БОРЬБА ЗА ЯЗЫК

Как известно, сразу после февральского переворота депутаты Верховной Рады Украины запустили процедуру отмены закона, дававшего русскому языку статус официального регионального языка. Между тем, языковой конфликт на Украине и без того был разогрет. Активисты русскоязычной общины неоднократно критиковали украинское законодательство о языке, считая его дискриминационным (см., напр.: "Русский язык не ущемляют?").

Международное сообщество отреагировало на обострение языкового вопроса своеобразно. ООН успела в кратчайшие сроки провести экспертизу. Из официальных украинских СМИ: «В МИД подчеркнули, что в обнародованном сегодня Докладе Управления Верховного комиссара ООН по правам человека убедительно опровергаются обвинения в нарушении прав российского меньшинства в стране, которые послужили причиной агрессивных действий Российской Федерации против Украины. В то же время представители ООН отметили нарушения прав крымских татар и украинцев, проживающих в Крыму, после вхождения Крыма в состав РФ. Некоторые представители этих народов из-за запугиваний вынуждены были покинуть территорию полуострова». Ничего удивительного в результатах «экспертизы» нет, есть, однако, сомнения, что экспертиза вообще проводилась. Когда международное сообщество вытирает ноги о русский мир (что бывает всякий раз), нам приходится самим исполнять долг международных экспертов. К чему и приступаем (призываем всех заинтересованных граждан включиться в обсуждение проблемы и собирать банк данных о реальной ситуации).

Исходная ситуация

Сколько людей на Украине может считаться русскоязычными? Агентство Гэллап, по результатам исследования 2008 года, сообщает, что более 83% их респондентов предпочли, участвуя в опросе, работать с анкетой на русском языке. Это отнюдь не значит, что для всех них русский является родным, но это позволяет предположить, что русский остается основным письменным языком на Украине (очень часто устный и письменный языки индивида отличаются друг от друга).



Согласно данным переписи 2001 года, родным русский язык является для 29,6 % украинцев.


Официальная статистика. "Родной язык"


Официальная статистика. "Родной язык" по некоторым регионам

О том, что «родной язык» в социологии скрывает за собой довольно противоречивую реальность, мы скажем ниже. Отметим лишь, что многие эксперты считают эти цифры заниженными. Вот данные «Демоскоп Weekly»:

«Фонд "Общественное мнение" в феврале 2002 года опросил 2000 жителей всех 25 регионов Украины на тему их языковой принадлежности. Респондентам был задан вопрос: "На каком языке Вам легче разговаривать?". 44% ответили, что на русском, 40% -- на украинском, а 13% одинаково легко говорить и на том, и на другом языке. В областных центрах 75% населения предпочитает общаться на русском языке (и только 9% - на украинском), в то время как на селе 65% жителей говорят на украинском языке (и 18% - на русском). 44% жителей Киева заявили, что им все равно, на русском или украинском языке общаться, 34% предпочитают русский язык и только 10% киевлян -- украинский. По-украински и на обоих языках чаще говорит старшее поколение, по-русски - молодежь. Наибольшая дифференциация по языковой принадлежности наблюдается в зависимости от географического положения: на западе и северо-западе говорят почти исключительно по-украински (92-93% против 4-5% по-русски), на востоке - исключительно по-русски (89% против 1% по-украински)».


«На каком языке Вам легче разговаривать?» (Фонд «Общественное мнение»).

Будем считать, что реальная русскоязычная Украина – это 30-40% граждан, составляющих большинство в регионах Юго-Востока и подавляющее большинство в Крыму. Мы можем сделать однозначный вывод: современная Украина держится на двух крупных культурно-языковых коллективах (вопрос о расколе внутри украиноязычной общины мы даже не рассматриваем, хотя, если условно разделить ее на «центр» и «запад», то придется признать демографическое чуть ли не доминирование русскоязычного населения над соседями). В отличие от экспертов ООН, мы не обладаем методикой экспресс-анализа соблюдения/ущемления прав языковых общин. Чтобы оценить положение 30-40% граждан Украины, нам придется сделать несколько экскурсов в теорию и историю вопроса.

Методологические основания

Прежде чем всерьез говорить о языковой политике на Украине, мы вынуждены сделать несколько замечаний методологического характера.

Первое. Никаких универсальных рецептов разрешения языкового вопроса не существует, никаких общепризнанных норм здесь просто не может быть. Мы внимательно изучаем прецеденты, стремясь понять логику языковых политик различных стран, но помним, что в каждой стране языковая ситуация уникальна: нужно учитывать традиции взаимодействия языковых коллективов, степень развития литературных языков, степень близости языков, внешнеполитический контекст и др. В каждой ситуации нужно учитывать огромный комплекс обстоятельств, и любые ссылки на «мировые стандарты» некорректны.

Второе. Как правило, языковая политика выступает в качестве «иносказательном»: язык является настолько мощным символом идентификации, что слишком часто (если не всегда) люди подсознательно вкладывают в борьбу за язык множество политических смыслов. Так, активизм русскоязычной Украины подогревается не только сужением сферы употребления русского языка, но и существенным дисбалансом в отношениях между культурно-политическими группами современной Украины – в частности, слишком очевидным доминированием «западенцев» в образовании, культурной политике, средствах массовой информации.

Третье. Серьезный разговор о языковой политике требует овладения минимальным социолингвистическим инструментарием. К нему и переходим.

Понятие «государственный язык» отсутствует во многих законодательствах, но фактически любое государство использует один или несколько языков в качестве государственных. Так, в СССР принято было избегать термина «государственный язык», однако языком государства являлся именно русский язык; целому ряду языков (украинскому, грузинскому, армянскому и др.) были присвоены весьма обширные функции внутри союзных республик. Государственный язык – это, прежде всего, язык, на котором бюрократия общается со своим народом.

Следует, однако, отличать государственный язык от языка реальных коммуникаций между гражданами одного государства. В масштабах РФ и СССР роль универсального «лингва франка» мог играть только русский язык. Он сохраняет эту роль в значительной мере в Казахстане и на Украине, несмотря на то, что бюрократия все чаще предпочитает свои «национальные» языки.

Языковой конфликт возникает во многом потому, что недостаточно учитываются интересы и позиции так называемых «материнских языков». Это «первый язык» индивида, усвоенный до 5-7 лет. Когнитивная наука имеет серьезные основания считать, что функционирует этот язык совершенно иначе, нежели любой «второй язык», даже если носитель овладел им в совершенстве. Так, употребляя не материнский язык, индивид задействует преимущественно левое полушарие головного мозга, в то время как язык материнский активизирует оба полушария. В этом смысле материнский язык связан со своего рода «когнитивным комфортом», хотя социально комфортным может оказаться и другой язык.

Потребность в использовании материнского языка существует объективно, однако в политической борьбе чаще всего говорят о праве на «родной язык». Многие отождествляют термины «родной» и «материнский», другие же считают «родной язык» политическим конструктом. В самом деле, при проведении переписей на вопрос о родном языке опрашиваемый, как правило, называет язык своего этноса, хотя фактически может им и не владеть. Именно таким образом, как считают некоторые эксперты, занижается степень распространения русского языка и завышаются данные о популярности языков национальных меньшинств. Поэтому также многие украинцы, имея в качестве материнского языка русский, идентифицируют себя с укроиноязычным языковым коллективом. Потребность в родном языке связана с запросом на идентификацию, на развитие национального самосознания – и его не следует путать с потребностью в материнском языке.

Приведу мнение академика В.А.Тишкова: «… если бы в СССР существовала адекватная информация о том, на каких языках разговаривает население страны, и если бы существовали адекватные интерпретация и восприятие положения дел в языковой сфере, то распад СССР был бы невозможен в варианте, когда языковой национализм бывших советских меньшинств привел к “наказанию” русского языка, поставив в дискриминационное положение так называемых русскоязычных <�…>. Речь идет прежде всего о большинстве населения таких стран, как Беларусь, Казахстан, Киргизия, Латвия, Молдова, Украина, где этот язык был родным даже для большинства белорусов и от трети до половины украинцев, казахов, киргизов, молдован» (Тишков В.А. Реквием по этносу. М., 2003, с. 210).

Еще один важный фактор языковой борьбы – престижный язык. Это, конечно, не строгий термин, но это часть объективной реальности. Индивид не является заложником своего материнского языка – и часто способен сделать языковой выбор. Предпочтительнее оказывается для него язык, связанный с социальной активностью, карьерным ростом и доступом к мировой культуре. Очень часто родители, владеющие в качестве материнских редкими языками, предпочитают обучать детей языку этнического большинства. Разумеется, самым престижным языком СССР также являлся русский, хотя в ряде союзных республик другие национальные языки и обладали определенным социальным престижем. После обретения независимости многие республики бывшего Союза предпринимали направленные усилия для повышения престижа своих национальных языков (украинского, казахского, азербайджанского и др.).



Нельзя не сказать – особенно в связи со спекуляциями вокруг «малороссийского наречия» – о различиях между языком и диалектом. Странно слышать разговоры о том, что «объективно» украинский язык является диалектом русского языка. Действительно, есть примеры, когда гораздо более далекие друг от друга языковые системы признавались диалектными вариантами. Так обстоит дело с некоторыми диалектами китайского и арабского языков. Диалект становится национальным языком в ходе языкового строительства, чаще всего осуществляемого национальной интеллигенцией (писателями, лингвистами, политическими лидерами). В полном смысле национальный язык – это язык литературный, не в значении «язык художественной литературы», но в смысле: язык, имеющий нормы, закрепленные в словарях и грамматиках, широко употребимый в письменности, обладающий специальными научными, техническими, философскими лексиконами. Все языковые системы сами по себе прекрасны, но далеко не все являются литературными языками. Украинский по некоторым параметрам можно считать одним из самых развитых языков бывшего СССР: на нем выходила специальная литература (например, в области химии и медицины он был вторым из языков СССР, и количество статей, издаваемых на украинском, превосходило научную периодику на шведском и нидерландском), он состоялся как язык художественной литературы, он сам обладает литературной нормой и диалектными вариациями. Так что мы не склонны, как некоторые русские писатели (Тургенев, Булгаков и др.), иронизировать над «мовой». Это прекрасный язык, не развитый, возможно, в той же степени, что и русский литературный язык, но объективно существующий в литературной форме.

Именно близость украинского языка к русскому и очевидное доминирование русского во всех сферах государственной жизни в предшествующий исторический период предопределили проблемный статус «малороссийского наречия», давно уже ставшего литературным языком. Соперничество двух близких языков, один из которых обеспечивает более распространенную и авторитетную культуру, создало специфику украинской языковой ситуации.

Языковая политика Российской Империи, СССР, стран СНГ

Российская языковая политика прошла несколько этапов, которые мы постараемся коротко охарактеризовать. Опираться здесь можно, в частности, на весьма авторитетную книгу Владимира Михайловича Алпатова «150 языков и политика. 1917 – 2000» (М., 2000). Именно из этой работы почерпнуты основные тезисы и фактуры дальнейшего изложения. Очень часто исследователи языковой политики говорят о двух ее вариантах – националистическом (его же, как ни странно, называют «языковым империализмом») и мультикультуральном. В первом случае прослеживается установка государства на создание единого языкового и культурного коллектива, во втором – попытку построить гармоничное многоязычное и многокультурное общество, в котором нет «дискриминации» меньшинств. Как мы уже говорили, универсальных рецептов языкового счастья человечеству изобрести пока не удалось – и в любом обществе возникают языковые группы, которые считают себя дискриминируемыми. Кстати, в современной России говорят в том числе о дискриминации русскоязычных людей в некоторых республиках (например, в Татарстане и Туве). Подчеркиваем, что мы пока не говорим о «дискриминации», говорим лишь об ощущении дискриминации, о потребностях тех или иных групп расширить сферу употребления своего языка.

Политика Российской Империи может быть условно названа «националистической» – государство прилагало определенные усилия к распространению русского языка и «нераспространению» языков меньшинств. Сегодня принято несколько идеализировать национальную и языковую политику прошлого – в реальности же почти все языки империи подвергались серьезным ограничениям. В частности, в последней четверти XIX столетия запрещено было издание книг и периодической литературы на украинском (малороссийском) языке. Некоторые послабления имели Финляндия и Польша, однако и там предпринимались попытки русифицировать образование и культуру.

Таким образом, к 1917 году права материнских языков оказались одной из острейших политических проблем. Советская власть приняла наиболее радикальную мульткультуральную программу – в 1920-е и первой половине 1930-х советские лингвисты работали над созданием литературных языков для всех народов СССР, предполагая их постепенное внедрение во все сферы советской жизни. Задача эта являлась в значительной мере утопической: во-первых, невозможно было определить перечень народов, нуждавшихся в своих языках (лингвисты В.Бартольд и Е.Поливанов, к примеру, считали, что в Средней Азии нет национальностей, отмечая, что идентичность здесь определяется религией и месторождением); во-вторых, возникали вопросы о том, какой диалект положить в основу литературной нормы; в-третьих, необходимость для бюрократии разговаривать на всех новосозданных языках парализовала бы государственный аппарат; в-четвертых, нельзя отменить фактор престижного языка – носители редких языков либо не читали Ленина вообще, либо читали его на русском (потребность приобщения к культуре обуславливала тягу к русскому языку). Среди задач, решавшихся языковыми строителями, было и создание образования на материнских языках (в том числе высшего образования), что крайне высоко оценивается современными идеологами языковой политики (например, экспертами ЮНЕСКО). Мультикультуральная политика большевиков в интересах материнских языков была зачастую непонятна самим носителям этих языков. «Больше всего, пожалуй, противодействовало такой политике мусульманское духовенство. Кое-где на Северном Кавказе первых учителей расстреливали вместе с букварями» (Алпатов В.М. 150 языков… с.46).


В 1929 году Центриздатом выпускались учебники на 56 языках, в 1934 – на 104.

Судьба украинского вновь своеобразна. До 1919 года здесь проводилась русификаторская политика, поскольку многие коммунисты не признавали украинский в качестве отдельного языка (считали его диалектом). Однако вопрос был решен самым влиятельным в то время «специалистом» по делам национальностей. На X съезде РКП(б) И.В.Сталин заявил: «… А недавно еще говорилось, что украинская республика и украинская нация – выдумка немцев. Между тем ясно, что украинская нация существует, и развитие ее культуры составляет обязанность коммунистов» (Собр. соч., т.5, с.48-49).

В сер. 1930-х годов окончательно победила концепция «социализма в отдельно взятой стране». Началась определенная «русификация» регионов. Репрессиям подверглись как языковые строители, так и представители национальной интеллигенции. Ярким знаком смены вех в языковой политике стал перевод письменности на кириллицу. Многие языковые строители «двадцатых» предпочитали латиницу как унифицированный алфавит будущего объединенного человечества. Сам по себе выбор между двумя алфавитами является скорее политическим, нежели лингвистическим. Оба алфавита одинаково удобны для передачи различных фонетических (звуковых) систем. В кириллице знаков даже больше, чем в латинице, которая, однако, активно пользуется дополнительными надстрочными знаками (хотя те же знаки можно использовать при кириллическом письме). Над латинизированными алфавитами для новых литературных языков работали, однако, гениальные лингвисты. Достаточно, например, ознакомиться с личностью создателя ряда алфавитов Е.Д.Поливанова, чтобы понять высочайший уровень квалификации языковых строителей. Кириллические письменности зачастую создавались в спешке и уступали по проработанности латинским алфавитам. Между тем, со временем многие ошибки были исправлены – и кириллическое письмо несколько десятилетий служило формой для множества языков. Стоит вспомнить, что оба алфавита восходят к греческому образцу, а современная кириллица является результатом реформы, проведенной Петром Великим: сформированный тогда русский гражданский шрифт – это, по сути, уже латинизированная кириллица (унифицированная под латинский шрифт). Учитывая названные обстоятельства, лингвистические аргументы в пользу той или иной системы являются чаще всего легитимацией политического выбора (ср.: сербы используют кириллицу, хорваты – латиницу, хотя до последнего времени принято было считать, что говорят они на одном языке).

В 1938 году ЦИК ВКП(б) и СНК приняли постановление «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей». Окончательно «языковой национализм» (опять подчеркиваем, что термин этот условный) возобладал после 1945 года. Знаменитый тост Сталина «За русский народ!» маркирует окончательный разворот и в национальной политике. Послесталинская языковая политика – это результат наложения радикального мультикультурализма двадцатых и позднейшего условного языкового национализма. В сущности, речь шла о массовом распространении в республиках и автономиях двуязычия как нормы для советского человека. Так, было объявлено о том, что русский станет для национальных меньшинств СССР «вторым родным языком». Отметим, что сама формулировка может показаться абсурдной только в случае, если мы отождествляем материнский язык с родным. Если же учитывать политическое содержание термина «родной язык», то можно увидеть попытку создания единой языковой общности, что отвечало требованиям такого государства, как Советский Союз (индустриального, имеющего высокие стандарты образования, стремительно урбанизирующегося).


Азизов О., Мирзаев М., Сафаев А., Бўрибеков А. Сравнительная грамматика узбекского и русского языков. Краткий курс. Ташкент, 1965.

Политика государственного двуязычия оценивается «советологами» почти всегда негативно. Один из зарубежных «специалистов» не стесняется писать о «деструктивной деятельности русского языка» (Bruchis M. One step forward, two steps back: on the language policy of the Communist Party of the Soviet Union in the National Republics. New York, 1982, p. 12). А вот мнение постсоветского автора: «Это [советская языковая политика] привело к такому негативному явлению, как национально-культурный и языковой нигилизм по отношению к национальной культуре и родному языку. В современной социолингвистической литературе такая или сходная с ней политика определяется как “языковой империализм”, а ее последовательное проведение в жизнь как “языковой геноцид” или лингвицид» (Нерознак В.П. Языковая ситуация в России: 1991 – 2001 годы // Государственные и титульные языки России. М., 2002, с. 5-6). На самом деле, советский лингвицид не мешает сравнить с благородными демократическими практиками. В США в XX веке исчезли десятки коренных языков, почти исчез голландский язык. В Австралии вымерло около 100 аборигенных языков. В Японии недавно вымер айнский язык (и никто не реализовывал программ по переводу обучения на айнский, созданию айнской национальной литературы и т.д.). Во Франции в 1930-1940-е годы в школах запрещены любые языки, кроме французского. Саамских детей били в школах Швеции и Норвегии за употребление материнского языка. Франция не слишком заботилась о бретонском языке – во всяком случае, башкирский и ненецкий получали куда большую поддержку. Русификация же была объективным процессом, с которым власть не могла не считаться: количество национальных школ и учеников в них резко сократилось после школьной реформы 1958 года, когда родители получили право выбора между русской и национальной школами. А если бы СССР продолжал навязывать коренным народам их родные языки, то сегодня писали бы о насильственной архаизации, не правда ли?

Перестройка и последовавший за ней развал СССР привели к своеобразному ренессансу утопии «двадцатых». Республики и автономные округа Российской Федерации, получившие сначала большие полномочия в области образовательной и культурной политики, стали активно развивать «родные языки» своих территорий. При этом очень часто потребность в идентификации входила в противоречия с потребностью в материнском языке, поскольку даже многие представители малых коренных народов в быту уже употребляли русский. Наиболее мощное движение по «коренизации» наблюдалось в Татарстане и Туве; специфическая ситуация сложилась и в Чечне, что требует отдельного разговора. Капитализм, однако, возобладал и в сфере книгоиздания, и в сфере медиа. И этот капитализм массовой культуры привел в ряде случаев к значительному снижению потока продукции на «родных языках», поскольку престижным языком во многом остался русский. Без централизованной поддержки конкуренция языков приводит к ожидаемой победе языка большинства.

Кстати, о так называемой «коренизации». Приведем мнение еще одного исследователя в области языковой политики: «Развал Советского Союза начался с мобилизованного лингвицизма, благодаря которому языки титульных национальностей были возведены в статус государственных языков, практически заблокировали доступ представителей нетитульного населения в кабинеты власти и содействовали достижению трех результатов: форсированной неокоренизации аппаратов управления, становлению этнократических режимов в бывших союзных республиках и, наконец, распаду Союза» (Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. М., 1998, с.391).

В новых независимых государствах, как правило, возобладала достаточно жесткая стратегия языкового национализма. Особенно показательны примеры Латвии и Эстонии, где русский язык вытеснен полностью из сферы официального общения. Несколько мягче ситуация с языковой политикой, скажем, в Армении, где, однако, мы имеем дело с почти однородным в этническом плане обществом (то есть самого потенциально дискриминируемого меньшинства, в сущности, нет). Благополучные условия для русскоязычного населения сложились в Беларуси. И любопытна позиция руководства Казахстана, которое объявило русский язык национальным достоянием не только русских, но и казахов (хотя реальность чаще всего несколько расходится с декларациями). В своём Послании народу Казахстана в 2007 году Президент Н. А. Назарбаев предложил «…поэтапную реализацию культурного проекта „Триединство языков“. Казахстан должен восприниматься во всем мире как высокообразованная страна, население которой пользуется тремя языками. Это: казахский язык — государственный язык, русский язык как язык межнационального общения и английский язык — язык успешной интеграции в глобальную экономику».

Сделаем некоторые предварительные выводы. Языковая политика в России была достаточно разнородна, и вряд ли может быть трактуема как «языковой апартеид». (Кстати, при реальном апартеиде в ЮАР как раз насаждалось одноязычное обучение на материнских языках, что не позволяло представителям племен объединяться для борьбы и закрывало им доступ к большой культуре.) Жесткий языковой централизм Российской Империи был вполне типичен для государств XIX века, и, хотя обида национальных интеллигенций на имперскую языковую политику во многом справедлива, общемировой контекст позволяет видеть в ней логику и закономерность. Языковая политика раннего советского государства обеспечила многочисленным этническим меньшинствам развитие языка, письменности и культуры. Установившаяся впоследствии политика двуязычия может считаться прогрессивной, хотя имели место перегибы как в русификации, так и в коренизации. Установившийся на постсоветском пространстве языковой национализм обретших независимость наций может также считаться явлением универсальным – централизованная языковая политика всегда сопровождает построение национальных государств.

Если мы перейдем к конфликту между русскоязычной и украиноязычной общинами, то мы должны признать, что стороны имеют багаж взаимных обид и претензий. Разумеется, претензии украинцев к старой языковой политике огромны и во многом обоснованы (запрет украинского языка в позапрошлом столетии, непоследовательная политика прошлого столетия, прибегавшая в том числе к репрессиям в отношении украинских культуртрегеров). Между тем, мы видим и факты безоговорочной поддержки советской властью развития украинского языка, и факты украинизаторства в постсоветский период. Очевидно, что дальнейшее украинизаторство заведет в тупик: на Украине слишком много носителей русского языка как материнского (и наивно полагать, что в следующем поколении их станет ничтожно мало), для городов Восточной Украины роль лингва франка в большей степени выполняет русский язык (пригоден он для этого и в центре, и даже в Галиции), русский язык объективно сохраняет свой престиж (это один из наиболее распространенных мировых языков, необходимый многочисленным украинским гастарбайтерам), для миллионов граждан Украины русский язык – «родной» (он связан с идентификационными потребностями огромного количества граждан). Все это позволяет заключить, что политика языкового национализма и централизма не подходит для Украины (по крайней мере, «единой и неделимой»). Решать должны граждане самой Украины, но, повторимся, в настоящий момент выбрана тупиковая политика, на которую накладывается недовольство значительной части русскоязычной общины доминирующим положением галичан в публичной сфере.

Какая же политика может быть выбрана?

Илья Роготнев
Олесь Гончар
Продолжение. Борьба за язык 2