all of this and indifference

vinah — 17.09.2021 Недавно испытала экзистенциальное переживание, допустим (пусть и в смысле эмоций довольно пустотное) – последние два дня я из-за некоторой поломки находилась в состоянии человека, который в любой момент может умереть. К сожалению, это не вызывало у меня именно что экзистенциальных переживаний. Видимо, когда тебе говорят, что у тебя долгая смертельная болезнь, это ужас, а когда говорят, что в любой момент вотпрямщас ты можешь взять и быстро и безболезненно помереть, оно как-то да, ужас, но не ужас-ужас. Я прислушивалась к себе, но почему-то слышала полную тишину и пустоту. Вечером я решила сходить с подругой N. в кино, чтобы отвлечься от мыслей о смерти в любой момент (они меня не то, чтобы донимали, но я очень винила себя в том, что меня эти мысли не донимали, и поэтому они меня таки донимали) – пока я шла к кинотеатру долгими вечерними дворами Уильямсбурга, которые в прищуренном ракурсе вполне призрачный Минск (вру, не вполне), я рефлексировала свою холодность: ну как же так, думала я, вот я в любой момент могу умереть, теперь моя жизнь изменится? Теперь я буду делать только то, что хочу? И чего же я наконец-то хочу? Но внезапно оказалось, что раз уж так, то я ничего не хочу. Ну вот хочу отдохнуть от работы и посмотреть "Кэндимена", сценарий которого написал Джордан Пил, мне как раз нужно посмотреть на хороший сценарий по работе, ха-ха, отлично отдохну. Но чего я хочу глобально? Я шла и мысленно себя тормошила – полететь в Калифорнию? (а вот и нет, теперь только пешком). Нет ли у меня недоделанных дел, которые я прокрастинировала, а теперь срочно доделаю? Может, я срочно кинусь писать роман? Я прислушалась к себе, но никакого контурного романа у меня внутри не дрогнуло – да я уже написала тот роман, после которого не страшно в любой момент, вот мне и не страшно. Черт, да почему же мне не страшно, подумала я. Может быть, я, например, хочу сказать всем, кого я люблю, что я их люблю, вот эту вот чушь какую-нибудь хочу сделать? Нет, не хочу, они и так знают. Скорей, хочу сказать всем, кого не люблю, что они меня бесят. Хотя нет, лень. Лень красиво все это заканчивать, поняла я, оно и так всегда происходило так, что в любой момент, когда бы ни закончилось, было бы красиво. Вместо реквиема по мечте, неба над берлином и достучаться до небес было вот этот вот ясное хрустальное безразличие – любой момент ничего не значит, и я ничего по этому поводу не могу чувствовать, потому что в этом контексте меня уже как бы и нет. Что-то похожее я чувствовала лет в 19 – острое и вместе с тем совершенно пустынное чувство безразличия к тому, есть я или нет. Было в этом что-то точное и справедливое: как будто бы я наконец-то ощущала по этому поводу то, что надлежит чувствовать всякому человеку.

Я подошла к кинотеатру, села на лавочку около входа и стала тревожно рефлексировать это ледяное безразличие в ожидании N.

Тут я увидела N. – она с отсутствующим видом подошла к кинотеатру, задрала голову и посмотрела на вывеску.
- Халлоу! - сказала я. – Чо ты опаздываешь.

N. не обратила на меня никакого внимания.
– Эй, N.! - я повысила голос. – Привет!

N. посмотрела мимо меня, достала телефон и начала деловито фотографировать афишу, висящую над моей головой.
– Привет! - совсем громко сказала я и помахала рукой. – Это выглядит дико странно, дорогой товарищ. Вот ты стоишь рядом со мной, смотришь мимо меня и фотографируешь афишу! Я разговариваю с тобой, а ты меня не слышишь! Охуеть какая странная ситуация, правда? Да, докатились мы вот до такого говна!

N. опустила телефон, запостила что-то в сториз, потом посмотрела прямо сквозь меня и снова принялась фотографировать какую-то вывеску. Я уже откровенно глумилась:

– Да, ты фотографируешь! Делаешь сториз! И не слышишь того, что я говорю! Это нормально! Но знаешь что! На фотографиях я все равно буду! Ты посмотришь потом эти сториз - а там я! Интересно, правда, запишется ли голос. Ты видео записываешь? Эй, ты записываешь видео?

N. оглянулась по сторонам, положила в карман телефон и вошла в кинотеатр. Я пошла за ней, крича: "Эй! N.! Это я! Это я! Я здесь!"

N. подошла к билетеру, оглянулась.

– Ты меня ищешь? – я подбежала к ней. – Да вот же я, ну блять, я как дурак тут стою и кричу.

N. растерянно посмотрела сквозь меня и стала копаться в сумке в поисках билета.

И только тогда я поняла: да я же умерла. Вот почему я ничего не чувствую. Потому что умершему человеку окружающий мир совершенно не интересен (это, кстати, первая мысль, которую я подумала, когда впервые в жизни приземлилась в Нью-Йорке).

Но тут я подумала, что нет, я все-таки хотела бы посмотреть фильм, я этого действительно хотела (кажется, это было вообще единственное, по поводу чего я выдоила из себя хоть какой-то мелкий суррогат хотения) – поэтому я встала буквально между N. и билетером и замахала руками изо всех сил.

– Это ты? – N. вдруг увидела меня.

– Господи, я думала, что я умерла, - сказала я ей. – Так испугалась.

(хотя я не испугалась вообще – оказывается, умерший человек вообще не осознает себя как умерший, это правда)

В кинотеатре можно было заказать еду и вино молчаливо бродящему между кресел официанту, написав заказ на бумажке. Я взяла бумажку и написала на ней телефон человека, которому нужно позвонить, чуть что. Потом подумала, скомкала ее и выбросила, после чего написала на новой бумажке телефон пино нуара: смерть каким-то образом отменилась, наверное, я победила ее безразличием. Да, безразличие и бардо в кинотеатрах Нью-Йорка – это все тот же назидательно повторяющийся инструментарий, который мне выдали еще в 2009 для решения таких вопросов, но некоторым вот вообще ничего не выдают, так что грех жаловаться.

Наутро в клинике смерть, действительно, отменилась – вместо смерти мне выдали относительно долгую жизнь со всякими спецэффектами, да такими гадкими, что я сразу испытала весь спектр эмоций: злость, ярость, отчаяние, уныние, желание написать книгу и пойти пешком в Калифорнию. Но отменить этот опыт смерти около кинотеатра я уже не смогу – теперь он у меня был and I know how it feels: никак.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив