Актуальное

bely_den — 03.02.2020 По мотивам сегодняшних событий, обсуждаемых в ЖЖ, у меня назрел пост. Для разнообразия – отнюдь не про героиню дня. Нет, я буду говорить о другом литераторе.

Из активно «просветленных» писателей как-то сразу на ум приходит Сэлинджер. (Касаться его семейных отношений я не буду – только творчества и идей, которые он в творчестве декларировал. Ну вот так, буквально: творчество было его трибуной, а блогов он не вел).

И есть у него такая повесть – «Зуи». (Извините, кто уже всё про неё знает, – я буду разжевывать отдельные сюжетные моменты).

Повестей, собственно, две в одной: «Фрэнни» и «Зуи». Они входят в цикл произведений о многодетном семействе Глассов. Все дети Гласс поочередно принимали в свое время участие в радиопередачке «Умный ребенок». Но настоящий стопроцентный вундеркинд в семье один: центральное лицо цикла — дофига просветленный дзен-буддист Симор (Сеймур) Гласс. Симор вырос полноценным гением (без иронии) и познал дзен настолько, что покинул этот бренный мир, застрелившись на постели у своей жены в медовый месяц. Автор, сам буддист, никакой явной оценки этому поступку не дает; не буду давать и я. Важно тут то, что Симор (как и его младший брат Бадди) существует в своей, совершенно особой системе координат, и что его жизнь и смерть наложили отпечаток на всю семью, начиная от безутешных родителей и заканчивая собственно Фрэнни и Зуи, самыми младшими его сестрой и братом.

В повести «Фрэнни» описано, как Фрэнни впадает в религиозный невроз экстаз, решив приблизиться к Богу путем непрестанного повторения Иисусовой молитвы. Она самая впечатлительная из детей Гласс и тоскует по брату. В сущности, ее религиозное рвение – это и есть следствие этой тоски. По-настоящему высокодуховный гений среди Глассов, я повторюсь, один: Симор; Бадди – его искренний и убежденный апостол, а прочие – обычные, нормальные земные люди просто хорошие очень.

В повести «Зуи» показаны последствия решения Фрэнни. Как вы понимаете, это отнюдь не приближение к Богу. Фрэнни залегает на диване творить Иисусову молитву с котом подмышкой, а ее мать, похоронившая к тому моменту двоих детей, мягко говоря, паникует:

«...Она же буквально ничего не ела с субботнего вечера - ничего! Я пробовала с полчаса назад заставить ее выпить чашечку чудного куриного бульона. Она выпила два глотка - и  все. А то, что я заставила ее съесть вчера, она вытошнила».

«- Если бы я только знала, что мне делать с этим ребенком! - Она сделала глубокий вдох.- Я просто ума не приложу, что делать! ...Твой отец даже говорить ни о чем не хочет. Ты-то знаешь! Конечно, он тоже беспокоится - я вижу по его лицу,- но он попросту не желает смотреть правде в глаза.- Миссис Гласс поджала губы.- Сколько я его знаю, он никогда не желал смотреть правде в глаза. Он думает, что все непривычное и неприятное само собой исчезнет, как только он включит радио и какая-нибудь бездарь завопит во весь голос. - ...Она наклонилась вперед.- А хочешь знать, что я на самом деле думаю. Хочешь?
- Бесси. Бога ради. Ты же все равно мне скажешь, так зачем же ты...
- Я думаю, честное слово,- и это совершенно серьезно,- я думаю, что он до сих пор надеется услышать всех вас по радио, как раньше. Я серьезно говорю, пойми...- Миссис Гласс снова глубоко вздохнула.- ...Он весь ушел в прошлое. С головой. Он почти не смотрит  телевизор, когда не показывают тебя. ...Он абсолютно не подозревает, что с Фрэнни творится что-то неладное. Абсолютно! Как ты думаешь, что он мне сказал вчера после вечерних новостей? Не кажется ли мне, что Фрэнни съела бы  мандаринчик? Ребенок лежит пластом и заливается слезами от каждого слова, да еще бормочет бог знает что себе под нос, а твой отец спрашивает: не хочет ли она  мандаринчик? Я его чуть не убила».


Зуи после разговора с матерью идет разбираться с проблемой и в итоге выводит сестру из кризиса. Их разговор с Фрэнни – это вообще прекрасный психологический этюд. Он занимает половину повести, и я, разумеется, весь его здесь приводить не буду.

Но в ходе этой беседы он делает замечание, очень важное если не для Сэлинджера-человека, то для Сэлинджера-писателя:

«Скажу тебе одно, Фрэнни. Одну вещь, которую я знаю. И не расстраивайся. Ничего плохого я не скажу. Но если ты стремишься к религиозной жизни, то да будет тебе известно: ты же в упор не видишь ни одного из тех религиозных обрядов, черт побери, которые совершаются прямо у тебя под носом. У тебя не хватает соображения даже на то, чтобы выпить, когда тебе подносят чашу освященного куриного бульона - а ведь только таким бульоном Бесси угощает всех в этом сумасшедшем доме. Так что ответь, ответь, брат, честно. Даже если ты пойдешь и обшаришь весь мир в поисках учителя - какого-нибудь там гуру или святого,- чтобы он научил тебя творить Иисусову молитву по всем правилам, чего ты этим добьешься? Как же ты, черт побери, узнаешь подлинного святого, если ты неспособна даже опознать чашку освященного куриного бульона, когда тебе суют ее под самый нос? Можешь ты мне ответить?»*.
[*жирный шрифт мой, курсив авторский – bely_den]

А заканчивается повесть, быть может, доктриной всего творчества писателя. Зуи (профессиональный, кстати, актер) и Фрэнни вспоминают, как семейный гуру Симор уговаривал их в детстве, когда им не хотелось идти на радиоэфир. Он говорил: «Вы должны это сделать ради Толстой Тёти». Толстая Тётя представлялась Фрэнни и Зуи простой американской тетей Зиной, которая сидит на крыльце дома, отмахиваясь от мух, у неё весь день орёт радио, а ноги покрыты узловатыми венами.

«Мне представлялось, что стоит адская жара, и, может, у нее рак, и ну, не знаю, что еще. Во всяком случае, мне было совершенно ясно, почему Симор хотел, чтобы я чистил свои ботинки перед выходом в эфир. В этом был смысл.
... А теперь я хочу тебе что-то сказать, дружище. Ты слушаешь? Мне все равно, где играет актер.  Может, в летнем театре, может, на радио, или на телевидении, или в театре на Бродвее, черт побери, перед самыми расфуфыренными, самыми откормленными, самыми загорелыми зрителями, каких только можно вообразить. Но я открою тебе страшную тайну. Ты меня слушаешь? Все они,  все до одного - это Толстая Тетя, о которой говорил Симор. И твой профессор Таппер тоже, брат. И вся его чертова куча родственников. На всем белом свете нет ни одного человека, который не был бы Симоровой Толстой Тетей. Ты этого не знала? Ты не знала этой чертовой тайны? И разве ты не знаешь - слушай же, слушай,   -  не знаешь, кто эта Толстая тетя на самом деле? Эх, брат. Эх, брат. Это же сам Христос. Сам Христос, дружище».

Повторюсь, живой плотский Сэлинджер жил как-то иначе. Но писал – писал он, полагаю, правда для Толстой Тёти. По крайней мере, старался. И если бы какой-то из его героев, пускай во сне, решил взять меч и покрошить Толстых Тёть, просто потому что достали и потому что может, – это уже был бы не Сэлинджер и цена всей его метафизике была бы медный грош.

И еще одно. Ты можешь поплевывать на людей с высоты своей просветленности. Но беда в том, что ты можешь оказаться (и оказываешься) при этом не Симором Глассом, а Фрэнни, удобно расположившейся на диване с котиком и орущей на маму, папу и профессора Таппера.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив