Психология литературного героя или Загадочное преображение маркиза де Лантенака

valentina_kn — 20.11.2009

Сегодня – 1793 год… «Позвольте, - скажете Вы, - как такое может быть? Сейчас 2009-й и это совершенно точно!» И все-таки, я настаиваю: именно 1793-й. Сила воздействия великих литературных произведений на нас, их читателей, такова, что мы будто переносимся во времена, о которых повествуется на страницах книги, а поскольку сейчас речь пойдет о романе Виктора Гюго «Девяносто третий год», я осмеливаюсь утверждать, что сейчас на наших читательских часах (ибо, как выясняется, есть и такие), именно это время.

Книга может стать не только импровизированной машиной времени, еще она способна убедить нас в реальности ее героев, заставить воспринимать литературный персонаж как живого человека, сопереживать ему, спорить с ним, тревожиться за него. Пройдя вместе с героем определенное (немалое) количество страниц, мы уже хорошо представляем себе его образ мыслей, характер, мировоззрение и потому, когда он совершает то или иное действие, тот или иной поступок, мы неизбежно соотносим его со всем вышеперечисленным. Но всегда ли эту взаимосвязь удается проследить четко и достоверно?

Маркиз де Лантенак появляется перед нами первым из главных героев романа (если не относить к их числу сержанта Радуба). Суровое лицо, мечущие молнии глаза, властная осанка. С одинаково невозмутимым спокойствием он рискует собственной жизнью и отдает приказ о расстреле человека, которого только что спас, наблюдает за приближением вражеской эскадры, несущей неминуемую смерть их поврежденному кораблю и, безоружный, выслушивает угрозу решившего отомстить матроса.

«На войне не до сантиментов», - провозглашает он и полностью оправдывает свои слова на деле. По его приказу без жалости и сострадания добивают раненых, пленных расстреливают всех подряд, без разбора, в том числе и женщин, детей угоняют в плен. Маркиз де Лантенак роялист, он сражается против революции, он готов даже на английское вторжение, лишь бы подавить во Франции разгоревшийся республиканский мятеж. Его девиз: «Пощады не давать», он аристократ и гордится этим, его ведет по жизни идея восстановления монархии и для ее достижения он не останавливается ни перед чем и ни перед кем. Для него, как и для многих приверженцев революции, идея выше человека.

Ему посвящено немало страниц романа, равно как и Симурдэну, Говэну, но когда наступает развязка, оказывается, что этого, как будто, недостаточно. Осажденный в башне Лантенак угрожает сжечь заживо троих малолетних детей, взятых в плен, если ему вместе с его сторонниками не дадут уйти. Во время штурма их оттесняют на третий этаж, откуда уже нет выхода. И, тем не менее, маркиз спасается благодаря тайному ходу, ведущему из башни в лес. А огонь уже подбирается к детям, которые томятся за неприступной железной дверью. Ключ от нее есть только у Лантенака, попасть в помещение иным способом невозможно. Маркиз уже направился в сторону спасительного леса, когда услышал душераздирающий крик матери, увидевшей своих детей в клубах дыма и огненном зареве. Он поворачивает обратно и возвращается в башню, из которой только что бежал.

Объяснений этому поступку не дается никаких. Ради чего этот человек, умевший, как пишет Гюго, «подавить в себе все чувства», идет на верную гибель – не от огня, так от рук республиканцев, для которых он враг номер один? Он сам, четь раньше, без раздумий и колебаний, обрек этих детей на смерть. Он творил немало жестокостей, не менее страшных. В тех деревнях, которые он предавал огню и мечу, тоже гибли дети, и это его не трогало, не заставляло задуматься. И вот - трое крестьянских детей, ради которых он, дворянин, жертвовал не просто своей свободой и жизнью, нет, гораздо большим, – идеей, спасением монархии, своими убеждениями.

Почему пожертвовал собой Говэн нам понятно – этому нравственному выбору посвящено немало страниц, но почему это сделал Лантенак? По сути, он предал короля, предал себя самого. «Чудовище обернулось героем, больше чем героем – человеком. Больше чем просто человеком – человеком с благородным сердцем», - пишет Гюго. Но это лишь констатация уже свершившегося факта. А почему? Почему? – Ответа нет. В какой-то момент даже создается впечатление, что поступок Лантенака служит всего лишь необходимым писателю средством для дальнейшего развития сюжета. Ведь если бы маркиз не спас детей, Говэн не сделал бы свой нравственный выбор, а Симурдэн не послал бы его на смерть. У романа просто не было бы продолжения, да и самого романа, возможно, не было бы, поступи Лантенак по-другому.

«Как, будучи роялистом, взять весы, поместить на одну их чашу французского короля, монархию, насчитывающую пятнадцать веков, старые законы, их восстановление, старое общество, его воскрешение, а на другую – трех безвестных крестьянских ребятишек и обнаружить вдруг, что король, трон скипетр и пятнадцать веков монархии куда легковеснее, чем жизнь трех невинных существ!» Могло ли совершиться в душе человека подобное преображение? Конечно, могло. Могло ли оно быть столь внезапным и неожиданным? Да. Но, каким бы оно не являлось, прежде всего, у него должны были быть какие-то мотивы, объяснения, предпосылки. Однако, они отсутствуют. Вот Говэн идет к пленному маркизу, возможно, что-то прояснится во время их разговора? Но нет, речь совсем о другом. И потому это загадочное преображение Лантенака остается непонятным, необъяснимым, действительно чудесным и… неестественным.

«Как, Вы спорите с классиком?» - воскликнет кто-то. С классиками, действительно, не спорят, скорее, перед ними склоняют голову. Как провозгласил другой корифей французской и мировой литературы, Оноре де Бальзак, устами Этьена Лусто в «Утраченных иллюзиях», «быть судьей может только равный». Так что, по большому счету, с классиком вправе спорить только классик. Оставим же им эту редкостную привилегию.

«Так Вы не спорите с классиком?» - Нет, я всего лишь задаю вопрос.

Сохранено