6 июля 1917-го

vazart — 06.07.2022 в дневниках

Александр Блок, 36 лет, редактор стенографических отчетов "Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств» Временного правительства

6 июля. День богатый делами и грешный. Утром — миноносец «Орфей» у Английской набережной. Патрули у мостов, Николаевский разведен. Дворец — пусто.
Первый, конечно, С. Ф. Ольденбург. Заседание. Я в течение нескольких часов, прерываемых разговорами о событиях дня, проездом велосипедной команды, завтраком, — стараюсь «изолировать» >, нахожу разные поддержки, в конце концов, кажется, по крайней мере на время, это удается. Часов около 3-х (с 11-ти утра) заседание об отчете прерывается, выясняется многообразие мнений и отсутствие плана.
В комиссию приезжают меньшевики, члены ЦК и Исполнительного комитета — Либер, Дан и еще один. Муравьев зовет меня в крепость, мы едем на автомобилях большой компанией; цель — узнать у бывших чинов департамента полиции имена главнейших провокаторов из большевиков (присутствующие меньшевики — Следственная комиссия, расследующая немецкие деньги на последние события). Последовательно вызываются: Виссарионов, Курлов, Спиридович, Белецкий и Трусевич. Все одинаково не знают. Протокол Курлова пишу я; потом иду к нему в камеру, прошу его подписать и разговариваю с ним. Он держится униженно-добродушно (генерал-лейтенант).
Крепость внутри пуста, комендант рассказывает о сегодняшней осаде, мы доезжаем только до ворот, которые заперты, мост полон кучек солдат, в обоих воротах — большие караулы. К заключенным большевиков не пустили (рассказывает унтер-офицер); они спрашивали о стрельбе на улицах эти дни, им говорили для объяснения, что вода поднялась. Едва ли они этому поверили, слыша пулеметы. Пушки в полдень сегодня не было (во избежание паники).
Слухи об арестах, освобождениях, опять арестах. Когда мы вышли из крепости (в 8-м часу вечера), сияло солнце, мирные кучки толпились, дворец Кшесинской завоеван, побежали трамваи. Я долго гулял…
Газеты празднуют победу. Ночью на сегодня с фронта пришла целая дивизия. Казаки. Слухи о заводах. Ночью много труб дымит. Слухи об отправке взбунтовавшихся на фронт.
Распорядительность Половцева.
От мамы писем давно нет, очевидно, масса писем не разобрана.
У Либера — хорошее лицо (Микель-Анджело), у Дана — отвратительное (шиповник Вайс). Третий товарищ — моложе — мрачный. Все — измученные.
Слух об аресте Ленина…
О, грешный день, весь Петербург грешил много и работал, и я — много работал и грешил.
Люба, Люба, Люба.



Александр Бенуа, художник, 47 лет, публицист:
6 июля. Четверг. Радостная, не слишком жаркая погода. Несколько трамваев прошло утром по 1-й линии, но затем движение снова прекратилось. Улица снова спокойна. Лишь изредка погромыхивает автомобиль с военными, впрочем, уже «порядкового характера». Все утро сомневался, удастся ли мне уехать, и оказалось, что удалось. Нашелся извозчик за 10 руб., и мы со Стипом, пришедшим к завтраку, отправились на вокзал. Город кажется обыденно оживленным. Мосты, кроме Дворцового, разведены, зато на последнем большое движение. Впрочем, все автолюбители задерживаются двумя (по одной на каждом въезде) солдатскими заставами, проверяющими пропуска. На Невском много заколоченных досками магазинов — это те, что были погромлены третьего дня. Жалкий вид представляют и наполовину брошенные приготовления к несостоявшемуся празднику Займа Свободы. Например, на углу Морской и Невского, у бывшего дома Тедески — трибуна в виде носа корабля. На Дворцовой пл. вообще пусто. (Приближаясь к ней, я ожидал увидеть ее запруженной войсками, защищавшими Генеральный штаб, на который вчера было произведено нападение выставленное в качестве одной из козней германских агентов.) На стороне Манежа всего лишь несколько военных автомобилей. На Знаменской площади дулами к Невскому и как бы защищая Александра 111, внушительного вида броневик. У вокзала несравненно меньше народа, чем за все последние время. В дверях вокзала патруль спрашивает паспорта. Я забыл свой дома, но благополучно прошмыгнул, что тоже весьма характерно. Билет оказалось возможным получить просто в кассе: «хвост» у кассы был самый куцый, всего три-четыре пассажира. Ехал отлично, втроем в купе 1 класса, причем один из спутников желдор-служащий. Я сразу расположился спать, подняв верхнюю полку. Второй пассажир был старый еврей, ехавший из Нарвы в Курск. Он с полускрываемой тревогой и с явными германскими симпатиями расспрашивал меня о событиях и о будущем, а в минуты перерывов разговора принимался трогательным образом читать школьный учебник ботаники. Вообще народу в поезде очень мало и, говорят, так было все эти три-четыре дня.
Акица ждала меня на Яблоновке, но я плохо вознаградил ее за милое внимание, проворчав весь путь до дачи, физически раздраженный толчками и тряской тарантаса, а также ожиданием, что вот-вот нас промочит надвигающаяся очень жуткая гроза. На самом деле доехали почти сухими. Хорошо сделал, что приехал, ибо здесь соседи-дачники подняли тревогу; двое из мужей здешних дам (как будто из исполкома Совета рабочих депутатов) и Акица собирались завтра в Петербург, если б я сегодня не сдержал слово. Дети в восторге. Они украсили столовую папоротником, полевыми цветами и своими рисунками. Среди них ловко нарисованный этюд Попова с Лели в купальном костюме. Что бы сказали наши родители о таком понимании хорошего тона между женихом и невестой?
Клубника и уютная спальня, устроенная Акицей наверху, в мансардной комнате, окончательно меня ублажили. Наши кухонные дамы в полном упоении от австрийцев и затеяли с ними романы. Зато гармошники, являющиеся и горланящие под нашими окнами по воскресеньям, никакого успеха не имеют.
Мотя даже сложила по этому поводу песенку:
Иду я на горушку, а речка узкая.
Мой миленок — австриенок, а я русская.
Выйду я на горушку, сяду на конька.
Он любит русскую, а я австрияка.

Акица тоже в восторге от австрийцев, особенно от их музыки: игра на мандолине, пение хором на лодке «Вахта на Рейне» и звучного: «Молодость». За «Вахту на Рейне» им, впрочем, влетело от какой-то истеричной патриотки, которая стала с берега вопить: «Довольно! Перестаньте! Как они смеют!» Все эти молодцы — яркие фатерландцы и учат (не без успеха) наших красавиц уважать Германию и... презирать Россию! Еще сделают им детей!

Перед отъездом я в телефон попросил Тихонова, чтобы он не печатал в это воскресенье «Комментарий к Толстому», который сейчас, при общей нервности, может произвести совсем не то впечатление, на которое я рассчитываю. Прямо можно попасть в разряд «изменников Родины».
Вчера, сказать кстати, на станции Яблоновка, куда мы зашли за почтой, меня поразил один служащий — дюжий мужчина черносотенного типа, который на мое сообщение, вызванное вопросом одного еврейчика, о том, что Ленина собираются судить, громко и решительно заявил; «Повесить их надо, вот что!» — «Ну, как же без суда? Надо же сначала рассмотреть, виноваты ли они?» — «Что там судить? Повесить, и все тут». При последних словах он взглянул на меня с выражением: не их ли поля ягода? Пожалуй, этот тон сейчас доминирует в «Святой Руси» стране величайших возможностей и свобод. Да и из газет, прочитанных в вагоне, меня больше всего поразила (рядом с сообщением о новом «Виндзорском доме» — в чем сказывается прямо апофеоз глупости) та опасность, которой подвергался Каменев, когда он явился в штаб за каким-то пропуском. Подлинная Россия начинает показывать свои медвежьи клыки и когти. И ведь весь тон — более напускной, чем действительной паники в «Речи», «Биржевке», «Русской воле» есть не что иное, как показатель сознания, что их враги бессильны, что их можно задушить. Если бы со стороны большевиков не было обнаружено столько дилетантства, такой ребяческой игры (детей с заряженными ружьями), а следовательно, и слабости (ну, какие мы люди власти!), то и не было бы вокруг них столько гвалта, шипения, не было бы и этих «провокаций». Реставрация неизбежна.



Аркадий Столыпин, племянник премьер-министра П.А. Столыпина, журналист, поэт и художник, 23 года, ротмистр 17-го Нижегородского драгунского полка, воевавшего в составе сводного полка Кавказской кавалерийской дивизии:

6 июля.
С[ело] Мариенфельд. Только что вернулся с митинга. Какой только грязи я не наслушался! Про штандарт говорили, что им благословил нас царь, а нам нужно благословение народа, поэтому надо эту «тряпку, пропитанную народной кровью», бросить. Возражения в том смысле, что раз эта «тряпка» залита народной кровью, ее надо особенно беречь, успеха не имели. Добавляли, что не надо нам и отличий на штандарте, т.е. широких георгиевских лент, и что и георгиевских крестов, и вообще никаких отличий больше не надо, и вынесена была резолюция отправить штандарт в Петроград и ходатайствовать о присылке нам нового революционного штандарта.

Примечание
Мариенфельд - сейчас с. Новониколаевка Котовского района Волгоградской области.)
________________________________________
Мариенфельд (Marienfeld), также Николаевское, Шпац (Spatz), Шпаценхутор (Spatzen-Chutor), Ней-Авилово, Новая Авилова, Новая Николаевка, Новый, до 1917 г. - дочерняя немецкая колония сначала Иловлинского колонистского округа, а после 1871 г. Иловлинской волости (после объединения с Семеновской волостью, переименована в Уметскую), Камышинского уезда, Саратовской губернии. В советский период - немецкое село сначала Нижне-Иловлинского района, Голо-Карамышского уезда, Трудовой коммуны (Области) немцев Поволжья, затем с 1922 г. - Каменского, а с 1935 г. - Эрленбахского кантона Республики немцев Поволжья; административный центр Мариенфельдского сельского совета (в 1926 г. в сельсовет входили: с. Мариенфельд, ст. Авилово РУжд.).



Алексей Орешников, сотрудник Исторического музея, 61 год, Москва:
6 июля. К югу от Калужа идут бои. Вооруженное восстание в Петрограде ликвидировано. Разоблачена деятельность негодяев-большевиков Ленина, Ганецкого, Козловского: они получали субсидии от немецкого правительства. В Нижнем Новогороде начались беспорядки.



Никита Окунев, 48 лет, служащий пароходства "Самолёт", Москва:
Из Петрограда, в общем, вести успокоительные: забастовка прекратилась (бастовало 400 000 человек). Кронштадтцы частью вернулись восвояси, а частью засели в Петропавловской крепости, вместе с пулеметчиками. Прибыл, впрочем, из Гельсингфорса в полной боевой готовности минный крейсер «Орфей», но пока не дебоширит.
Зато скверно пишут из Нижнего, Ельца и Киева. В первом взбунтовались эвакуированные (из коих 42 % дезертиров) и под руководством темных сил распоряжаются городом, пока что, по своему усмотрению, а в «верные» правительству войска стреляют и всякую власть арестуют. Во втором бесчинствовавшая толпа убила ген. Семеновского и крупного фабриканта Желудкова, а в третьем, то есть в Киеве, взбунтовался самозваный Украинский полк имени гетмана Полуботка и безобразничает по известному рецепту господ большевиков.



Софья Толстая, вдова Льва Толстого, 72 года, Ясная Поляна:
6 июля. Кончила приводить в порядок (хотя неполный) разные письма. Вечером читали с сестрой Таней газету «Раннее утро». Ужасные события в Петрограде: стрельба, убийство своих, грабежи, полный бунт! И эти разбойники — наше начальство! Сестра горячо все принимает к сердцу, интересуясь всем, а я только глубоко страдаю. Еще молода моя сестра Таня: увлекается даже чтением французских романов.


Елена Лакиер, студентка Одесской консерватории, 18 лет, Одесса:
6 июля. Четверг. Ленин, Зиновьев и компания арестованы. Коллонтай бежала в Финляндию. Все страшно настроены против большевиков и ловят их даже в трамваях.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив