Александр Грин

gali_s — 18.12.2025 То, что Грин вклинился в мой список чтения, это случайность - результат спонтанно прослушанной лекции о его жизни. И я заинтересовалась. Именно его автобиографией. Нашла его «Автобиографическую повесть» (1932).

О создании книги, из википедии:
Александр Грин начал работу над «Автобиографической повестью» в Старом Крыму в 1930 году. Это был крайне трудный период в жизни писателя: публикацию его книг ограничили до одной в год, переиздания старых произведений были фактически запрещены. Грин и его семья (жена Нина Николаевна и тёща) начали голодать, писатель уже был болен и тяжело переживал происходящее. Писать автобиографию он начал по заказу издательства, практически против своей воли, — по словам жены, «с душевным страданием и отвращением». Повесть осталась незаконченной.
В рукописи повесть называлась «На суше и на море. Автобиографические очерки А. С. Грина». По данным разных источников, автор планировал назвать её «Книга о себе» или «Легенда о себе», а название «Автобиографическая повесть» было придумано в «Издательстве писателей в Ленинграде».

Повествование довольно рваное, охватывает в основном период конца 19-го века и самое начало 20-го. Об учении в школе - местами смешно, но, в общем, печально. Жизнь в отцовском доме, где он фактически никому не был нужен - на него просто не хватало ресурса. Скитания по белу свету в поисках какой-то романтической и неведомой жизни, призрачных заработков. Которые правильнее назвать бродяжничеством. И немножко о пребывании царской тюрьме.




Повествование довольно искреннее, совершенно безжалостное к себе. Порой есть соблазн относиться к этому человеку как к идиоту, который совершает какие-то совершенно безумные поступки. Он не может ни на чём зафиксироваться. К тяжёлому труду он не способен ни физически, ни психологически. Но всё время его тянет на подвиги, вроде золотых приисков, лесоповала или хождения за три моря. Ведёт совершенно нищенскую жизнь. Спускает всё то немногое, чем ему пытается помочь отец - вплоть до продажи одежды. Всё это удивительно с точки зрения современного человека. Конечно, нужно учитывать эпоху и контекст происходящего.
Судя по всему, таких бродяг было немало. И жизнь на тяжёлых заработках вне дома была почти нормой. Просто не всем она подходила.
Тут ещё такой момент. Я довольно неплохо знаю жизнь той эпохи в Украине. Это в основном тяжёлый труд крестьянства, а главное - оседлая жизнь! (кроме отдельных категорий общества) Гораздо меньше пьянства. Отношение к бродяжничеству всегда было резко отрицательным.
Как жили в России в то время, я не интересовалась специально в деталях и литературу по теме не читала. В отличие от украинской - это была моя специальность.
И тут-то можно легко найти миллион различий, подтверждающих тезис о том, что Украина - не Россия.
Это сильно другая жизнь, другая ментальность, другие обстоятельства жизни...
Но никаких цитат по теме отличий я не сохраняла. Просто отметила это про себя.
Вообще, цитат выписала маловато и чтение у меня прерывалось из-за личных обстоятельств. Так что вряд ли это то, по чему стоит судить о произведении. Просто любопытные моменты.

------

1. Школа:

"В пятом отделении [классе] по странной прихоти я написал для себя статью: "Вред Майн-Рида и Густава Эмара", в которой развивал мысль о гибельности указанных писателей для подростков. Вывод был такой: начитавшись живописных страниц о далеких, таинственных материках, дети презирают обычную обстановку, тоскуют и стремятся бежать в Америку. Примером я выставил театральный спектакль, после которого ещё мрачнее и незавиднее кажется дом, участь бедняка.
Собрав после классов несколько человек слушателей, я прочел им эту галиматью. Они выслушали, возражать не умели или не хотели; тем дело и кончилось. До сих пор не понимаю, зачем я это сделал, – я, даже теперь с волнением думающий о путешествиях.

