чем простое подчёркивание более высокого духовного звания толстяка... Кстати, и сам толстяк не так уж прост, если проследить за его зрачками... Но критики начала 1860-х готовы были видеть одну социальную сатиру, и умилялись новому способу изображения российских сцен:

Молодой художник поднимал выпавшую из рук Федотова кисть… и продолжал начатое им дело, точно будто не бывало никогда на свете всех лжетурчанок, лжерыцарей, лжеримлян, лжеитальянцев и лжеитальянок, лжерусских, лжебогов и лжелюдей, — восхищался критик Стасов.

Неудивительно, что от готовой картины управа Больших Мытищ отказалась. Караваджо, с которым на заре его римской карьеры подобные обломы случались регулярно, в таких случаях брал кисть и переписывал. У Перова такой нужды не было: он просто продал картину Третьякову и уехал работать в Европу — не дожидаясь, покуда Священный синод упечёт его на Соловки за антиклерикальную сатиру. Отдуваться пришлось коллекционеру, которому власти запретили возить картины Перова по России и отдавать их на сторонние выставки. Но Третьяков как-то пережил этот удар, выставив «Чаепитие» в своей галерее, где его поныне можно видеть в 17-м зале. А Перов, поработав пару лет на стипендии в Европе, вернулся в Россию, где учредил движение передвижников, стал профессором Академии, получил кучу наград и стал живым классиком.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив