Белогвардейское прошлое Валентина Катаева, "красный брат", Олеша и Зощенко

semen_serpent_2 — 10.01.2014 Начиная с 1920-х годов, Валентин Катаев в анкетах и автобиографиях указывал, что служил в Красной Армии командиром батареи. Ещё при жизни писателя за границей был опубликован сборник "Устами Буниных", в котором содержались документы, разоблачающие ложь Катаева и доказывающие, что он служил в Добровольческой армии, но в СССР они остались неизвестны. Уже в наши дни ст.научный сотрудник ИВИ РАН А.А.Немировский (wyradhe) восстановил "белую" биографию писателя: в марте 1919 года Валентин Катаев, после занятия Одессы белыми, служил в Добровольческой армии и проделал с ней всю короткую (и неудачную для белых) кампанию, весной-летом 1919-го участвовал в белом подполье в Одессе и ездил по конспиративным делам в Полтаву, после нового занятия Одессы белыми вновь вступил в Добровольческую армию и в сентябре 1919 - январе 1920 командовал башней на бронепоезде "Новороссия", заболел тифом, был эвакуирован в Одессу - и не вставая с койки оказался под красными. После выздоровления вновь участвовал в белом подполье, в конце марта или начале апреля 1920-го был арестован ЧК и, просидев под арестом до осени, спасся "чудом". Эти факты Катаев скрывал всю советскую жизнь - почти 66 лет. Даже детям и жене о своей борьбе против Советской власти он ни словечком не обмолвился, повторяя им ложь про службу в Красной армии.
Но, кроме Буниных, были и ещё люди, от которых Катаев своего белого добровольчества не скрывал, да и не мог бы скрыть. Их было как минимум двое: младший брат, будущий писатель Евгений Петров, и ближайший друг Юрий Олеша.
Валентин и Евгений Катаевы - примечательное по наглядности опровержение схемы советской литературы 1920-х годов о двух братьях - красном и белом.
То бишь исходно - полное совпадение с этой схемой. Старший брат, полностью прошедший социализацию в самодержавной России и потому опутанный, как цепями, предрассудками старого мира - белый. Хотя лично он вроде бы и неплохой человек, но буржуазно-крепостнические представления висят у него на ногах, как гири: единая и неделимая Россия, патриотический долг, честь офицера и всё такое прочее. Младший ещё не успел быть так порабощён буржуазно-крепостническими предрассудками, его чистая душа открыта для нового, своим горячим юным сердцем он понимает правду революции, а его свежий незашоренный ум полон коммунистических идей.
А вот дальше братья Катаевы схеме не следовали. Вовсе один брат не шёл войной на другого. Никто не переступал через чувство ради долга. Напротив, братство обоим было дороже и важнее государственного строя и политических идей.
Старший брат не сообщил белой контрразведке, что Евгений Катаев - большевизан. Младший брат скрыл от ЧК, что Валентин Катаев - белый офицер и заговорщик.
Евгений Катаев знал, что Валентин Катаев дважды добровольцем уходил на войну с большевиками. Евгений Катаев понимал (брат ему мог этого прямо не говорить, но ведь не дураком же был младший), что восторженно-революционные публичные выступления Валентина Катаева в большевистской Одессе 1919 года - всего лишь маскировка и прикрытие его деятельности белого подпольщика. Евгений Катаев мог не знать об участии Валентина Катаева в новом белом заговоре весной 1920 года - но мог и знать. Даже не зная о заговоре, младший брат был осведомлен о связях старшего, о круге его общения и т.д.
Младший брат за компанию со старшим просидел полгода в тюрьме. И брата не выдал, хотя наверняка на допросах его спрашивали о старшем, где он когда был да что делал, с кем знаком, кто к нему приходил - список вопросов обширен, и проговориться легко. Но Евгений Катаев утаил от карающего меча революции правду о старшем брате. С риском для себя утаил, между прочим. Если бы ЧК по другим источникам установила участие Валентина Катаева в заговоре, то не было бы никаких гарантий, что скрывающего этот факт Евгения Катаева не расстреляли бы за недонесение или просто за компанию со старшим братом.
Мы не знаем, вели между собой братья мировоззренческие споры или не вели. Но что они стояли друг за друга, мы знаем точно.
О том, что Валентин Катаев добровольцем выступал на войну против красных, а его публичная ура-революционная активность весны-лета 1919 была маскировкой работы в белом подполье, помимо брата, знал ещё как минимум один человек - ближайший друг Юрий Олеша. Вернее, о службе в Добровольческой армии он точно знал, просто не мог не знать, а о подполье если не знал, то должен был догадываться. Из воспоминаний Катаева видно, что он бывал в доме Олеши; соответственно, и наоборот. Катаев не слишком афишировал своё добровольчество, но даже если бы Катаев ничего и не говорил другу о том, что уходит на фронт (хотя представить такое сложно), достаточно было Юрию Олеше всего лишь однажды зайти домой к Катаевым в марте 1919-го или сентябре 1919 - январе 1920-го, чтобы всё понять.
Олеша и Катаев вместе работали в ОдУкРОСТА, вместе уехали из Одессы в Харьков, в Харькове вместе работали центральном республиканском ЮгРОСТА и жили в бывшей гостинице "Россия", в Москве вместе работали в "Гудке" и жили в Мыльниковом переулке. "Мы были неразлучны, пока он не женился" - вспоминал Катаев в 1978 году.
Катаев указывал в анкетах и автобиографиях, что служил в Красной армии; печатал рассказы и повести о Гражданской войне с упоминаниями о службе автора у красных. Олеша молчал. Олеша знал, что это ложь, знал, что Катаев - замаскировавшийся и притаившийся враг революции.
Думается, именно этим знанием объясняется послевоенная ссора, зафиксированные мемуаристами довольно злые высказывания Олеши о бывшем друге ("Соболев бросал руководящие слова, хорошо поставленным голосом говорил Федин, и Катаев тоже подкинул в общую упряжку свой грязный хвост"), ощутимая напряженность записей о Катаеве в "Книге прощания" - весь своего рода "комплекс Катаева", отмечаемый М.Ардовым и О.Лекмановым у Олеши. Есть от чего нервничать, напрягаться, даже с ума сходить. Честный советский писатель, беспартийный большевик Юрий Олеша изо всех сил старается, себя ломает, чтобы встать вровень с веком и с поставленными партией задачами (даже пытается себя убедить в том, что музыка Шостаковича плоха, хотя она ему нравится). И всё-таки ему не пишется, он занимается киносценариями да инсценировками чужой прозы, вымучивает из себя журнально-газетные статьи и рецензии. Годы идут и проходят, а его лучшим произведением остаётся сочинённая двадцать-тридцать лет тому назад повесть. А у закоренелого идейного врага советской власти, которого честный советский писатель, нарушая свой гражданский долг, двадцать лет и тридцать лет покрывает и не разоблачает, всё получается, роман за романом, и пишет он лучше всех в советской литературе ("Катаев пишет лучше всех", "Катаев пишет лучше меня" - записи Олеши в "Книге прощания"). Так, пожалуй, и запить можно.
Ещё одному человеку Валентин Катаев сказал о своей службе у белых. Было это при драматических обстоятельствах.
После постановления ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград"" Катаев, выступая на общемосковском собрании писателей, посвященном этому историческому документу, сказал: "Зощенко был моим большим другом в течение многих лет <�…> но у нас было разное отношение к литературе <�…> Когда Зощенко в последнее время начал подготовлять книгу „Перед восходом солнца“, он мне показывал куски книги, и я сказал: или ты сумасшедший, нельзя эту книгу выпускать. Это неприлично. Там не только аполитичность, как у Ахматовой, а скрытое злопыхательство, какая-то патология <�…> Я развел руками. Я до сих пор не уверен, что Зощенко не просто больной человек. Нельзя в твердом уме и доброй памяти так писать. Он стал деградировать, как художник" (цит. по комментарию Олега Лекманова к роману Катаева "Алмазный мой венец").
Как можно видеть, Катаев, солидаризуясь с линией партии и осуждая Зощенко, всё же попытался как-то его защитить - дескать, что его преследовать, он же просто псих. Но для Михаила Михайловича Зощенко, десятилетиями боровшегося со своим безумием и написавшего книгу о том, как не сойти с ума, такая защита от друга-писателя была, рискну предположить, едва ли не более мучительна и оскорбительна, чем политические обвинения от ЦК ВКП(б) и лично товарища Жданова.
Летом или весной 1947 года Катаев приехал в Ленинград и пытался объясниться с Зощенко. Об этом вспоминают в мемуарах С.Гитович, В.Каверин, Вяч.Вс.Иванов. Все они передают рассказ Зощенко. Наиболее подробное (и, в отличие от мемуаров, по горячим следам) изложение - в дневниковой записи Всеволода Иванова от 19 апреля 1948 года. Приведу её целиком.
"19.IV.1948
Зощенко долго рассказывал о том, как он пришел к умению писать пьесы. Он вывел закон — “каждое действующее лицо, даже эпизодическое, должно иметь свою историю, свой аспект, который и должно развертывать”. (“Я переменил любовницу”,— сказал он небрежно, а сам — старый, морщинистый, в потертом костюме и в жилетке, которая заменяет ему галстук.) — Симонов, прочтя его пьесу, обещал ему “подбросить пару тысяч”.— “Пару, значит, четыре?” — спросил Федин. Зощенко ответил, глубоко выговаривая “о” — “Он выписал две”.— Зощенко спросил Б.Келлермана: “Как вы себя сохранили?” — Келлерман ответил: “Я всегда прихварывал, а вот теперь мне стало легче”.— Мне он сказал по-русски, когда я отказался от сахару: “Захар — нет?” Он объяснил — его спросили — “Танец Смерти?”, подвижными своими пальцами, подчеркивая, он сказал: “Танец в смерти. Это история человека, который не желал, однако, сотрудничать с фашистами. Другого пути не было. Таких было много в Германии”,— и он добавил: “Но этого нет сил рассказать”.— Зощенко заметил, что немец что-то тщательно записывает: “Что?” Немец объяснил — “Он хотел поехать с женой. Его не пустили. Он обещал ей записать, что ест. И все записывает: салат, суп. Исписал уже 15 страниц”.— Катаев и Зощенко в Ленинграде. Катаев позвонил: “Миша. У меня есть 10 тысяч, давай их пропьем”. Приехал на одной машине, она ему не понравилась — велел найти “Зис—110”. Нашли. За обед заплатил 1 200. Уезжая, вошел в купе и поставил три бутылки шампанского.— Объясняя свое поведение в инциденте с Зощенко, Катаев ему сказал: “Миша. Я думал, что ты уже погиб. А я — бывший белый офицер”.— За ужином, прихлебывая коньяк, Зощенко спросил Федина, который на мое приглашение пришел с задержкой и видел Зощенко впервые: “Костя, а ты не думал, что я — погиб?” — Горбатов пригласил обедать, затем повел в “Националь” и там, под каким-то предлогом, повел Зощенко к немцам.
Чернышевский — “Что делать?”
Б.-Гарт — “Аргонавты "северной Свободы"”
Л.Толстой — “Живой труп”
одна и та же тема,— и, однако, как разнообразно!
Литва. 1937 г. Мотив (без слов) — “Хороша страна моя родная” —"
Разговор у писателя Катаева с писателем Зощенко был острый. Катаев оправдывался перед Зощенко - а такой разговор требует откровенности. Вот Катаев и сказал примерно следующее: Миша, я думал, повредить тебе я всё равно уже ничем не могу, а мне есть что терять, и мне есть, что скрывать, я белый офицер, мне приходится подличать больше, чем тем, кто перед властью ничем не запятнан.
Более никому другому Катаев в своём белом прошлом не признавался, и можно понять, почему он открылся Зощенко. В романе "Алмазный мой венец" Катаев подчеркнул, чем ему особенно близок этот писатель:
"Одинокий молодой человек, худощавый и стройный, обратил на себя мое внимание не только приличной скромностью своего костюма, но главным образом, своим багажом — небольшим сундучком, обшитым серым брезентом. Подобные походные сундучки были непременной принадлежностью всех офицеров во время первой мировой войны. К ним также полагалась складная походная кровать-сороконожка, легко складывающаяся, а все это вместе называлось «походный понтер».
Из этого я заключил, что молодой человек — бывший офицер, судя по возрасту подпоручик или поручик, если сделать поправку на прошедшие годы.
У меня тоже когда-то был подобный «понтер». Это как бы давало мне право на знакомство, и я улыбнулся молодому человеку. Однако он в ответ на мою дружескую улыбку поморщился и отвернулся, причем лицо его приняло несколько высокомерное выражение знаменитости, утомленной тем, что ее узнают на улице.
Тут я заметил, что на брезентовом покрытии «понтера» довольно крупными, очень заметными буквами — так называемой елизаветинской прописью — лиловым химическим карандашом были четко выведены имя и фамилия ленинградского писателя, автора маленьких сатирических рассказов до такой степени смешных, что имя автора не только прославилось на всю страну, но даже сделалось как бы нарицательным.
Так как я печатался в тех же юмористических журналах, где и он, то я посчитал себя вправе без лишних церемоний обратиться к нему не только как к товарищу по оружию, но также и как к своему коллеге по перу.
...
Пока мы ехали в высоком, открытом старомодном автомобиле в облаках душной белой крымской пыли от Севастополя до Ялты, мы сочлись нашим военным прошлым. Оказалось, что мы воевали на одном и том же участке западного фронта, под Сморгонью, рядом с деревней Крево: он в гвардейской пехотной дивизии, я — в артиллерийской бригаде. Мы оба были в одно и то же время отравлены газами, пущенными немцами летом 1916 года, и оба с той поры покашливали. Он дослужился до штабс-капитана, я до подпоручика, хотя и не успел нацепить на погоны вторую звездочку ввиду Октябрьской революции и демобилизации: так и остался прапорщиком.
Хотя разница в чинах уже не имела значения, все же я чувствовал себя младшим как по возрасту, так и по степени литературной известности"
Зощенко и Катаев - не только коллеги по перу, но и товарищи по оружию. Оба они фронтовики-добровольцы Первой мировой войны, за храбрость произведённые из вольноопределяющихся в офицеры, раненые, контуженые и газами травленные. Причём если писатель Зощенко для писателя Катаева был просто коллегой по перу (отношение к литературе у них было разное, в этом пункте Катаев не лукавил), то фронтовик Зощенко для фронтовика Катаева мог бы быть образцом для подражания - гвардеец, командир батальона, вся грудь в крестах. Вот и признался бывший артиллерист бывшему гвардейцу: Миша, я белый офицер...
Гвардейцем Михаил Михайлович Зощенко оказался и впрямь бывшим - признание Катаева в тайне хранить не стал.
Упоминаемые в записи Всеволода Иванова лица, помимо Зощенко: Бернгард Келлерман - немецкий писатель, член делегации германской демократической интеллигенции; Константин Симонов - в тот момент заместитель генерального секретаря Союза писателей, редактор "Нового мира"; Константин Федин - друг Зощенко и Вс.Иванова по "Серапионовым братьям", член редколлегии "Нового мира", член правления Союза писателей; Борис Горбатов - член редколлегии "Нового мира", секретарь Союза писателей, секретарь партгруппы правления Союза писателей.
Зощенко встретился (случайно или по предварительной договоренности) с Б.Горбатовым (возможно, в редакции "Нового мира", где разговаривал с Симоновым - кормить авторов было редакционной традицией), обедал с ним в "Национале", с Горбатовым посещал (в "Национале" же) делегацию немецкой демократической интеллигенции, затем вместе с Келлерманом (может быть, и Горбатовым, но может быть, что и без него) встретился со Вс.Ивановым и ужинал в обществе Вс.Иванова, Б.Келлермана и подошедшего по приглашению Вс.Иванова К.Федина (а может быть, ещё и Горбатова, но может быть, что и без него). Присутствовал ли переводчик - из записи не понять.
Из текста нельзя понять, рассказал ли Зощенко о словах Катаева
1) Вс.Иванову наедине;
2) Вс.Иванову и К.Федину - своим старым друзьям по "Серапионовым братьям"
3) Вс.Иванову и Б.Келлерману, которого он видел впервые в жизни
4) Вс.Иванову, К.Федину и Б.Келлерману
5) Вс.Иванову, К.Федину, Б.Келлерману и Б.Горбатову
6) Вс.Иванову, К.Федину и Б.Горбатову.
Возможен любой из вариантов. Возможно, что при беседе присутствовал ещё и сопровождающий Келлермана переводчик. Возможно также, что Михаил Михайлович рассказывал о признании Катаева и В.Каверину, и С.Гитович, но они на это не обратили большого внимания и не сохранили в своей памяти на десятилетия. Впрочем, последствий для Катаева разговорчивость Зощенко в любом случае не имела.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив