Божественный ветер: к 100-летию выдающегося японского писателя Юкио Мисимы

foto_history — 19.01.2025

Литературоцентризм русской жизни стал чёрной легендой нашего народа, однако зависимость Японии от её поэзии мало кто осознаёт. Все говорят об островном государстве что угодно в пределах от манги до ниндзя, но хайку от хентая способен отличить не каждый.

В стране, где жива придворная поэзия VII века, стать в один ряд с классическими авторами непросто: нужно владеть словом, чувствовать традиционные жанры, быть тонким лириком в вопросах любви и одновременно воином, если ты, конечно, мужчина.
Тревожен и краток путь самурая, но пройти его нужно не только с оружием, но и с ящиком для письменных принадлежностей.

Русским Мисима стал сразу — к нам он пришёл после своей славной смерти, во всём блеске героизма и великолепия; чёрная легенда русской литературы сработала, да и Гумилёв у нас есть.

Для начала нам был предложен рассказ «Патриотизм», который произвёл неизгладимое впечатление. Он раз за разом возвращается флешбэками в мою оскудевающую память — и это может продолжаться вечно: в «Патриотизме» скрыто семя пышного куста культурных традиций японской военной аристократии, и плоды этого древа мы вкушаем до сих пор.

Стало очевидным это не сразу. От Мисимы пришлось маневрировать в сторону Боуи, и здесь ожидало открытие: «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс!» — фильм Нагисы Осимы по роману сэра Лоуренса ван дер Поста «Семя и сеятель» с музыкальным мотивом «Запретные цвета» («Forbidden Colours») Рюити Сакамото, вошедшим позднее в альбом Дэвида Сильвиана «Секреты улья» («Secrets of the Beehive»), уводил и возвращал нас к Мисиме. Поворотный момент в пространстве фильма о непростых англо-японских отношениях на тихоокеанском театре военных действий во время Второй мировой войны был задан музыкой Сакамото. Поняв это, простую оптику пришлось менять на бифокальную. С британской стороны в фильме выступил майор Джек Селлерс (Дэвид Боуи), с японской — капитан Ёнои (Рюити Сакамото), оба полнокровны, оба с биографией — только майор Селлерс с прошлой, а капитан Ёнои с будущей. Причём это будущее изложено в рассказе «Патриотизм» — только Ёнои был казнён, а не совершил сэппуку, как герой Мисимы.

Пронзительному и подробному описанию церемониальной смерти у Мисимы симметричен подробно воспроизведённый ритуал смертельной игры двух врагов в лагере военнопленных — капитана Ёнои и майора Селлерса — у Нагисы Осимы и Лоуренса ван дер Поста. Звучат «Запретные цвета», Ёнои казнит майора, отдавая последнему воинские почести, завязывая в тугой и запутанный узел участников смертельного шибари двух авторов: в романе «Запретные цвета» завершающаяся убийством любовь тоже сталкивается с жестокой имитацией чувств. Только у мистера Лоуренса убивает влюбленный, а у Мисимы убивают влюблённого.

Чувственная лирика Мисимы не ограничивается «Запретными цветами» — к таковой при известном свободомыслии можно отнести и «Исповедь маски»: всё предельно обнажено в романе. Это сексуальность в её нарочито японском изводе: необщепринятый эротизм и традиционная жестокость. Чтобы понять, насколько тесно у японцев сосуществуют боль и наслаждение, нужно вновь обратиться к Осиме. В его «Империи чувств» нельзя понять, где проходит тонкая красная линия, отделяющая национальную традицию от психической патологии. Сам Юкио Мисима в эротизированной лирике не ограничился шокирующими исповедями: его «Шум прибоя» мог стать примером пасторали, имей место события не в приморской рыбацкой деревне, а в горном краю изобильных пастбищ, свежих пастухов-эфебов и чистых помыслами наивных пастушек-дев. Прозрачная и нежная книга предъявляет нам автора — традиционного лирика.

Немыслимое для самурая невежество относительно древних искусств Японии было невозможно для Мисимы. Его пьесы классического театра Но занимают значительное место в творчестве — только в их свете возможно без ошибок прочесть европейские сценические истории японского писателя: «Маркиза де Сад» и «Мой друг Гитлер», впервые опубликованные у нас в «Современной драматургии». Невероятные, провокационные темы, но жизнь Мисимы сама по себе есть один большой перформанс, замешанный на провокациях.

Разрушение и созидание в творчестве и жизни Мисимы существуют раздельно, но смешивать процессы ему было интересно. В «Доме Кёко» один из персонажей одержим бодибилдингом — выстраивает храм собственного тела; в «Золотом храме» протагонист уничтожает павильон Кинкакудзи — совершенное и эстетически безупречное архитектурное произведение. В жизни Мисима сначала создаёт храм своего тела, затем безжалостно разрушает его во имя идеи. Преданность Мисимы Императору общеизвестна — он возглавил мятеж во имя Императорского дома, зная, что в жертву богам приносят самое лучшее: Аматэрасу — дама изысканная и капризная.

Вершина творчества Мисимы — тетралогия «Море изобилия». Вся Вселенная писателя собрана в одном месте — в четырёх по-разному страшных романах, закрученных в ещё более страшное и загадочное кольцо. Разнообразие любви, мистическая и священная грязь Индии, падение ангела и вознесение самурая, всю жизнь мчащегося к смерти... Бренность бытия, суетность земных дел, цепь перерождений, — это не только колесо сансары, но и мистерия Диониса.

Чуткий европеец найдёт в «Море изобилия» универсальный след, сформировавший и наш культурный код. Японец всего лишь артикулировал значение смерти, забываемое нами. Мисима пронёсся божественным ветром по всей планете не столько своей жизнью, сколько своей смертью — как и подобает настоящему камикадзе. Символически значение подобной смерти представлено в «Золотом храме» — там есть эпизод, в котором любовница молодого офицера провожает его на боевое дежурство чайной церемонией, пронзительной кульминацией которой становится сцена торжества вечной жизни над неизбежностью смерти, питающей жизнь: обнажив грудь, женщина брызгает своё молоко в чайную чашку отца своего ребёнка — и это последнее, о чём мужчина попросит свою женщину: менее чем через месяц он погибнет. Мне почему-то всегда казалось, что этот офицер — лётчик-камикадзе, спасающий Японию от иноземного нашествия. Мисима тоже был камикадзе, он, подобно Давиду, смело выступил против Голиафа и, как и положено, победил гиганта — правда, на свой, японский, лад, в котором смысл и красота жизни раскрываются только в смерти.

Божественный ветер над «Морем Изобилия» то утихает, то крепчает — ещё не все корабли затоплены, но уже написан «69», и Рю Мураками вслед за Мисимой продолжает исследовать животворящую смерть.

На фото: последний день жизни Юкио Мисимы. 25 ноября 1970 года. Неудачная попытка поднять восстание на базе Сил самообороны Японии.

Евгений Маликов






Выступление Юкио Мисимы на балконе штаба Сил самообороны. Фото из открытых источников.

- Сегодня японцы думают только о деньгах… Где же наш национальный дух?.. Вы должны восстать, чтобы защитить Японию. Японские традиции! Историю! Культуру! Императора!... Самураи вы или нет?! Мужчины вы или нет!? Вы ведь воины!!!... Почему вы защищаете конституцию, отрицающую само ваше существование? Почему вы не проснетесь?... Вместе, мы вернём Японии её былую чистоту и величие! – надрывался Мисима.
Но в ответ доносились только насмешки: «Что за дичь ты несёшь! Идиот! Хватит играть в героя! Слезай оттуда! Клоун, отпусти командира! Кто-нибудь, пристрелите сумасшедшего!»

Спустя несколько минут, так и не закончив речи, освистанный солдатами, Мисима покинул балкон и вернулся в комнату. «Они даже не слушали меня», - с горечью обратился он к товарищам. Осознав тщетность борьбы, Мисима расстегнул надетый на голое тело мундир, приспустил брюки и сел на красный ковёр. В лучших самурайских традициях кто-то из заговорщиков протянул ему бумагу и кисточку – эстет Мисима собирался кровью написать прощальное стихотворение.

- В этом нет необходимости, - спокойно произнёс писатель. Мисима медленно обнажил короткий кинжал, трижды прокричал «Да здравствует император!» и вонзил клинок в нижнюю часть живота. Закончив длинный горизонтальный разрез, он рухнул лицом вниз на ковёр.


Теперь, согласно отработанному веками ритуалу, дело было за кайсяку – умелым воином, который после совершения сэппуку должен был отрубить голову самураю, чтобы никто не увидел искажённое от боли лицо героя. Верхом мастерства считалось умение ударить мечом так, чтобы голова осталась висеть на переднем лоскуте плоти и не забрызгала кровью участников действа.

Однако, к 70-м годам прошлого столетия умелые воины в Японии перевелись. Честь довершить торжественный обряд выпала курсанту Морите, которому, спустя несколько минут, предстояло тоже умереть. Впечатлённый действом Морита, дрожащими руками трижды опускал клинок на ещё живое тело, но по шее так и не попал. Тогда в дело вступил курсант Кога. Отобрав меч у товарища, он резким движением прекратил страдания Мисимы.

Есть мнение, что Юкио Мисима не имел ни малейших сомнений в исходе заговора. Возможно, именно поэтому, в драме на базе Итигая были задействованы только четверо его верных товарищей. Опустошённому творцу была нужна не триумфальная победа, а лишь яркая декорация для самоубийства – за свою короткую жизнь он успел сделать невероятно много и сказал всё, что хотел. Сорок романов, пятнадцать из которых были экранизированы ещё при жизни писателя, восемнадцать пьес, с успехом прошедших в японских, американских и европейских театрах, десятки сборников рассказов и эссе – таков впечатляющий итог четвертьвекового литературного труда.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив