А.Коростелева. Школа в Кармартене

топ 100 блогов inesacipa24.08.2015
Лабиринт

О романе "Школа в Кармартене" Анны Коростелевой я собиралась написать еще год назад. Но, наткнувшись на выброс добрых чувств, не подкрепленных ни мыслью, ни умением, ни талантом, как всегда, увязла в извечном самиздатовском клею. Очередная, уже даже не сотая попытка объяснить разницу между пониманием и дифирамбом. Не знаю, насколько она была провальной. Я лишь пытаюсь объяснить: глупая похвала оскорбляет сильнее умной критики. Книга эта — лабиринт. Одно дело: стоять у входа и восхищаться его сложностью и совсем другое — пройти из конца в конец, открывая новые стороны и в книге, и в себе самом.

Но должна предупредить! В этом отзыве на диво большие цитаты, и я советую их все-таки прочесть. Во-первых, они прекрасны. Во-вторых, они прекрасны. В-третьих, они пре... представляют книгу лучше разборов, а мои комментарии к ним есть не что иное, как объяснение того, что внимательный (а главное, непредвзятый) читатель и так поймет. Но сперва, разумеется, убоится бездны премудрости. Так что воспринимайте их, как веревочную лестницу, спущенную в бездну. Не волнуйтесь, она бездонна, можно в любой момент отпустить и лететь. Это очень познавательно.

Сложность написания отзывов на шедевры, не говоря уж о сложности понимания шедевров как таковых, развернуто изложена в статье Максима Далина: "Шедевр – крайне пакостная вещь. Никакой графоманский шлак с ним в смысле пакостности не тягается, поверьте, хотя бы потому, что никакой шлак не делает больно и страшно и ничего нехорошего внутри тебя не приоткрывает. А шедевр, сцабака, может.
Он душу ранит – и это ещё не худший случай. Он может и вообще не тронуть, шедевр, или тронуть как-то не так, особенно если о нём никто не сказал, что это шедевр и классика. Потому что гладенькая графомань – штука простая, понятная, всем близкая, ни жарко от неё, ни холодно, от читателя она ни прозрений, ни откровений, ни самопознания не требует. А шедевр – он требовательный. На нём писатель выложился, душу себе в кровь изодрал – и от читателя теперь этого же нужно. Крови сердца. Вглядеться в себя. А для этого требуется опыт, духовная зрелость требуется, проницательность, мудрость...
А вся эта заумь встречается всё реже. Да и откуда взяться мудрости, если шедевр случайно попался в куче шлака – и нет никакой практики обращения с шедеврами? А все кругом щебечут, что от шедевра должно быть хорошо – высокое наслаждение, вдохновение, упоение... Но тебе – тебе лично – вовсе не хорошо, чтоб не сказать сильнее
".

Мало того, на читателя еще и издательский шаблон действует. Предположим, на слуху у всех очень успешный, чрезвычайно популярный автор. И отныне издатель требует от всякого автора, пишущего на сходную тему, не просто эпигонства — практически фанфика. Целый пласт эдаких недокниг, подражаний разной степени беспомощности обрушивается на публику, промывая ей мозги. В данном случае речь о Джоан Роулинг. Публика поневоле начинает верить: "про магошколу" — это как у Роулинг! Есть, конечно, Ле Гуин, но она отчего-то воспринимается как "Роулинг для снобов".

И вдруг появляется книга, написанная без всякого противостояния бобра и осла, без приключений и без подростковых разборок. Никаких ссорящихся факультетов. Никакой борьбы с ученической ленью и раздолбайством. Никаких преподов-злыдней, вымещающих детские психотравмы на учащихся. Более того, уследить за преподавателями нет никакой возможности, они прячутся за собственными речами и растворяются в них, как бы намекая: следите за нашими словами, а не за нашими образами. Пусть среди нас есть и красавцы, и красавицы, и харизматичнейшие персонажи, и великие маги со странностями — но мы не то, что вы видите. Слушайте, а не смотрите.

Читатель начинает паниковать, буквально. Он-то ждал совсем другого: еще одну Роулинг, ну хотя бы Ле Гуин, чтобы противостояние Тьмы и Света, чтобы избранные-спасители-поможители, чтобы "наши" и "не наши", няши и не няши, Хогвартс, Хогвартс, наш любимый Хогвартс, научи нас хоть чему-нибудь... А учиться-то тяжело. Приходится задаваться такими вопросами, на которые с наскоку не ответишь.

"– Если бы можно было так нацелить радугу, чтобы она, появляясь, всегда одним концом указывала: на места, где зарыты клады; на места грядущих катастроф, откуда людям лучше уйти; на детей, которым суждено великое будущее; на детей, которые, став взрослыми, принесут страшные беды; на пропавших людей, которых давно ищут, – на что бы ты ее направил?
– Святой Кольм Килле собрал всех птиц и обещал, что та из них, которая сумеет взлететь выше всех, станет птичьим королем. Орел честно поднялся выше облаков. Когда он совсем притомился, у него со спины вспорхнул притаившийся там крохотный крапивник и поднялся еще выше орла. Святой Кольм Килле без особой радости признал признал крапивника повелителем птиц, но в наказание прибил его к земле, так что тот теперь порхает по кустам и никогда не взлетает выше колена. Тебе кого-нибудь жалко в этой истории?
"

И поди ответь без самоанализа. Заставить читателя разобраться в себе — высший уровень писательского мастерства. Но копание в себе процесс болезненный, он отпугивает всех, кто намеревался развлечься, проследив за сюжетом. А сюжета в том понимании, в каком он существует на пространстве развлекательной литературы, в шедевре, как правило, нет. Нам то задают неудобные, раздражающие вопросы, то развенчивают любимые народом иллюзии.

"– Чему только вас до сих пор учили? Безобразие! Теперь вспомните человека, отрубившего головы троим, в следующих один за другим поединках, в середине сражения. Кто это был?
– Какой-то выродок, – сказал Дилан, сын Гвейра, и никто не предполагал, что тут может быть иной ответ.
– Это был Мередах О’Дали, великий лирический поэт, которого клан МакДональдов приютил в изгнании. Тончайшая лирика разлуки, пронзительный гимн берегам Ирландии… Я не знаю, чем там с вами занимается коллега Оуэн на уроках поэзии, но мне стыдно за вас! Теперь: человек, который, как вы помните, спрыгнул со скалы, зайдя МакДональдам в тыл, раскроил голову их дозорному и затем сразился один против восьмерых. Кто это был?
Все живо вспомнили это перекошенное лицо, залитое грязью и кровью, но, наученные предыдущим опытом, помалкивали.
– Это был крупнейший мыслитель своего времени, Аластар, сын Фергуса из клана МакГлашенов, светило богословия и выпускник нашей школы!!! – окончательно добил их Курои
".

Вот так вот. Это оно, время, в котором жили исторические личности, поэты, ученые и мыслители, грубое и грязное, но по-своему прекрасное и притягательное. Главное — не требовать от него, чтобы оно припудрилось и причепурилось, подражая мифам и легендам читателю в угоду. Иначе за кровожадным ублюдком нипочем не рассмотреть лирического поэта или крупнейшего мыслителя — когда он, исполняя долг воина, рубит бошки и стоит на груде мертвых тел, залитый кровью.

Эпоха — не только оставленные ею хитросплетения слов и галереи парадных портретов. Пот, кровь, слезы и прочие телесные жидкости тоже того-с, должно учитывать.

Иногда автор позволяет себе позабавиться аллюзиями, которых не заметит лишь тот, кто "родоначальницу жанра" не читал. Учитель химии Тарквиний Змейк, узнаете?

"Змейк поощрял учеников к теоретическому эксперименту, а затем беспощадно комментировал то, что видел:
– На выходе у вас это соединится вот с этим и грянет, я полагаю, взрыв? – мимоходом замечал он. Гвидиона поражало то, как Змейк ухитряется, едва взглянув в их тетради, так точно описать сущность происходящего. Змейк умел, без задержки проходя между рядами, бросать на ходу:
– И тут вы, Горонви, сын Элери, оказываетесь с ног до головы в липкой черной жидкости, которая образовалась у вас оттого, что вы неверно разделили на четыре и не учли свойств первого элемента.
Проходя мимо Афарви, он, почти не глядя в его тетрадь, заметил вскользь:
– Последние пять минут вы дышите метаном. И по полу лаборатории течет вот эта часть вашего химического уравнения, про которую вы совершенно забыли.
Мельком задержав взгляд на Двинвен, грызущей перо над химической задачей, Змейк проговорил:
– Ваш эксперимент очень смел, но хочу предупредить вас, что полученное вами фосфоресцирующее вещество возгоняется и оседает на лицах собравшихся.
Иногда Змейк выражался загадочно. Так, заглянув однажды в бумажные вычисления Энид, он походя сказал:
– Руки.
– Что руки? – испугалась Энид.
– У вас красивые руки, – скривился Змейк. – Между тем вы запутались на втором этапе вычислений, и если я что-нибудь смыслю в химии, вы вот-вот получите атомарный кислород. Мне жаль ваши руки, он оставляет страшные рубцы.
– Ой, – сказала Энид и густо зачеркнула все написанное.
Вообще, чем опаснее была ситуация, тем более краток был Змейк
".

Десять баллов с Гриффиндора! Ну и профессор Мерлин, чудак каких мало, неуловимо напоминает Дамблдора.

"Ллевелис стоял очень далеко от кафедры, с которой выступал Мерлин. До него доносилось:
– А герцог Лотарингский, который гонялся за мной по всей Франции, чтобы убить меня за то, что я якобы соблазнил его невесту? Да я даже не заметил, как она выглядела! Я просто спасал его от инцеста! Нда. Мы делаем свое дело. А любовь, она хороша для простолюдинов. Где-нибудь на мельнице.
– Боже, какой ужас! – простонал Ллевелис. – Какой бред! Разве можно такое о себе рассказывать? И, главное, он созвал всю школу слушать это!..
– Уверяю вас, вы ошибаетесь, – мягко произнес кто-то у него за спиной. Ллевелис извернулся, насколько позволяла давка, обернулся и увидел Кервина Квирта. – Поверьте мне, профессор Мерлин говорит более чем осмысленно. Он говорит важные и интересные вещи.
Ллевелис стал скрепя сердце вслушиваться. Мерлин тем временем говорил:
– Вот, к примеру, я. Что я? Заползу куда-нибудь в кусты и помру. И ведь самым нехитрым образом помру, а они начнут: «Скончался… величайший… нашей эпохи…»
Через две минуты Ллевелис уловил общую нить рассказа, а через три могучая мысль Мерлина начала разворачиваться перед ним во всем своем объеме. Он поразился тому, что мог прежде считать это бредом. Он повернулся поблагодарить Кервина Квирта, но того уже не было
".

Всякая могучая мысль прячется за иносказанием и самоиронией. Выраженная в лоб, она тонет в пафосе и неподготовленности слушателей. И в самом деле, как принять тот факт, что герцог, как и всякий представитель знати, не вправе любить кого любится и к тому же запросто может попасть в ловушку запутанных родственных связей? Понять сказанное напрямую легко — но как всякая простая истина, вывод с легкостью отбрасывается: что герцоги, не люди, что ли?

Мерлин, однако, не манипулирует учащимися, а попросту делится с ними собственным опытом. Каковой опыт имеет поистине сокрушительную силу и наповал сражает такие понятные понятные ученические амбиции.

"Ллевелис решил, что настал его звездный час. Он поднял руку, был вызван, встал, расправил манжеты у мантии и, рассудив, что его повествование только выиграет, если он изложит всю тонкую подоплеку этой распри, начал:
– Еще задолго до вторжения римлян в Британию…
– Дитя мое, чувствую, что вы пошли по моим стопам, – бесцеремонно перебил его Мерлин. – Со мной однажды тоже вот такая вышла промашка. Помню, один очень верный приверженец короля был казнен как изменник. А все оттого, что я не успел объяснить, кто он такой. Прибежать-то я прибежал, а объяснить не успел. Я еще издали, подходя к плахе, начал речь о вреде смертной казни. Ну, как положено, пробежался по эллинам, перешел к римлянам… притянул за уши отцов Церкви… Словом, когда я дошел до современной схоластики, голова уже слетела с плеч.
Мерлин повертел на пальце кольцо с малахитом и, видя, что все ошеломленно молчат, добавил:
– Да. Чтобы пасть с должным треском, надо все-таки иметь до этого некоторый вес
".

И, наконец, ирония. Мы почти отвыкли от нее, зато привыкли к черному юмору. Однако хотелось бы уже отвыкнуть от второго и вернуться к первому. А то жизнь становится удручительно весела. "Школа в Кармартене" возвращает читателя к пониманию того, что есть шутка, после которой никто не будет плакать в углу горькими слезами.

"Керидвен рассматривала баночки с красками. На ближайшей аккуратными буквами было пропечатано: «Для росписи черепах. Лазурная».
– Вот и золотую красочку вам даю, держите, кому? – оживленно суетился Мерлин. – Тех, что помельче, – тоненькой кисточкой, знаете, как пасхальное яйцо. Ну, а крупных – на усмотрение, только новыми-то веяниями не увлекайтесь, говорю.
Ллевелис набрался храбрости и спросил, что Мерлин подразумевает под модерном и новыми веяниями. Оказалось, Византию. Пообещав не злоупотреблять византийским стилем росписи, все пошли в указанный дворик и действительно обнаружили там очерченный Мерлином фронт работ. Расписные черепахи мирно дремали или пощипывали листья одуванчиков, иногда переползая с места на место. Некоторые в самом деле были не расписаны. Гвидион пооткрывал банки с краской, почтительно протер тряпочкой близлежащую черепаху и начал рисовать на ней растительно-птичий орнамент, который у всякого человека кельтского происхождения как-то выходит из-под рук сам собой. Керидвен подумала, подумала, постучала ногтем по черепахе, чтобы та спряталась, и начала изображать в три цвета сцену вроде тех, что бывают на древнегреческих амфорах, гидриях, кратерах, киликах, канфарах, скифосах, ситулах, киафах, ольпах, келебах и ойнохоях: словом, кто-то душит кого-то в колыбели. С Ллевелисом было не так просто: он дважды начинал и дважды бросал и споласкивал черепаху в фонтане, так что черепаха даже стремилась от него уплыть, интенсивно работая лапами. Наконец его посетило вдохновение, и в стиле наскальных рисунков из пещер плейстоцена он убедительно изобразил громадного зайца, преследующего свору борзых
".

А любовь-то в этой школе есть? - спросит меня читатель. А как же-с! - отвечу я. И даже с первого взгляда.

"Фингалл МакКольм умел выдувать из волынки четыре разных мелодии, ходил в юбке в зеленую с синим клетку, с рваной бахромой понизу, закалывал свой тартан булавкой от сглаза, и ему было на все наплевать. Он опоздал к началу учебного года почти на полтора месяца, потому что пришел пешком из Шотландии, из очень горной местности.
– Это школа? – спросил МакКольм, сваливая с плеча тяжелую сумку.
– Школа, – подтвердила Гвенллиан. – У тебя репейник в волосах.
– Чертополох, – поправил ее Фингалл.
– Хочешь, я выну? – предложила Гвенллиан.
– Ха! Ты думаешь, он случайно туда нападал? Это символ Шотландии, девушка.
«Ха» в шотландском языке означало и «да», и «нет», и «как поживаете?», и «спасибо, хорошо».
– Как сюда записаться? – спросил Фингалл, беря быка за рога.
– Здесь нужно сдать экзамен такому старенькому профессору, – обьяснила Гвенллиан. – Только он очень молодо выглядит, – поспешно добавила она.
– Разберемся, – сказал МакКольм.
– Юбка у тебя очень, – сказала Гвенллиан.
– Что очень? – с интересом переспросил Фингалл.
– Мне бы такую, – сказала Гвенллиан. – Темно-зеленая клетка, с синей полосой… Здорово.
– …ничего проще, – живо отозвался Фингалл, сглотнув остальную часть предложения. – Выходи за меня, и тебя завалят такой клеткой на юбки. Ярдов сто к свадьбе наткут. Это цвета моего клана.
– А что за свадьба? – удивилась Гвенллиан.
– Отличнейшая свадьба, – убежденно сказал МакКольм. – Весь север Шотландии всколыхнем.
– Да мы друг друга еще не видели, – слабо возразила Гвенллиан, не привыкшая к такому напору.
– Пойдем под свет, – потребовал МакКольм, взял ее за руку и потянул из-под арки во двор.
– Я повторяю свое предложение, – сказал он через секунду. – И я сложу к твоим ногам цветы Лохри, туманы Куан и солнца луч в Глен-Велен.
– Это стихи? – зарделась Гвенллиан.
– В оригинале – да, – сурово сказал Фингалл.
Немногословность и железная хватка шотландца поразили Гвенллиан в самое сердце. Однако, чтобы не нарушать традиции, она все-таки нашла в себе силы покраснеть до ушей, глупо захихикать и убежать"
.

Мне очень хочется, чтобы вы осилили это множество цитат, каждая из которых, как чертополох, не случайно сюда упала, а символизирует одну из сторон книги. В которой есть все, даром что по первости читателю кажется: это какие-то разрозненные истории, не складывающиеся в повествование. Поэтому нет здесь сюжета и даже намека на сюжет (цитатко)!

Да есть, есть. Только не в той форме, в какой публика жаждет, привыкши к простым, линейным сюжетам. О том, какими они еще бывают, я расскажу в продолжении отзыва, а пока насладитесь удивительной, ни на что не похожей "Школой в Кармартене".

Продолжение, как вы понимаете, следует. И в нем уже будет собственно разбор, а не только комментарии, обещаю. Считайте этот пост попыткой ознакомления с шедевром.

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
Это новый вброс либерастов, похожий на прошлогодний, авторства Шендеровича . Якобы, в интервью Каналь+ Жерар сказал, что Россия похожа на вонючий сарай и что он не собирается к нам возвращаться. Я сначала подумала, что неправильно перевели и как дура стала искать оригинал этой беседы ...
Вчера, примерно 22:30, «Матрица» на Кувыкина, пять касс, по двадцать человек в каждую, время в пути — сорок ...
На рубеже 70-80-х годов театр "Современник" был моим самым любимым театром. Можно смело сказать, что по своей популярности "Современник" входил в тройку среди московских драматических театров, на спектакли которых было труднее всего купить билеты. Театр "Современник" был основан в ...
Вот так и полагайся на отложенные записи. Я тут временно выпала из жизни по не очень приятным обстоятельствам. Понадеялась на то, что у меня список отложенных записей для "Клуба 365" висит. Но не тут-то было. Хорошо, что сегодня добралась до ...
Начну постепенно рассказывать про шелковые платки для Anne Touraine, над которыми работала очень долго и с удовольствием. Всего было 6 платков, каждый в нескольких цветовых гаммах и размерах. Сразу скажу - заказать их можно на сайте www.annetouraine.com , я лично продажами не занимаюсь. ...