***

Мы с моим приятелем Михой слонялись без дела по территории районной больницы (там же были дома врачей, там жили, соответственно, и я, и Миха, и все вообще герои этой истории). Увидели группу парней постарше, подошли к ним.
Один прижимал рукой к земле котенка, какого-то странного, мокрого, что ли.
И запах тоже странный.
Он был самый здоровый из нашей компании, слова «тусовка» тогда еще, естественно, не было, и самый крутой. Хотя слова "крутой" тогда тоже еще не было. Старше меня на два года. Лет, то есть, десяти.
В свободной руке у него зажигалка – это очень было, кстати, престижно, - иметь зажигалку, многоразовую, блестящую, похожую на гильзу. Он пытался ей щелкнуть, щелкнул.
Котенок превратился вдруг в огненный шар, и с воем, который мне и теперь, бывает, снится, рванул в кусты.
Ну да, они облили его бензином.
И тут я взорвался тоже, трудно даже описать, пару раз в драках, в возрасте уже более зрелом я переживал бледное подобие состояния, которое охватило меня тогда, - ну, когда тебе уже все равно, что будет дальше, ни боль, ни страх, ни, тем более, рациональные какие-то соображения значения уже не имеют, и ты становишься концентрированной, тупой, сосредоточенной на ударах ненавистью не к противнику даже, а к миру.
Я сжал в кулаке первое, что попалось под руку, - резиновую спринцовку, мальчишки ведь всегда таскают в карманах всякую дрянь, а мальчишки, живущие при больницах, естественно, дрянь медицинскую, - и ударил поджигателя, ничего такого, разумеется, не ожидавшего, в лицо. Вцепился в него потом, стал колотить, может, даже, кусать.
Ему не сразу удалось меня отшвырнуть, но удалось, и плача, он убежал.
Моя рука была в крови. Я не погнался за ним, потому что понял, - убить его я все равно не смогу, а все остальное смысла не имеет.
Я сел на землю и заревел. Миха меня как-то успокоил.
На следующее утро выяснилось, что первым ударом я сломал противнику нос. Родители его к моим пришли ругаться.
За человека, наверное, я заступился бы с меньшей горячностью, и это меня не красит.
Миха, кстати, в начале девяностых подался в бандиты, охранял какого-то рязанского авторитета и в девятнадцать лет словил свои четыре пули. Лежит теперь на кладбище поселка, в котором все мы когда-то жили, под здоровенным куском гранита. Изображен на камне в полный рост, в руках – ключи от Мерседеса, которого, впрочем, при жизни у Михи не было.
А оппонент мой стал учителем физкультуры, и, поговаривают, сильно пьет.