Без названия

да я и не возражаю! я тоже "за правду и справедливость'! я, просто не хочу, чтобы меня насильственно просвещали.
у нас была общая подруга, умирающая от рака, измученная химиотерапиями(умерла, не спасли), которая, цепляясь за жизнь, тем не менее, не изменяла своим взглядам на политическую ситуацию, и они были, о, боже! другими! неправильными
я ежедневно звонила ей, разговаривала с ней обо всем, обходя острые углы, а наша общая приятельница звонила, чтобы тыкнуть ей в лицо, как тухлой селёдкой, неопровежимые факты своей правоты, и обе раздражались и страдали...
это была прелюдия.
к чему?
предупреждаю: сейчас я буду тыкать вам в лицо тухлую селедку.
я очень хорошо знаю, что стихи не в моде, и их мало кто читает. и, тем-не менее, меня прёт так, что не могу остановиться! у моего любимого поэта никольского, ака

уберу их под кат - не ходите туда, кому не надо! я же гуманистка, глубоко в душе.
***
После праздника, после выпивки, после прошлого, после бывшего, после бывшей,
после умершего и умершей и свидания с мерой высшей,
пусть не личного, а заочного, после бессрочного одиночного.
После родины, после прочного, после вечного
деньги высланы, перечислены, метры проданы –
не рассветное, а закатное, а стандартное, одиночное, автокадное.
Проглотили, запили шкаликом или квартою,
продолжаются и рождаются с новой датою в старом паспорте,
красном паспорте, синем паспорте, носят мятое, ездят в транспорте,
платят картою.
***
Новый мир – не новый.
Он подновлен...
Всё равно в удовольствие, а не в лом.
Нашим евро, долларом и рублем
будем платить режиму,
будем кивать режиму,
и покуда колотится за ребром,
поддадимся полиции и нажиму,
заживем, заведем машину,
Кто-то речь толкнет, мы даже не перебьем,
кто-то будет пить, а мы его перепьем,
расфуфыримся кожею и тряпьем,
опять заведем пружину.
Ползая муравьем, глядишь под иным углом –
и хотя оно катится под уклон,
топишь углем, не думаешь о потопе,
если нужно, то закричим «виват!»,
станем двери ватою оббивать
и своруем лицензию у Адоби,
чтобы деньги не отдавать.
Мир вовне, как танк и аэроплан,
там нет места жалости и соплям –
в самой лучшей из всех утопий.
***
Мир этот – наш,
как пресловутый Крым.
Под потолком застывший телескрин
глядел, как мы живем, как мы искрим.
Глядел бесстрастно, сверху наблюдая,
как женщина замучилась давать,
смеяться, плакать дочку одевать...
Не старая еще, а молодая.
Мир этот – наш. На нем «Не кантовать!»
написано, как будто на товаре.
И вот его под лампочкой в сто ватт
беззлобные таджики кантовали.
Психологша, которую ждал муж,
спешила и не слишком лезла в душу,
потом дорога,
ужин,
теплый душ...
И ничего не вылезло наружу.
***
Есть еще те, у кого песеты и дойче марки,
майки из шелка, табак в кисете,
и кто не слыхал о Ворде,
кто пером у Золя на полях ремарки,
и умеет сказать «увольте».
Выискался и тот, кто не заметил вырез,
не заметил смены духОв и власти,
ходил со шпагой,
не видел татуировок, и как папирус
вытеснился бумагой,
жил, не тужил и гулял по сети,
не заметил, как все соседи
на нем экономят «здрасьте».
|
</> |