25 июля

Летом восьмидесятого года я, как и большинство московской
мелкоты, отсиживалась в мокром и грустном пионерском лагере.
Городское начальство распорядилось по возможности не оставлять
школьников в столице на время Олимпиады, вот и пристраивали нас
кого на дачу, кого в лагерь, кого еще куда. Я против лагеря как раз
не возражала, мне в предыдущий год там очень даже понравилось,
однако все получилось совсем не так, как мы ожидали. Сутками
напролет лили противные холодные дожди, купание, лес, ягоды - все
накрылось, оставалось только сидеть в палате и пугать друг друга
кровавыми историями с продолжением.
Одной из немногих радостей были дискотеки. К ним начинали
готовиться еще на "тихом часу" - крутили локоны на единственные на
всех электрощипцы, наводили нехитрый макияж. Помнится, тушь тогда
была такая твердая, в виде брусочка. На него надо было сначала как
следует поплевать, потом хорошенько развести щеточкой кашу и ей уже
намазывать ресницы. Выглядело это ужасно, но в 14 - 16 лет об этом
особо не задумываешься...
Косметических карандашей у нас тоже не было, стрелки рисовали
обычными цветными из набора. Мой оказался самым популярным -
почему-то считалось, что у граненых карандашей грифель мягче и
легче размазывается. Разрисовавшись не хуже ирокезов на тропе
войны, девушки начинали одеваться. Кофточки, туфли, бусы, браслеты,
клипсы - все шло в общую кучу, из которой каждая выбирала себе на
вечер что-то новенькое.
В тот день мы как обычно занимались наведением красоты. Для полноты
счастья у меня разболелся зуб, ни цитрамоном, ни анальгином его
успокоить было нельзя, поэтому опытные десятиклассницы решили
прибегнуть к самому-последнему-надежному средству. Меня затащили за
угол корпуса, вставили в зубы страшную сигаретину "Дымок" без
фильтра и велели, набирая за щеку побольше дыма, полоскать им
больной зуб. Вожатых мы особо не опасались - в эту пору они обычно
сидели в комнатушке у Сережи, командира четвертого отряда, и
слушали по радио вражьи голоса.
То ли от дыма, то ли от нервов, но зуб мой потихоньку начал
проходить. И тут со стороны второго корпуса, где жил Сережа,
раздался страшный не то крик, не то вой. Низкий женский голос на
одной ноте выводил "А-а-а!!!". Мы бросились туда, на бегу
предположив, что либо кто-то из младших детей погиб или тяжко
покалечился, либо началась война. Навстечу нам из корпуса выбежала
совершенно обезумевшая Тина, вожатая второго отряда. Слепые ничего
не видящие глаза, неестественно заломленные руки и этот жуткий вой
- никто бы не узнал вечно подтянутую, хорошенькую, элегантную
насмешницу... У малышей началась паника, мы старались хоть
как-то держаться и тут вышел Сашка, наш строгий и вредный командир,
и непривычно монотонным голосом, не поднимая глаз, выдавил из себя
"Высоцкий... умер... сегодня утром..."
Ревели все - оба наших старших отряда, вожатые, даже начальник
лагеря пришел с красными глазами. На дискотеку отправилась только
беспечная малышня, старшие подошли, но, услышав бравурную музыку,
развернулись восвояси. Три дня самые настырные дежурили вечером у
телевизора в надежде - а вдруг в программе "Время" скажут. Ну и
пусть, что власти его недолюбливали, все равно это был такой
артист, что невозможно, совершенно немыслимо, чтобы скорбный Игорь
Кириллов не появился на экране и глубоким баритоном не произнес
"Советское театральное искусство понесло тяжелую утрату..." Три дня
самые недоверчивые убеждали всех направо-налево, что по "голосам"
вечно врут, потому что не может такого быть, чтобы умирали самые
талантливые и молодые.
А на четвертый день кому-то пришло от родителей письмо. А в нем -
крошечный клочок газетной бумажки, некролог из "Вечерки". И тогда
угомонились все, и настырные, и недоверчивые, а вожатый Сережа
собрал самых старших и расчехлил свою гитару...
Я поля влюбленным постелю -
Пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит - я люблю!
Я люблю, и значит - я живу!
|
</> |