БЕЗУМИЕ ФРАНСИСКО ГОЙИ

nikonova_alina — 02.03.2023

Часть 3.

        Все исследователи творчества Гойи сходятся во мнении, что по-настоящему переломным (или роковым) для художника стал 1792 год. Вообще, в 1791 и 1792 годах информации о Гойи становится гораздо меньше. По какой-то причине временно прекращается его переписка с Мартином Сапатерой, а в письмах художника к другу всегда было много подробностей и фатов личной биографии. Вряд ли друзья рассорились, тем более, что в 1790 году Гойя написал портрет Сапатеры с посвящением: «Моему другу Сапатеру. Мне очень дорог этот портрет».

        В эти же годы Гойя создал портрет еще одного своего друга, Себастьяна Мартинеса и начал работу над картиной «Молочница из Бордо», которую закончил уже незадолго до своей смерти.

        Известно, и вполне достоверно, что в декабре 1792 года Гойя отправился в Кадис, навестить своего друга Себастьяна Мартинеса. Этот Мартинес был генеральным советником по финансам и страстным любителем искусства. И вроде бы именно там, в Кадисе Гойю и свалила непонятная, но ужасная болезнь.

        Но вот обстоятельства этой поездки далеко не так однозначно понятны. Дело в том, что Гойя был придворным художником, а это значит, что он имел определённые служебные обязанности, и просто так безо всякой причины, из житейского желания повидать друга, не мог бы сорваться с места и рвануть в Кадис из Мадрида. Тем более, что свой статус, который н так тяжело зарабатывал, Гойя терять не желал, а его предыдущие эскапады не всегда обходились без последствий. Надо полагать, определенный опыт придворной дипломатии он все-таки приобрел, все же уже был не мальчик, а солидный мужчина под пятьдесят лет.

        Есть версия, что заболел Гойя еще до поездки в Кадис, а причиной его самовольного поступка как раз и было обострение загадочной болезни, которая продолжалась уже в течение нескольких лет. В Кадисе художнику стало совсем худо, и Мартинес помог ему выхлопотать официальный отпуск по болезни и даже получить деньги для оздоровительной поездки по Андалусии (10000 реалов, между прочим).

        Симптомы этой болезни кажутся весьма противоречивыми. Сначала Гойя в прошении об отпуске сообщал, что «уже два месяца лежит в постели и страдает от мучительных колик». По другой информации, когда он оказался у Мартинеса в Кадисе, им «овладело плохое расположение духа» (эта расплывчатая формулировка лучше всего подходит для описания депрессии).

        Чуть позже Мартинес так писал Сапатере о состоянии Гойи: «…шумы в голове и глухота еще не прошли, однако, выглядит он намного лучше и к тому же не страдает больше нарушениями координации движения. Он уже может подниматься и спускаться по лестнице и делает все то, чего не мог делать раньше». Получив это письмо из Кадиса, Сапатеро в свою очередь проинформировал о состоянии Гойи его шурина Франсиско Байеу, добавив к письму странную приписку: «Как я тебе уже сказал, Гойя потерял рассудок, которого у него уже дано нет».

        Эта фраза навела многих исследователей на мысль о том, что проблема Гойи в 1792 году имела отношение к психиатрии. Однако, основное описание симптомов его недуга как-то не слишком вяжется с психическим расстройством. Итак, в источниках описывают:

• частые головные боли;

• головокружения;

• потерю ориентации;

• нарушение координации движений;

• шум в ушах;

• временную слепоту;

• паралич правой руки;

• спазмы и дрожь мышц;

• колики;

• состояние комы.

        Художник был действительно близок к смерти, но что именно с ним случилось, так и осталось неясным. Современные исследователи склоняются к мысли, что все названные выше симптомы, включая и глухоту, можно объяснить хроническим отравлением свинцом, поскольку Гойя очень активно использовал токсичные свинцовые белила в соответствующий период своего творчества. Некоторые современники называли состояние художника апоплексическим ударом.

        Странно также и то, что эти симптомы постепенно исчезли также загадочно, как и проявились. Сначала у Гойи восстановилось зрение, затем исчезли проблемы с координацией движений, прошли головные боли и головокружения. Несколько дольше восстанавливалась подвижность правой руки, но постепенно все функции вернулись. И осталась, причем до конца жизни, только глухота. Постепенно Гойя научился читать по губам и общаться с помощью рисунков или записей. Он стал еще более мрачным, снова периодически впадал в депрессивное состояние (в общем-то было от чего), и, кроме всего прочего начал интересоваться колдовством.

        С 1794 года в его творчестве появляются мрачные фантасмагорические сюжеты, о которых он сам писал так: «Для того, чтобы передать силой моего воображения боль моего паралича и по меньшей мере частично засвидетельствовать мою болезнь, я нарисовал целый ряд изображений, где собрал воедино наблюдения, которых обычно нет в заказных произведениях, так как там едва ли можно развить шутку и фантазию». Понятие шутки, впрочем, он передавал весьма своеобразно: «Я нарисовал безумный двор, где двое обнаженных избивают друг друга, а в это время санитар смотрит на них, и другие тоже дерутся палками…»

        Некоторые исследователи, впрочем, приписывают эту неожиданную страсть к фантасмагории баскским корням художника, полагая, что именно басков среди прочих народностей, населяющих Испанию, отличает традиционное иррациональное мышление.

        Новая тематика, так же как и новый, мрачный художественный стиль проявились в нескольких небольших полотнах, которые художник исполнил в 1794 году. Среди них картины «Уличные комедианты», «Бандиты», «Падающая карета», «Кораблекрушение», «Огонь в ночи», «Двор сумасшедших» и т.д. Гойя меняет не только сюжетную основу полотен, но и колористическую гамму, предпочитая теперь нейтральный или даже мрачноватые тона с яркими цветными вкраплениями, подобными вспышкам молний, на заднем плане. Цвета на его картинах уплотнились, мазки стали короче и нервознее.

        Но все-таки, он вернул себе возможность работать, что можно считать основным признаком если не выздоровления, то хотя бы некоторого улучшения физического состояния.

        Однако сам художник здоровым себя не чувствовал, и дело было не только в глухоте. Он испытывал подавленность, постоянную усталость, а периодически вообще впадал в отчаяние. Сапатере он писал, что его состояние здоровья совсем не улучшается, и он очень быстро устает.

        Гойя, которому не было  пятидесяти, ощущал себя глубоким стариком и морально готовился к смерти, совершенно не ожидая, что жить ему осталось еще более тридцати лет, и что на этом пути для него приготовлено еще немало сюрпризов.

        Первым из этих сюрпризов оказалась герцогиня Альба, а точнее, Мария дель Пилар Тереса Каэтана де Сильва и Альварес де Толедо, 13-я герцогиня Альба. Роскошная цветущая красавица 34 лет отроду была женой дона Хосе Мария Альвареса де Толедо и Гонзага, 15 герцога Медина Сидония, человека относительно  молодого (в 1795 году ему было 39 лет), но с детства слабого и болезненного. Кроме того дон Хосе не интересовался ничем, кроме музыки. Гойя так и написал его портрет возле клавесина с нотами  какого-то произведения Гайдна. Судя по всему в 1795 году семейство Альба заказало художнику парные портреты, и Гойя написал помимо мужа за клавесином, и жену в ослепительно белом платье.

        Год спустя дон Хосе умер, и Гойя написал молодую вдову в эффектном черном платье с красным поясом, черной шали и черной мантилье. На этом портрете на пальцах герцогини он изобразил два кольца, на одном из которых написано «Альба», а на другом «Гойя». У ее ног на песке написано еще более конкретно «Solo Goya», что позднее стало неформальным названием картины. Это были традиционные и всем понятные без дополнительных комментариев символы любовной связи, которые, похоже, говорили и о том, что отношения между герцогиней и художником завязались еще при жизни ее мужа.

        Вопрос, что она в нем нашла, до настоящего времени остается открытым. Герцогиня Альба была молода, богата, свободна, прекрасна, капризна, высокомерна и сентиментальна. О ней писали, что «на ее голове нет ни единого волоса, который не мог бы принести возбуждающего удовольствия».

        Гойя к тому времени еще не оправился полностью от болезни, он чувствовал себя старым и слабым, а уж красавцем не был и в лучшие годы. Одни исследователи предполагают, что интерес герцогини к художнику имел отношение к ее занятиям благотворительностью, поскольку она вообще регулярно привечала у себя в имении больных, сирых и убогих. Кто-то полагает, что она влюбилась не столько в Гойю-мужчину, сколько в Гойю-художника и его талант. Но все-таки он был весьма опытным и умелым любовником, и его отношения с герцогиней явно не соответствовали типичным отношениям между заказчицей и наемным художником.

        После смерти мужа герцогиня удалилась в свое поместье Сан Лукар де Баррамеда недалеко от Кадиса. Предполагается, что Гойя или приехал туда вместе с ней, или появился там немного позже. Но точно известно, что с октября 1797 года в Мадриде его не было. Сохранился так называемый «Санлукарский альбом» с рисунками и набросками художника, на которых изображена исключительно герцогиня Альба, иногда в самые интимные моменты своей жизни.

        Но есть и приписка Гойи в письме к Сапатере, где он просит друга: «Ты должен мне помочь получше загримировать мой отказ герцогине Альба, которая посетила мою мастерскую для того, чтобы заказать свой портрет». Исходя из этого многие полагают, что связь Альбы и Гойи – это всего лишь миф. Кроме того, после смерти художника не было найдено никаких прямых доказательств их связи: ни писем, ни  документов, ни памятных вещей, портрет герцогини был завещан сыну Гойи Хавьеру без каких-то сентиментальных обременений, просто как одна из картин.

        Впрочем, очень может быть, что причиной такого отношения к памяти герцогини было отнюдь не равнодушие, а обычная ревность. Среди рисунков Гойи, например, есть изображение герцогини в обществе бравого гвардейского офицера.

        Была ли любовь Гойи и герцогини Альбы реальным историческим фактом, или же они были просто знакомы, и их отношения не выходили за благоразумные рамки общения  художника и заказчицы, но к концу1790-х годов Гойя словно обрел второе дыхание, воспрял духом и был готов идти навстречу новому блистательному периоду в своей карьере.

Продолжение следует…

P.S.

...Санлукар и берег моря,

а летняя ночь темна,

и слышится чья-то песня:

„Пока не взошла луна...

Пока не взошла луна

из горьких морских глубин,

два слова хочу сказать

тебе один на один".

О, санлукарский берег!

Апельсиновые сады...

И одинокая песня

У кромки горькой воды.

И голосу вторит волна —

"Нас никто не увидит,

пока не взошла луна".

Антонио Мачадо

Оставить комментарий

Популярные посты:

domitianus

Причины выбрать самую востребованную складскую технику Noblelift

vitkvv2017

«Я, оглушенный, понял, что женщины такой красоты еще не видел никогда».

nefer

Общественное питание - путь к новому быту, редкие горчичницы 20-х годов

pro100_mica

Юбилей дня, 200 лет назад

prilepin

ТАК ОТМЕТИЛИ 80 ЛЕТ НАЗАД

prilepin

Отвечая на некоторые вопросы по поводу противостояния

dok_zlo

фотограф Дин Мейсон

pro100_mica

Пятничное фото

matsam

Из песни слов не выкинешь

• Ранее
• Архив