В четвертом отделении случился выстрел: я имел глупость принести с собою в класс пистолет, собственноручно сделанный из солдатского патрона, заряжаемый порохом, дробью и воспламеняемый бумажным пистоном; я его держал в парте, трогая стальную пластинку с гвоздиком, заменяющую курок, – как вдруг курок сорвался, гром выстрела едва не сбросил учителя со стула; пошел дым столбом – и все повскакали.

За это художество меня со сторожем и запиской об исключении на две недели отправили домой".

2. Одесса:

"Особенности приморской жизни мне нравились. Многие из населения носили красные фески, чувяки; карманные платки были большею частью цветные, живую домашнюю птицу таскали связанной за ноги, головой вниз, но это возмущало меня. Из хлеба я отметил большие плетеные «халы», не столь, по-моему, вкусные, как пятачковые пеклеванные хлебцы. [...] Празднично одетые матросы, гуляя, выпускали из-под фуражки особо уготованный парикмахером крендель волос, что называлось «Скандебобр, или Переход через Черное море».

3. Урал, жизнь крестьянства. Прямо этнографическая зарисовка!

"Выпив в придорожном трактире стакан водки, а также пообедав, я тронулся в дальнейшее странствие, которое продолжалось восемь дней; я прошел от Слободского до Глазова сто восемьдесят верст, ночуя по деревням. Редкая семья соглашалась взять с меня деньги за ужин или ночлег. Я предпочитал останавливаться в бедных избах, так как хозяева таких жилищ гораздо радушнее и приветливее, чем зажиточные крестьяне. Обыкновенно семья садилась ужинать — вся — за большой стол, в известном порядке старшинства и зависимости. Молодка или старуха бабка подавала еду. Эта садилась последней. Перед каждым трапезником лежал большой ломоть хлеба, который, кстати сказать, нигде не умеют так печь, как в Вятской губернии. Едой управлял очень строгий этикет, нарушить который считалось верхом невежества.

Прежде всего каждый крестился на иконы и, облизав деревянную лакированную ложку, ждал своей очереди зачерпнуть ею из большой общей чашки щей или молока. Вначале ставилось толокно, разведенное квасом и сдобренное постным маслом; затем квашенная в печи простокваша. В самых бедных семьях ели только вареный картофель и квас с накрошенным луком.

Черпать ложкой надо было по очереди, кругом, в сторону движения солнца. Во время ужина господствовало чинное, сосредоточенное молчание, даже дети вели себя, как взрослые. Труженик земли уважает свою пищу, которая добывается тяжелым трудом. Он уважает час насыщения — награды за труд. Если странник, зайдя в избу во время общей еды, скажет: «хлеб да соль», ответ бывает такой — или «садись с нами», то есть садись и ешь (отказаться — значит обидеть), или «благодарим! », то есть приглашать есть не хотят.

Там, где на стол подавались мясные щи, этикет требовал, чтобы, зачерпнув ложкой горячей жижи с накрошенным в нее мясом, очередник оставил себе на ложке каждый раз один кусочек мяса, лишнее мясо стыдливо стряхивалось обратно.
Со мной был чай, и я видел, с каким худо скрываемым удовольствием ставился самовар, причем чаепитие происходило так же чинно, молчаливо, как ужин. Я заметил, что женщины более радовались чаю, чем мужчины, и пили его с жадностью, потея от удовольствия. Напившись, каждый перевертывал свою чашку дном вверх, кладя сверху на дно оставшийся недогрызок сахару".

4. Урал, Шуваловские золотые прииски.

"Бессемейных, пьяниц, босяков звали обидной кличкой «галах», сибиряков — «чалдон», пермяков — «пермяк — соленые уши», вятских — «водохлебы», «толокон- ники», волжских — «кацапы», мордвинов — «лягушатники » («Лягва, а лягва. Постой, я тебя съем»). О них рассказывали, как один мордвин ищет другого:

— Васька.

Молчание.

— Василий. Молчание.

— Василий Иванович.

Молчание.

— Василий Иванович, милый дружка, золотой яблочка , — где ты?

— Под кустом сижу; чилиль (трубку) курю.

Предпочтительной уральской одеждой, предметом мечты, были татарская шапка из завитого барашка с четырехугольным, черного бархата, верхом; высокие «приисковые » сапоги, выше колен, с ремешками под коленом и серебряными подковами; бумазейная рубашка с высоким воротником, застегивающаяся на синие стеклянные пуговицы, и шаровары из черного бумажного бархата (плис).

Щегольской верхней одеждой считался «азям» — род халата из верблюжей шерсти, с широким отложным бархатным воротником. Однако большей частью можно было встретить желтые полушубки да матерчатые пиджаки на вате, а то и на кудели.

Кроме лаптей, валенок и сапог в ходу были, зимой, «бахилы» — мягкая высокая обувь из коровьей или лошадиной шкуры, шерстью внутрь, а также «поршни» — кожаные лапти".
-------

Ещё на что я обратила внимание:
- описание жизни на лесоповале весьма напоминает рассказы о ГУЛАГЕ на лесоповалах.
С одной оговоркой - эти могли уйти в любое время и им платили деньги.

- заключение в царской тюрьме (по политической статье) выглядит как жизнь в советской больнице, примерно. В сравнении с описанием сталинских тюрем ... ну это даже сравнивать странно.

-------

Я добавлю сюда ещё отрывок из википедии о жизни Александра Гриневского при советской власти.

Весной 1921 года Грин в третий раз женился на 26-летней вдове, медсестре Нине Николаевне Мироновой (по первому мужу Коротковой). Они познакомились ещё в начале 1918 года, когда Нина работала в газете «Петроградское эхо». Её первый муж погиб на войне. Новая встреча произошла в январе 1921 года, Нина отчаянно нуждалась и продавала вещи (Грин позже описал похожий эпизод в начале рассказа «Крысолов»). Через месяц он сделал ей предложение. В течение отведённых Грину судьбой одиннадцати последующих лет они не расставались, и оба считали свою встречу подарком судьбы.



[...] В 1923 году роман «Блистающий мир» впервые был напечатан в журнале «Красная нива». Продолжал Александр Степанович писать и рассказы, вершинами тут стали «Словоохотливый домовой», «Крысолов», «Фанданго». На гонорары Грин устроил пир, съездил с Ниной в свой любимый Крым и купил квартиру в Ленинграде, затем продал эту квартиру и переехал в 1924 г. в Феодосию. Инициатором переезда была Нина, которая хотела спасти Грина от петроградских кутежей и притворилась больной.
[...] С большим трудом в 1929 году удалось издать и последние романы Грина: «Джесси и Моргиана», «Дорога никуда».
Одновременно советская идеологическая критика развернула кампанию против Грина. ...от писателя требовали «целиком отречься от своей идеалистической философии». ...«чуждо нашей современности и рабочему читателю...»
[...] Квартиру в Феодосии пришлось продать. В мае 1930 года Гриневские переехали в город Старый Крым, где жизнь была дешевле. С 1930 года советская цензура, с мотивировкой «вы не сливаетесь с эпохой», запретила переиздания Грина и ввела ограничение на новые книги: по одной в год. Грин с женой голодали и часто болели. Писатель пытался охотиться на окрестных птиц с луком и стрелами, но безуспешно.
В конце апреля 1931 года, будучи уже серьёзно больным, Грин в последний раз ходил (через горы) в Коктебель, в гости к Волошину. Этот маршрут до сих пор популярен среди туристов и известен как «тропа Грина».
Во втором, третьем, четвёртом и девятом номерах за 1931 год журнал «Звезда» опубликовал отдельные главы «Автобиографической повести». Эта публикация, благодаря дружескому участию Н. С. Тихонова, на время выручила семью из трудного положения.
Летом Грин съездил в Москву, но ни одно издательство не проявило интереса к его новому роману. По возвращении Грин устало сказал Нине: «Амба нам. Печатать больше не будут». На просьбу о пенсии от Союза писателей ответа не было. Как выяснили историки, на заседании правления Всероссийского союза писателей член правления Лидия Сейфуллина заявила: «Грин — наш идеологический враг. Союз не должен помогать таким писателям! Ни одной копейки принципиально!»
Ещё одну просьбу о помощи Грин направил М. Горькому; неизвестно, дошла ли она по назначению, но ответа тоже не было. В воспоминаниях Нины Николаевны этот период охарактеризован одной фразой: «Тогда он стал умирать».



В мае 1932 года, после новых ходатайств, неожиданно пришёл перевод на 250 руб. от Союза писателей, посланный почему-то на имя «вдовы писателя Грина Надежды Грин», хотя Грин был ещё жив. Существует легенда, что причиной было последнее озорство Грина — он послал в Москву телеграмму «Грин умер вышлите двести похороны».

Александр Грин скончался 8 июля 1932 года, в 19:30, на 52-м году жизни, в Старом Крыму, от рака желудка.

Вдова писателя продолжала жить в Старом Крыму, в саманном домике, работала медсестрой. Когда гитлеровская армия захватила Крым, Нина осталась с тяжело больной матерью на оккупированной нацистами территории, работала в оккупационной газете «Официальный бюллетень Старо-Крымского района». Затем она была угнана на трудовые работы в Германию, в 1945 году добровольно вернулась из американской зоны оккупации в СССР.
После суда Нина Грин получила десять лет лагерей за «коллаборационизм и измену Родине», с конфискацией имущества. Отбывала заключение в лагерях на Печоре. Большую поддержку, в том числе вещами и продуктами, оказывала ей первая жена Грина, Вера Павловна. Нина Грин отбыла почти весь свой срок и вышла на свободу в 1955 году по амнистии (реабилитирована в 1997 году).
Между тем книги «советского романтика» Грина продолжали издаваться в СССР вплоть до 1944 года.
В годы «ждановщины» (1948—1953) Александр Грин, как и многие другие деятели культуры (А. А. Ахматова, М. М. Зощенко, Д. Д. Шостакович), был в советской печати ошельмован как «космополит», чуждый пролетарской литературе, «воинствующий реакционер и духовный эмигрант». Книги Грина в массовом порядке изымали из библиотек. Как заметил Кир Булычёв, Грин «умер, так и не испив при жизни той чаши унижений и оскорблений, что выпали на его долю после смерти…

После смерти Сталина (1953) запрет на некоторых писателей был снят. Начиная с 1956 года, усилиями К. Паустовского, Ю. Олеши, И. Новикова и других, Грин был возвращён в литературу. Его произведения издавались миллионными тиражами. Получив стараниями друзей Грина гонорар за «Избранное» (1956), Нина Грин приехала в Старый Крым, с трудом отыскала заброшенную могилу мужа и выяснила, что дом, где умер Грин, перешёл к председателю местного исполкома и использовался как сарай и курятник. В 1960 году, после нескольких лет борьбы за возвращение дома, Нина Грин открыла на общественных началах «Музей Грина в Старом Крыму». Там она провела последние десять лет своей жизни, с пенсией 21 рубль (авторские права больше не действовали). В июле 1970 года был открыт также Музей Грина в Феодосии, а год спустя дом Грина в Старом Крыму тоже получил статус музея. Его открытие крымским обкомом КПСС увязывалось с конфликтом с Ниной Николаевной: «Мы за Грина, но против его вдовы. Музей будет только тогда, когда она умрёт».
Нина Николаевна Грин скончалась 27 сентября 1970 года в киевской больнице. Похоронить себя она завещала рядом с мужем. Местное партийное начальство, раздражённое утратой курятника, наложило запрет, и Нина Грин была похоронена в другом конце кладбища. 23 октября следующего года, в день рождения Нины Грин, шестеро её друзей ночью перезахоронили гроб в предназначенное ему место.

Оставить комментарий

Популярные посты: