Без названия

Поздний холодный и медленный дождь похож на тире между небом и землёй, нет, скорее на знак вычитания одного из другого, я в остатке, пытающийся сложить всё обратно, но подрастерявший плюсы.
В лесу мало людей, намного меньше, чем деревьев, поэтому им трудно общаться. Заговоришь – ничего не разберёшь в этом общем гаме, заткнёшь рот – передавят монументальным своим молчанием. Лучше найти своё одно, всем должно хватить; обречённая берёза уже на самом обрыве, припадает на бок, оголив корни. Я её дождусь, договор у нас.
С сумерками лес в чёрно-белом, как какой-нибудь пингвин или ответственный работник. Воображает из себя, дурачок, раздувается, в темноте вершинами прячется в бесконечность. Одинокий человек в тёмном лесу тоже становится воображалой, чтобы компенсировать утрату зрения. Вот какое-то чудовище, бывшее днём корягой, изготовилось для прыжка, внимательный глаз – лучше три – наблюдают сбоку, неотвратимо приближаясь, кто-то цепко хватает за ногу.
Людям с развитым воображением лучше вообще сидеть дома, в тепле, читать книгу про путешествия и приключения, можно с любовной линией, но без картинок. Геройские и завлекательные картинки и так возникают внутри, как в тёмном лесу, только у книги должен быть хороший конец.
А лес тут ни при чём. Человек в нём сам себе встречает чудовищ, потому что ничего другого, к сожалению, не может. Стоять ещё страшнее, лучше идти, главное в темноте не споткнуться, не набить шишку, не выколоть сучком глаз. Куда идти – непонятно и не имеет значения, само по себе движение – это дуля лесу, который, как многие думают, всегда стоит на месте, поэтому его можно обогнать…
… Если путник всё время шёл и оба глаза у него целы, он обязательно увидит костёр. У костра – двенадцать, нет, два месяца с красными повязками на голове и ножами за поясом. На вертеле жарится поросёнок, в бутыли мутнеет самогон, на всём блики огня, очень красиво, как в книжках: «Приветствуем тебя, путник, ты зачем это ночью по лесу ходишь, али потерял чего?»
- Потерял, да, дорогу, теперь ищу. Вот.
- А мы как раз братья-месяцы с большой дороги, он декабрь, а я январь, - сказал один, здоровый, увенчанный, кроме красной, ещё и чёрной повязкой, через глаз. Второй, пожиже, сидел, привалившись к дереву, бормотал про себя то ли стишок, то ли песенку, - пограбили маленько, теперь отдыхаем. Мокрое дело, брат, всё врут у вас календари. Но этот, хлюпик, скоро отвалит, один я задержусь недели на две, а там братец февраль подойдёт, тот лютый. Оставайся, чтобы квалификацию-то мне не терять.
- Нет, я грабить не согласен, - отвечает путник.
- Чегой-то? То ж не нами начато, то испокон веку ведётся. Как первого кого ограбили, он что – один такой, посреди всех бедовать будет? Так что, брат путник, все делятся на тех, кто грабит и тех - кого, с разумной заменой, до скончания веков. А ты, не пойму, дурачок или бунт затеять хочешь?
- А если отмотать назад, до того, как ограбили первого?
- Видать, дурачок. Как объяснить тебе, что отмотаешь – конца не сыщешь? Вон поросёнок на огне – до него мотать? Дерево, что в костре горит – в землю вставить? - так там уже два новых из земли проклюнулись, одно другого ограбит и жить останется, до поры до времени. Да что я с тобой, вон дорога, иди себе, путник. А надумаешь возвращаться – к нам не подходи, а то зарежем!
С дороги не собьёшься, она звонко отдаёт в ногу. Долго ли, коротко, а дошёл путник до камня, от которого расходилась дорога в три стороны. Хоть в темноте и не видать, а знал путник, что на том камне написано: налево пойдёшь – богатым будешь, направо пойдёшь – женатым будешь, прямо пойдёшь – мёртвым будешь. Три, то есть, тупика.
Сел тогда путник на землю и заплакал. Некуда идти. Не хотел он ни богатым быть, ни женатым, ни помирать , ни грабить, хотел идти по дороге куда глаза глядят, просто идти, ведь он всего-навсего путник. Но так не может быть, никогда…
…Утром лес медленно, сверху вниз, заливает красно-розовым. Стыдно, я так понимаю.
|
</> |