Александр Филиппенко: "Хороший актер должен быть немножко математиком"

philologist — 30.11.2019 Беседа писателя и журналиста Дмитрия Быкова с народным артистом РФ Александром Филиппенко (род. 1944), 2000 год. Текст приводится по изданию: Быков Д.Л. И все-все-все: сб. интервью. Вып. 1 / Дмитрий Быков. — М.: ПРОЗАиК, 2009. - 336 с.



Дмитрий Быков: Разговор сразу после премьеры «Мертвых душ» — чтецкого спектакля по второму тому. Филиппенко еще не вышел из роли — из всех гоголевских ролей сразу — и откровенно актерствовал. Но тем интересней.

— Можно, я придумаю красивую фразу для начала интервью? Все-таки это же первая фраза... Вот: «С театром Вахтангова мы разошлись, как в море корабли».

— Очень эффектно.

— Я вообще благодарен всяким крутым переменам, знаете, поворотам... Потрясения благотворны. Вот я однажды в МФТИ проиграл всю свою стипендию. В преферанс. На физтехе все играли, самые умные — в бридж, а обычный контингент — в преф. И я на месяц остался без денег. Разгружал вагоны с яблоками на Савеловском вокзале. С тех пор никогда в карты не играл. Польза налицо. Или вот закрыли наш театр «Наш дом». Я полтора года работал старшим инженером. И тут Юрию Любимову кто-то сказал: вот, хороший театр закрыли, надо помочь ребятам... Ну, Любимову было не привыкать, его чуть не каждую неделю закрывали, он нескольких наших ребят взял в мим-группу, меня в том числе. А у Любимова был принцип — вся труппа на сцене, и до какого-то времени меня это устраивало. Олег вон Палыч наш Табаков постоянно говорит: актер должен каждый вечер быть на сцене! А потом мне захотелось большего, то есть еще и поиграть, и меня позвали вахтанговцы. И я стал вторым человеком после Ульянова.

— В смысле?

— В смысле — он все первые роли играет, а я все вторые. Я при нем. Он — Сталин, я — Жданов. Он — Ленин, я — Бухарин. Он — Ричард III, я — Бэкингем. И я взмолился: ребята, дайте, дайте мне сыграть хоть одну роль из золотого классического репертуара! Главную! Я на сцене с 1954 года, во Дворце пионеров басню Михалкова читал! Нет первых ролей, и все. А мои спектакли один за другим снимают с репертуара. И я стал брать отпуска за свой счет по полгода, по году — делать моноспектакли, программы...

— А первый моноспектакль помните?

— Первый был еще во времена «Нашего дома», его мне Марк Розовский ставил. «Есенин без женщин». Поздняя гражданская лирика. Тогда бывали такие вечера при Литературном музее. Аудитория маленькая, но афиши по всей Москве. Незабываемое чувство: крупно, красно — «Филиппенко»!

— Вы потому и открыли собственный театр ? Чтобы везде крупно и красно — «Филиппенко» ?

— Да поймите вы, я не от хорошей жизни играю моноспектакли! Мы с Александром Гельманом написали целую концепцию: театр должен называться «Двое». Можно «Трое», я не возражаю. Мне хочется с партнером играть, но чтобы пришел настоящий режиссер, принес инсценировку настоящего драматурга и привел ко мне настоящего актера. Вот как нам Аня Родионова писала «Бедных людей», когда мы с Ирой Купченко играли, а Толя Васильев помогал ставить. И пусть приходит такой режиссер, как Васильев, Фоменко или Стуруа. А я тогда буду послушен, как пластилин! Я ведь после МФТИ очень хорошо понимаю слова Эфроса: «Актер должен знать свое место в формуле».

— Кстати, я никогда не понимал, почему вы пошли в физтех, к тому времени уже играя в народном театре?

— Физтех! О, физтех! Это же было сразу после «Девяти дней одного года». Все брезговали официальным театром (Софронов—Корнейчук- Корнейчук—Софронов) и бредили героическими физиками. Да я судьбе вечно благодарен за этот выбор! Какие были КВНы, еще домасляковские, какие старшие товарищи, какие нагрузки! И потом, хороший актер должен быть немножко математиком. Чтобы понимать формулу, про которую говорил Эфрос. Вот я с Виктюком работал, — замечательный режиссер, по-моему, — так у него принцип: актер должен двигаться по траектории. Внутри нее — импровизируй как хочешь, но траекторию блюди.

— Как вы нашли деньги на театр? Тоже математика?

— Мне Свободин однажды сказал: Саша, я старый человек и врать вам не буду. Это же ваш шанс, моноспектакли. Это же ваше. А вы этим занимаетесь как-то между прочим. Ладно, я запомнил. А потом в каком-то круизе Градский говорит: слушай, все открывают театры. Так и ты открой, это же твое дело! На свои деньги, но открой! Я пользовался тогда буквально любыми лазейками. Мне Челябинский тракторный завод сделал декорации. Чрезвычайно тяжелые, потому что тракторный завод и все такое, — и я к ним летал играть «Мертвые души»! В Челябинский камерный театр! И победил на конкурсе монодрам от имени Челябинского камерного театра и тракторного завода! Стал играть по всей Сибири — Омск, Томск, Новосибирск... Звали везде, принимали прекрасно. И я пошел в Комитет по культуре со своими бумагами: хочу открыть театр. Причем попал в очень трудное время: все наоткрывали театров, половину пора закрывать, потому что они не функционируют, — я и говорю: если через год я не выдам продукцию, гоните меня в шею и закрывайте как несостоявшегося. Прошел с тех пор год, и я, как видите, в театре «Под крышей» — это малая сцена Моссовета, на четвертом этаже — три вечера подряд играю три разных спектакля. И по всей стране их вожу. И готовлю новый, детский — Андерсен, Чуковский, Шварц.

— Если не секрет, сколько стоит один ваш спектакль в провинции?

— Секрет. Коммерческая тайна. Но жить на это можно, уверяю вас, потому что сейчас выросло новое поколение менеджеров. Они все учились на курсах Дадамяна, а он их научил раскручивать столичного гостя. Я приезжаю, скажем, в тот же Ижевск на двое суток — у меня секунды нет свободной: интервью прессе, прямой эфир на телевидении, прямой эфир на радио, творческая встреча и ночной ужин в закрытом клубе с отцами города. В результате на спектакле аншлаг. Эти люди даже говорить с артистом научились в другом тоне. Ты в их голосе слышишь по-ни- ма-ни-е. Понимание, чего ты стоишь.

— Или сколько ты стоишь.

— Нет, чего. Я считаю, это нормальное положение вещей: вот на моих спектаклях «Под крышей» четверть зала — приглашенные. Я сам выкупил билеты. Прошли времена бесплатных контрамарок, дорогие мои, прошли! Журналисты и театральные критики — все проходят на мои деньги.

— В том числе и я?

— В том числе и вы. Вы хотите со мной разговаривать — я заинтересован в том, чтобы вы сначала посмотрели мои работы. Но социалистического нахлебничества больше нет, и я выкупаю часть зала, выступая продюсером самого себя.

— Раз уж я посмотрел спектакли — и спасибо вам большое, — поговорим немного о них. Я поражен тем, как вы выкладываетесь: это меньше всего похоже на традиционное чтение со сцены.

— Нет, это, конечно, нормальный театр, а не чтецкие дела. Я играю по Станиславскому: все происходит со мной, здесь и сейчас. Когда-то чтецкая школа была совсем другая: я показывал свою программу худсовету мастодонтов, читал Горького — «Рождение человека», и мне сказали: Филиппенко только что перед нами родил. А раньше полагалось так читать: чтец остается бесстрастным, а вся публика рожает. Я лучше рожу сам.

— Мы разговариваем после «Мертвых душ». Это очень классно, но рассейте мое недоумение: от чьего имени вы читаете? Вроде и не Чичиков, и никак не автор...

— Точно не Чичиков. Думаю, что и не автор, потому что мы с Розовским, который начинал мне это ставить, хотели снять пафос и вообще несколько переставить акценты. Вы, вероятно, ждали, что в финале будет отступление «Не так ли и ты, Русь»... — ждали, да?

— Меня очень удивило, что вы его заткнули в середину и читаете с явной иронией.

— А это чтобы оно зазвучало! А то стерлось совсем. Я его нарочно делаю смешно: «Постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства» — так это они с ужасом, с некоторой даже брезгливостью постораниваются! В общем, я читаю не от имени героя и не от имени автора, а как читатель, напрямую обращающийся к залу. Это мой любимый прием: я в этом спектакле должен контактировать со зрителями. В Достоевском это недопустимо, я там закрыт. А здесь подмигнуть залу, спросить о чем-то — милое дело.

— Почему, по-вашему, Чичиков как тип больше нигде не появился? Ведъ он оказался очень ко времени, к начинающему капитализму, и больше никто его не описал...

— Чичиков вообще сложная фигура. Во-первых, у Гоголя он еще инфернален, от него адом пахнет, он совершенно новый и довольно страшный, и он подлец. А для нас с вами он не подлец или по крайней мере не адово порождение, потому что накопительство стало обыденностью. Он уже почти зауряден. Он появляется множество раз, но уже как обычный эгоист, накопитель или взяточник. Вроде Лужина у Достоевского. А во-вторых, я примерно понимаю, что помешало Гоголю дописать «Мертвые души». Он не знал, что бывает с накопителем, в котором проснулась совесть. И я не знаю. Я еще не видел такого накопителя. Но в наше время этот герой встречается. Про него во втором томе сказано: он — единственный энергичный человек в безвольное время. Очень бывает страшен энергичный человек в безвольное время, потому что противопоставить ему нечего.

— Вы читаете гигантские куски прозаического текста наизусть. Есть какие-то специальные приемы запоминания?

— Давайте следующий вопрос.

— Что, профессиональные тайны?

— Да просто я боюсь об этом говорить. Это действительно только мое, и я сам не знаю, как держу все это в голове. Но вообще все зависит опять от режиссера: если он хорошо придумает мизансцены, текст на них ляжет сам собой.

— Мне кажется, в театре вам все-таки везет больше, чем в кино. Кинематографисты используют вашу фактуру, внешность, так что достаются вам все больше монстры...

— Ну почему монстры! Вот был таджикский фильм «Бросок» — я там играю героического пограничника, тоже несколько странного, но вовсе не монструозного. Вот сейчас показывают Афганистан, Хорог — я же все это видел, насквозь проехал во время съемок! Потом я играл в «Убегающем августе» героя-любовника, в «Иване Лапшине» у меня серьезная роль... В «Командире подводной лодки», который просто не попал в прокат, я играю Маринеско... А в фильме «Из жизни Потапова» на заре перестройки я даже играл заместителя генерального конструетора.

— Большой успех!

— Серьезная роль, я вам говорю.

— А самая серьезная в кино, по-моему, Артуро Уи в фильме Бланка. Но из брехтовской плакатной «Карьеры Артуро Уи» он сделал такой, знаете, эстетский экзерсис...

— Я послушный актер. Я знаю свое место в формуле. Да, эстетство, — но это же Бланк! Это первая моя роль действительно из золотого репертуара. И мне нравится картина, я надеюсь у Бланка и в следующем фильме сыграть. Если, конечно, ему дадут денег по случаю восьмисотпятидесятилетия Москвы. Это будет такой московский балаган.

— И все-таки преобладают у вас злодеи: Смерть, Кощей...

— Ну, Смерть играть мне не привыкать. Я еще в «Царе Максимилиане» — первый советский мюзикл на музыку выпускника консерватории Максима Дунаевского — Смерть играл и куплеты пел. На этот спектакль в наш театр «Наш дом» пришел молодой Алексей Герман и еще тогда нас всех приметил. А Кощей — это одна из любимых ролей. В фильме «Там, на неведомых дорожках» по Эдуарду Успенскому. Успенский начинал как сатирик, мы играли его миниатюры, а потом он, как многие, нашел прибежище в детской литературе. И написал очень смешную книжку «Вниз по волшебной реке», со всякими подтекстами... В общем, грандиозно было этого Кощея играть. Мне сначала то один парик примеряли, то другой — все не то! И тогда гример, — там замечательный был гример, изучал френологию, все знал про черепа, — мне и говорит: Саша, не прячь лысину! У тебя какие-то три точки на ней, очень редкие, так что абсолютно гармоничная голова. Сбрей-ка ты последнее! Я обрился наголо — гляжу, в самом деле — вылитый Кощей. С тех пор во всех страшных ролях бреюсь.

— А проблем с лысиной не было ? В смысле комплексов?

— Никогда не было. В лысине вся моя сила! Мне если парик нацепить — я получаюсь типичный советский паренек.

— Несмотря даже на впалые щеки?

— А может быть, благодаря им. А с лысиной я ни на кого не похож.

— Она давно начала появляться?

— Лет после тридцати. Конец Таганки — начало Вахтанговского.

— Представьте, что у вас плохой зал. Вы из кожи вон лезете — он не реагирует. Вы будете как-то хохмить, покупать репризами или отыграете все по своей обычной партитуре?

— Хороший вопрос. Был бы совсем хороший, если бы у меня мог быть плохой зал. А этого в принципе не бывает, потому что ко мне ходят люди, знающие, на что они идут. Я всегда на афише указываю авторов, подробно обозначаю жанр — вот как с «Мертвыми душами», где я подчеркиваю, что читаю последние главы и что будет довольно серьезное зрелище. Так что даже в провинции — а может быть, в первую очередь в провинции, — где мне приходится работать на большие залы, которых я не люблю, публика у меня своя. Все ловит. Впрочем, нет, стойте. Был один раз, привели школьников, чтобы им по программе послушать «Мертвые души», — бьюсь, бьюсь, ничто их не берет! Как-то разогрел к концу, главным образом на прямых обращениях к залу. Комиковать не стал.

— А если появится хулиган? Допустим, пьяный? Что вы будете делать?

— Нечто подобное бывало. Но меня текст выручает. Кто-нибудь начнет орать — а я его Жванецким! Довлатовым! Булгаковым!

— Слава часто вам помогает в быту?

— Слава — если это можно так назвать — пришла тогда, когда я уже всему примерно знал цену. И понимал, что узнают тебя или нет, а ГАИ надо уважать.

— Вы часто за рулем?

— Очень люблю это дело. У меня «Нива». Мне ее подарили после выступлений в Тольятти. Как раз на прошлый Новый год. Мы с друзьями, один из которых, кстати, был Олег Митяев, а второй — инспектор ГАИ, но нестандартный, очень интеллектуальный человек, сели в эту машину и поехали в Москву. 31 декабря днем доехали до Рязани. Измочаленные вдрызг. Упала ночь. К девяти вечера были в Москве, перезвонились с друзьями, сели за столы... И все после первой же рюмки отрубились, провалились в сон. В этот Новый год я уж за все отыгрался.

— Как же вы доехали, зимой-то? Неужели ни разу не сломались от Тольятти до Москвы?

— Не ради рекламы говорю: «Нива» — идеальная машина. Везде пройдет и никогда не сломается.

— А починить ее вы можете?

— У меня вообще неплохие руки. Люблю иногда гвоздь забить, отойти и полюбоваться. Сейчас вот достроил себе дачу в Солнцеве. Свет, вода, отопление. То есть сам я, конечно, не умею строить, но посильно участвую. Появилось, знаете, чувство дома. Ответственности за место, где живешь. Я в солнцевском доме культуры пытаюсь договориться о каких-то студиях, каких-то спектаклях... Хочется, чтобы там тоже что-то такое было.

— Солнцево — это где солнцевская мафия?

— Ну, у каждого свои ассоциации. Солнцево — это где рядом Переделкино, дача Пастернака...

— Вас не раздражает, когда после долгого разговора о творчестве вас под занавес просят рассказать о семье?

— Ради Бога. У меня трое детей в двух местах. Сын и дочь от первого брака, дочь от второго, продолжающегося почти двадцать лет. Старшая дочь Мария — переводчица, сын Павел поступал в Щукинское, но я никаких усилий к его поступлению не прилагал, он сам попробовал и сам передумал. Сейчас играет в какой-то группе «Ай-Эф-Кей». Что за группа? что играют? — совершенно не понимаю. Какой-то грандж. Но есть фанаты, представляете? У сына моего — фанаты! Постораниваются и дают им дорогу другие группы. А дочь Сашенька, шестиклассница, одиннадцать лет, уже выступает по телевидению с чтением детских рассказов для взрослых. Олег Григорьев, Юрий Коваль... Я пытаюсь ей подбирать репертуар, но главным образом помогает мать, режиссер на телевидении. Потомственная телевизионная семья. Жену зовут Марина. Обожает свое дело. И, как вы можете догадаться, больше всего на свете я ненавижу словосочетание «ночной монтаж».

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив