Бес памяти

ivanov_petrov — 17.07.2010 Память у меня в детстве была абсолютная. К примеру, прочитав хоть Трех мушкетеров, хоть Виконта де Бражелон, я запоминал книгу так, что можно было прочесть строчку из любого места - и я мог продолжить текст, говорил, где обрыв страницы, на каком слоге перенос, какая страница следующая и - читать себе дальше до конца абзаца. Во какая была память, на стихи, прозу и мелодии рассчитанная, не иначе, ёмкая и запасливая. Помнил я детские игрушки, разговоры с родственниками - в общем, что было, то и помнил. Запах на лужайке между двумя сросшимися огромными березами, и запах за сараем, где сложена поленница и дальше начинаются соседские грядки, звук речки около затона, где цветут кувшинки - совсем иной, чем немного ниже, где глубокие тинные омуты.

И я помнил сны. Каждую ночь мне снились кошмары. Разные и ужасные. Были кошмары-повторения, когда с первых минут сна я узнавал кошмар и невольно проходил по его сюжету, ужасаясь и надрываясь. Были кошмары-одиночки, которые ужасали по разу, а потом исчезали, хоть я их помнил. Были - маскирующиеся, когда я почти до конца и не подозревал, что это за сон, и лишь перед развязкой я вдруг во сне вспоминал, что этот сон я уже видел и это - кошмар, потому что вот сейчас... Да, и именно вот сейчас и случалось то самое "вот сейчас". Были кошмары с продолжениями, с развитием сюжета - они снились, разворачивались в десятках серий. Именно - в десятках, и я помнил от первой до последней, как развивались событий. Был, помню, сон длиной более чем в сотню серий, появлялись новые герои, сюжет развивался, менялись характеры - это была длинная жизнь, и мне в ей приходилось нелегко. Иногда эти серийно-разворачивающиеся кошмары снились несколько раз - то есть с пропуском в несколько лет вдруг повторялась дорожка сна-сериала. Просто повторяющиеся кошмары-дубли, односерийные, могли сниться десятки раз - тридцать, сорок... Я помню чемпиона, который снился в общей сложности более 70 раз, с несколькими перерывами, с тайм-аутом в недели, но целые периоды жизни были окрашены тем, какие кошмары снятся.

У меня сгорали заживо родственники (пожар), гнались и пожирали дикие звери, приближался и преследовал ужасный великан, близкие люди оказывались чужими и преобразовывали свою внешность, блуждания в незнакомом огромном городе приводили в крайне неприятные места, ритуальные убийства собирали сножителей в толпы посмотреть, как меня будут сжигать или вешать, я убегал, убивал и прятался. Я помнил свои сны, в бодрствующем состоянии подсчитывал - сколько их было: десятки разных сериалов с развивающимися событиями, десятки дублетных кошмаров с простым повторением, несколько сотен уникальных и неповторяющихся... Я их боялся.

Просыпался чуть не с криком, голова пульсировала, сердце заходилось - и настроение было соответствующее, совсем не для детского сада или школы. Я боялся спать. Старался ложиться позже, читал на ночь книги (книжные сюжеты не проникали в царство снов, бледная немочь выдуманных историй не могла укорениться и продолжиться во мне). Не помогало - кошмары снились и при засыпании, и в середине ночи, когда я просыпался среди сбитых в ком простыней, и утром. Я помнил их, свои кошмары, они иногда проходили в реальности, совершенно отличающейся от повседневной, среди мерзких тварей и в странных городах, чьи шпили и подвалы я мог бы описать подробно - а иногда кошмары маскировались под нашу реальность. Я не мог с утра отыскать нитки в мир - я шел в школу и не мог понять: то, что я помню - в самом деле приключилось и сейчас я столкнусь с последствиями этого или это сон? Что - сон? То, что помнит вот эта часть памяти - или та? Я готовил сложные планы. Реальность не хотела подсказывать мне правду о своей сущности, ее приходилось ловить - я выстраивал ситуации, из которых могло быть ясно, в каком варианте реальности я нахожусь. Иногда достаточно было пройти к некоторому запомненному месту и убедиться, как там - не обломаны ли ветки, что лежит у корней дерева - эти наблюдения критично решали, в которой реальности я нахожусь и как следует действовать не в отношении дерева, а совсем в другом смысле. По малой детали я угадывал огромную линию сюжета, называемого повседневностью, и сразу становилось ясно - что задали в школе, с кем вчера дрался, какие отношения вот с тем человеком и чего от меня потребует тот.

Иногда дедуктивные построения мои были правильны, а иногда я ошибался. Несколько раз я принимал сон за реальность - знаки не лгали - и начинал жить и двигаться по логике того случившегося "вчера", которое я хорошо помнил - и попадал в весьма нелепые ситуации, потому что вчера было другим, и лишь к середине дня, попав в несколько неудобных ситуаций, я мог распознать, какой же является обыденность. Я не крал тот кошелек - но просил прощения и мучался, чтобы вернуть пропавшие деньги. Отчего та сволочь не сказала, что кошелек не украден и лежит на месте... Я украл ту ручку и с изумлением в самом наявушном наяву вынул утром ее из кармана школьных брюк. О том, как мне втроем били морду за, в общем-то, если разобраться, сделанное во сне... И как глупо было целоваться и назначить свидание во сне - а наяву ожидать продолжения, когда девочка ожидала самого начала...

Сны с наиболее кровавыми и ужасными сюжетами, к счастью, были настолько не похожи на повседневность, что отличить реальности было легко. Те, подделывающиеся под повседневность, сбивали похожестью, эти, кровавые и жуткие, изнашивали нервы. Хороший кошмар способен вывести из равновесия на полдня, он вспоминается по случайным ассоциациям и добавляет: вспомненный, он слабее, и тем не менее картины пыток и прочие неприятные вещи, вспоминаясь, не способствуют уравновешенному поведению. У меня была хорошая память, и я помнил эти кошмары, с массой деталей и подробностей, так, что случайно брошенная в углу бумажка или причудливо изогнувшаяся ветка дерева могли напомнить эпизод, в котором я отлично помнил, что было до и что произойдет после.

Кошмары снились мне многие годы, и мне с ними было нехорошо жить. Когда я стал старше, я решил, что не хочу видеть кошмары. Я возводил препятствия, старался внушить себе хорошие сны, старался произвольно выбирать кошмар для просмотра, чтобы хотя бы руководить происходящим. Ничего не помогало, кошмары были намного сильнее. И тогда я догадался принять радикальное решение.

Я не помню, как я испортил память. Это было сделано одним усилием, оно длилось несколько часов - я не помню, как я узнал, или догадался, что это должно быть за усилие. Я перестал помнить кошмары. Сначала они исчезали из памяти за доли секунды, пока я просыпался, потом - забывались сразу и совсем. До того я просыпался долго, несколько минут, а тут у меня на всю жизнь выработалась привычка просыпаться мгновенно, тут же понимания, кто я, где и что следует делать. Сразу полное включение в повседневность - и никакой памяти о кошмаре. С тех пор прошли многие десятки лет - я больше не вижу кошмаров, совсем, точнее - я их не помню. Они не портят мне настроение, не заставляют больше разгадывать загадки - было или не было, в самом деле я убил... запытал... украл... убежал... - или это привиделось. Они, наверное, еще есть - по косвенным признакам можно судить, по ритму дыхания, по тяжести в голове. Они есть, но невоспринимаемы сознанием, то есть - для меня их нет. А для кого же они есть, если их не знает сам сновидец? Не думаю, что мои кошмары интерсубъективны или коллективны, я был их единственным сновидцем, и без меня они есть... но столь непрочно и неполноправно, что впору пожалеть упорных, ведь сколько уже лет они стараются быть, сочиняют, вероятно, все новые серии, длятся, перекрещиваются и создают все более значимые символы - но я всего этого не помню.

Вот только память... Раньше я ходил по лесу, и был способен повернуться и повторить свой многокилометровый маршрут с любой точностью, до шага. Теперь не помню и нескольких шагов. Я перестал запоминать стихи и песни. Специально много раз перечитывал понравившиеся стихи, просил знакомых напеть (или просто включал магнитофон) - после пяти-шести повторений мне удается запомнить три-четыре строки. Они держатся в голове считанные минуты. Я не могу больше запоминать людей. Хуже всего это сказалось в университете, пока учился. Я и через полгода, внутренне сжавшись, обращался к сокурснику по фамилии - потому что и ее вспоминал с огромным трудом, имя же было недоступно. Сокурсники считали меня мерзким снобом, угрожали и оскорблялись - мы разговариваем с тобой двадцатый раз, а ты имени не можешь запомнить? Не могу. Олег? Николай? Сергей? Алексей? Саша? Петя? Я не помню. Я не помнил и девушек - ёрничая, пытался придумать шуточные ситуации, когда можно обратиться по фамилии или лучше в безличной форме, без фамилии. Девочкам не нравилось непрерывное ерничанье, которое вовсе не всегда уместно, и не нравилось беспамятство на их бесконечно-одинаковые имена. Добро бы, как это пишут в литературных романах, наутро не вспомнить имени той, с которой спьяну познакомился вчера - этот сюжетный ход читается образцом неловкой ситуации. Но хорошо ли не помнить имени той, с кем третий месяц подряд сидишь за одним лабораторным столом и вместе делаешь задачи на практикуме по неорганической химии? Учебники перед экзаменами я читал по 5-8-11 раз. Подряд. Прочитывал до конца и начинал с первой страницы. После каторжных суток перечитывания учебника страниц на тысячу я мог донести знания до экзамена и забыть через день всё. Я читал книги, лишь к концу замечая, что эту я уже читал - месяц назад.

Я не помню, как я выключил память. Если бы это было запомненным и сознательным действием, я бы, наверное, перещелкнул обратно. В конце концов, есть всякие транквилизаторы, я не знал о них в детстве, сейчас бы я мог покупать лекарства. Не обязательно решать вопрос столь радикально. Неловкие ситуации от хорошей памяти ничуть не уступают неловким от плохой. Как-то я работал уже два года в некой фирме, главой которой был человек большого масштаба. Полуправительственного, так скажем. В фирме был некоторый культ личности и в коридорах стоял сотрудничий паучий шепот сплетающихся имени-отчества начальника, который повелел-сделал-решил-переиграл-приказал... Шеф мне даже благоволил и, вызыванный поделиться идеями относительно одного проекта, я забыл отчество шефа. Напрочь. Пару раз я как-то заглотил необходимое обращение, а потом решил, что вспомнил, и назвал его тем отчеством, которое вспомнилось. К сожалению, это не было именем его отца, и шеф не понял произошедшего. Нет, ничего страшного, все люди взрослые и рассосалось, хотя мне было неудобно и в кабинет шефа меня стали приглашать реже. Кажется, он все-таки несколько обиделся - при том, что меня именовал неукоснительно по имени-отчеству. И таких историй - множество. Я уже не говорю о множестве дам, названных чужими именами. Дамы обычно реагировали резче, чем этот шеф, и им было невозможно поверить, что я не думаю в их присутствии о других женщинах. Для них имя была накрепко сцеплено с плотью, и названная Марина или Светлана - несомненно - предстояла моему внутреннему взору, когда я столь неделикатно был с Татьяной или Ольгой. Представить, что эта самая Татьяна и была Мариной для моего непамятного на детали мозга - было невозможно.

Преимуществ у беспамятного не так много. Я могу перечитывать книги. Сначала я очень этим пользовался. Вскоре после того, совершенного в детстве титанического усилия, которое выключило память, я подряд прочитал "Дети капитана Гранта" двенадцать раз. Отлично было, каждый раз ну не как в первый, но по крайней мере как во второй. И потом я часто перечитывал - толстый роман мог с почти равным удовольствием перечитывать несколько раз в год. Да, напрочь пропал музыкальный слух, которым обладал в детстве, и постепенно испортился и голос - не получая ответа, как слышится, голос огрубел и стал неуклюж. В детстве меня мучила скука - я слишком помнил, как оно будет дальше и было раньше, теперь не так скучно - я не помню, ситуации однотипного ожидания или пережидания не так тяготят - в общем, я всегда жду в первый раз. Ну, максимум, во второй.

Вот, наверное, и всё. Работа моя даже у средних своих участников развивает память - требуется многое знать и уметь демонстрировать свои знания. Самый дюжинный коллега способен часами говорить, приводить примеры и ссылаться на литературу. Я не помню примеров, совсем. Это мука мученическая - выдвинуть некоторое обобщающее суждение и не быть способным подкрепить его хотя бы одним примером, хоть завалящим, хоть набившим оскомину и всем известным. Я не помню. Я не помню списков. Многие с легкостью воспроизводят списки - условия, при которых происходит нечто важное, законы мироздания, знаменитые формулы. Я не помню. Я не помню дат, самых знаменитых исторических дат - я могу лишь плавать в вишневом густом варенье "исторического процесса", смутно впечатляясь веками и отзвуками незапомненных событий, а четкого козьего горошка годов и чисел, которыми сыпет любой историк, я не помню. Я не могу подтвердить свое суждение отсылкой к авторитету, не могу поделиться библиографией и вспомнить, "кто это сказал". Домашние не очень довольны тем, что мне каждый раз приходится объяснять, что такое "ближний магазин" и "та стекляшка, за дорогой" - я не помню. Я понимаю, что это дико - я живу тут очень давно, очень, и эти магазины были тут всегда, но построили несколько новых, и я не помню, как называют тот или другой. В житейских ситуациях это должно раздражать собеседников - и, поверьте, это их раздражает.

Один коллега очень любит пошучивать, передавая мне мысль, высказанную в какой-нибудь из моих книг. Он приводит рассуждение, дает развитие идеи, примеры - иногда мне нравится, заинтересовывает, я, загораясь, спрашиваю - кто автор, а иногда мне не нравится, я критикую и выдаю что-то вроде "этот дурак мог бы и сообразить...". Коллегу очень веселит, и он предъявляет тот или иной том, где я это успел сказать. Подготовить доклад или презентацию - страшная, невыносимая для меня мука. Я не запоминаю текста и последовательности слайдов, я способен лишь читать с бумажки написанное - что создает совсем неприглядную картину. Знакомые обижаются, когда и после десятка лет нормального общения вдруг оказывается, что я не помню не только как зовут их жену ("а ведь сколько раз был в гостях, она к тебе, между прочим, хорошо относится..") но и не помню, сын или дочь у данного знакомого вот уже оканчивает школу, о всех этапах жизни коего ребенка я своевременно был поставлен в известность.

У беспамятства много неприятных последствий. Пожалуй, если бы я знал, я бы теперь опять нажал тот внутренний рычаг - и вспомнил. Хотя, кто знает, может, с ума бы сошел. Голос и музыкальный слух, наверное, всё равно не вернуть. Татьян, Маш и Оль я теперь могу путать вполне невозбранно - какая разница. Оставшиеся друзья вроде притерпелись к моей "бесчувственности", как они это называют. Так что, может, и не надо вертеть тот рычаг. Хотя если бы вспомнить, где же он, то, может, и не удержался б.

Сохранено