Бывший муж знаменитой жены

а он – прожив без малого девяносто лет – знаменитым так и не стал: настолько, что наши СМИ его смерти просто не заметили; мне сообщили общие друзья из Киева.

С ней я практически не общался. Меня все в ней раздражало. Видимо, ее гены: мама – гинеколог Наталья Ицковна, папа – румынский коммунист. Этот гибрид пиzды с Карлом Марксом вкупе с
явным отсутствием вкуса – в ее фильмах герои из одной среды говорят кто с сильным хохляцким акцентом, кто со старо-московским произношением – всегда вызывали во мне отторжение. И это помимо того, что все ее фильмы были крайне невнятными, истеричными и с неимоверными претензиями. Правда, есть одно исключение – но это не ее заслуга, а Рязанцевой и Шарко.
С ее бывшим мужем мы почти два года вместе работали над сценарием. В производство он не пошел, но я получил аванс и оплату двух вариантов (тогда и они оплачивались) – мне до сих пор кажется, что это более чем щедро, потому что в общении с ним я ловил просто дикий кайф.
Во-первых, он был умен, образован, начитан. Во-вторых, знал всю киношную тусовку (я тогда в нее только входил). В-третьих, он то, что называется, мастер устного жанра – для режиссера это почти клеймо: если ты все так хорошо рассказываешь, то тебе и снимать это незачем. Замечу в скобках: все гениальные режиссеры – от Тарковского до Антониони и Бергмана – были крайне косноязычны.
Моя жена его почти ненавидела: называла скользким и мерзким. У нее не было ни малейшего повода для столь резких суждений, это была скорее женская интуиция: много позже выяснилось, что он (являясь крымским татарином) был бандеровцем с юных лет, а в девяностые снимал в Чечне
фильм о «зверствах русни» и был, кстати, этой самой русней ранен.
…Общались мы с ним в Киеве, Москве, Ялте, Львове, Сочи и в основном на посторонние темы: пару часов поработаем над сценарием – пять часов пиzдим. Со временем я стал обращаться к нему по имени, но на вы. Моя редакторша мне позже сказала: дурачок, он просто хотел от тебя денег.
Наверное, это действительно так: сценаристы всегда «делились» с режиссерами, это была норма.
Но тут было и нечто другое: он любил и умел поговорить и всегда находил во мне благодарного и верного слушателя. Мне было интересно практически всё: от Хайдеггера и прообразов
стихотворений Вознесенского до скрытой личной жизни Сергея Герасимова (он был его учеником)
и методики режиссерских «провокаций» на съемочной площадке.
Политики в наших разговорах не было совсем. И национального вопроса тоже (прикиньте, я много позже узнал, что он татарин). О женщинах разговоры были, но тут я щадил его самолюбие. Он был маленького роста, рыжий, пухлый, но в своих рассказах намекал на тесное сексуальное общение со знаменитыми женщинами – от Беллы Ахмадулиной до Натальи Рязанцевой. С первой я знаком не был, а сидя много позже в гостях у второй на Звездном бульваре, едва удержался под коньячком от прямого вопроса. Хотя вопрос был бы нелеп: что могло заставить эту некогда первую красавицу Москвы, умницу и бесспорный талант лечь в постель со средним режиссером из провинции? Да еще при наличии таких конкурентов – Геннадий Шпаликов, Илья Авербах, Мераб Мамардашвили.
Впрочем, я увлекся. Человек ушел и тут нужно сказать главное: я ему безумно благодарен за всё. И это вопреки тому, что он был бандеровец и русофоб… Считайте это некрологом.
|
</> |