ЗАЧЕМ НАМ ИНДУСТРИЯ? - окончание

domestic_lynx — 28.02.2013 «МЫ ОТСТАЛИ НАВСЕГДА, МЫ НЕКОНКУРЕНТОСПОСОБНЫ »
Начните разговор об индустриализации в любой аудитории, и вы услышите эти возражения. Про «отстали навсегда» - это было пущено в оборот перестроечной прессой и повторялось мазохистским восторгом. Сначала это относилось к некоторым отраслям, а потом – от частого повторения – как-то превратилось в универсальную истину.
На самом деле, ничего вечного в истории нет, и лидеры могут скатываться в аутсайдеры и наоборот: точно так случается и в маленьких человеческих жизнях. В конце пятидесятых американские аналитики спорили: когда СССР перегонит США по размеру своей экономики. Пессимисты-алармисты считали, что уже к 70-м, оптимисты – к 90-м. М-да… Едучи сегодня со скоростью под 300 км в час на поезде по Южной Корее и наблюдая по сторонам дороги какой-то нереально опрятный индустриальный пейзаж, мне лично было трудно поверить, что эта страна в 1950-м году была беднее Танзании.
Если что-то начать делать – результат неизбежен. Сроки? Через пять лет напряжённого труда появятся первые результаты, через десять – они станут неоспоримыми, через пятнадцать страну будет не узнать. В 2010 г. мы с мужем приехали в Шанхай, где муж был за пятнадцать лет до этого. Он не узнал города – настолько велики были перемены.
Отсталость – преодолевается. Все страны, вставшие на путь развития, сначала старались подражать лидеру, а потом нередко уходили в отрыв. Любопытно, что английское слово emulation означает одновременно и «подражание», и «соперничество»: одно естественно перетекает в другое. (В русском языке такого комплексного слова нет, приходится говорить «эмуляция»). Между подражательством и соперничеством нет непроходимой стены: превзойти учителя – нормальное стремление ученика.
Мы, русские, любим крайности: всё или ничего. Если уж иметь промышленность, то самую передовую, а средняя – ну её. На самом деле иметь среднеразвитую промышленность лучше, чем не иметь никакой. А наличие у нас при СССР некоторых отраслей мирового уровня уже свидетельствовало о том, что мы можем работать на самом высшем уровне. Наша индустриализация была проведена поневоле торопливо и скомкано, очень многие индустриальные навыки народа (а индустрия – это прежде всего навыки народа, а не просто заводы и фабрики), так вот эти навыки не до конца сформировались и развитие было прервано, но это именно и означает, что нам надо пройти индустриальный этап развития, а не предаваться нано-маниловщине. Сейчас многое придётся начинать сначала.
Говорят: наша продукция будет неконкурентоспособной. Попросту говоря, выйдет дороже китайской. А почему мы обязаны внутри своей страны конкурировать со всем миром? Между прочим, неолиберальное учение о тотальной конкуренции нанесло огромный вред. Общее стремление во что бы то ни стало резать «костЫ», как выражаются в профессиональной среде, т.е. во что бы то ни стало понижать себестоимость, приводит к драматическому падению качества товаров. Это признают все фабриканты и потребители. Европейская одежда 90-х годов и сегодняшняя – это несравнимые величины. Сегодня наметилась робкая тенденция: сделать пусть дороже, но лучше, качественнее, долговечнее. Появляются линии бытовых предметов, которые стОят дорого, но они качественны и долговечны, и покупатели их любят и нередко предпочитают «одноразовым». Такой подход к делу, а не производство монбланов потребительской муры, кстати, отвечает экологическим принципам, притом на деле, а не на словах. В эту тенденцию мы могли бы встроиться. Положим, производить качественную, долгоживущую бытовую технику, вроде тех давних холодильников, служивших десятилетиями. Ткани, одежду, да много чего. У нас есть расторопные торговцы, которые сумеют научить рынок покупать наше, качественное, крепкое. Маркетингу за двадцать лет – ничего себе, научились.
Наша швейная промышленность имела шанс развиться из когдатошних швейных кооперативов, они ведь когда-то начали с производства «шмоток».
Помню, в 1988 году я купила на рынке в нашем посёлке детскую полосатую шапочку с помпоном и однотонный шарфик в придачу. Стоил он немало – 8 рублей. Я была очень довольна - не просто обновкой для сына, а испытывала что-то вроде патриотической радости: наконец, у нас появились частные предприятия, лиха беда – начало, то ли ещё будет! Почему-то запомнилось: иду с рынка и думаю эту мысль. Я была горячей сторонницей новой жизни и очень хотела в неё встроиться и в ней участвовать. Шапочка была символом чудесных перемен и сияющих перспектив. Кстати, шапочка оказалась очень хорошая, какая-то безразмерная. Её долго носил сын, и носил бы и дальше, но в какой-то момент кто-то из друзей назвал её «девчачьей», и он потребовал более мужественного головного убора. Я затолкала шапочку в дальний угол, и она дождалась дочку, которая тоже долго носила кооперативную красоту. Теперь изделие тех давних кооператоров, не сильно даже полинявшее, ждёт моих будущих внуков.
Дело это начиналось, и довольно бойко – с задором, с верой. «Процесс пошёл», выражаясь по-горбачёвски, но был придушен наплывом турецко-китайского ширпотреба. Любопытно, что даже «Глория-джинс», когда-то возникшая как кооператив двух друзей по пошиву джинсов, сейчас «отшивает» свой многообразный ассортимент в Китае. А чего мы, собственно, ждали? Если государство было заинтересовано отдать этот сектор в руки частников (не в смысле подарить, а в смысле дать им развиться) – надо было не пускать чужую продукцию.
Это протекционизм? Это непозволительно? А почему, с какой стати? Человечество разработало целую систему государственных защитных мер, позволяющих молодой индустрии развиться. Такие государственные меры ВСЕГДА стояли у истоков любой успешной отрасли промышленности, начиная с английского короля Генриха VII, который некогда брутально запретил вывозить необработанную шерсть из Англии и всячески поощрял производителей шерстяных тканей. (На самом деле работа династии Тюдоров по развитию английской шерстяной промышленности была более сложной и интересной, но здесь просто нет места об это рассказывать, а история крайне поучительная). Это потом, развившись, Англия начала всех учить свободе торговли.
Протекционистские меры обобщил в первой половине XIX века Фридрих Лист в книге «Национальная система политической экономии». Там он развил очень верную теорию протекционизма как динамичной системы защиты и развития своей промышленности. Он, собственно, ничего не придумал, а лишь обобщил накопленный опыт – успешный и неуспешный. Протекционизм – это вовсе не тупая китайская стена, огораживающая от всего мира – это часть промышленной политики.

Для того, чтобы этот манёвр был результативным, чтобы кооперативы выросли, а не увяли, надо было, разумеется, держать руль крепко в руках. В частности сохранить государственную монополию внешней торговли. Не пошлины – с этим всегда можно договориться, а именно монополию. Сегодня отыграть назад – ох, трудно… Кстати, Ленин, придя к власти, ещё до всякой национализации, ввёл монополию внешней торговли и единый государственный банк. Без этих двух мер возможные пытаться вновь создать индустрию – это носить воду в решете: деньги уплывут за границу, а конкурирующие товары, наоборот, прибудут.

«ТЫ ПРИЗНАЙСЯ-СКАЖИ, ЧЁ ТЕ НАДО, ЧЁ ТЕ НАДО…»

Для того, чтобы достичь результата – любого – необходим план. «Отсутствие планирования – это планирование провала», - любят писать американские гуру в брошюрках, посвящённых искусству делового успеха. И это правильно. Но ещё раньше плана надо иметь образ результата: чего мы вообще хотим достигнуть и как ЭТО будет выглядеть. Как будет выглядеть наша жизнь через пять-десять-двадцать лет? Если это есть – можно рассуждать о распределении работы между частниками и государством, о привлечении иностранных операторов… Пока этого нет, пока государство не высказалось о своём видении будущего – никаких планов строить нельзя. В этих условиях поведение руководящего класса: постараться набить карманы и подготовить запасной аэродром – разумно и объяснимо.

Если будет решено начинать реиндустриализацию страны – вот тут можно строить планы, намечать приоритеты, распределять обязанности, в том числе и между государством и частниками. При этом надо осознать (вернее, вспомнить), что такое план. Это: цель, срок, ресурсы, ответственные, увязка с другими планами. Если этого нет, а есть «концепции», «дорожные карты» и иные благие пожелания - то это не план, а маниловщина, симулякр плана. Именно потому всё это не работает.

Определив, что мы хотим реиндустриализироваться, надо ясно объявить: индустрию государство поддерживает, торговлю не поддерживает (они и так развивается), а непроизводительные виды деятельности: например, фондовую биржу, т.е. делание денег из денег – просто запрещает. Предпринимателей (как и весь народ) надо развернуть лицом к реальному сектору. Помогать и строго спрашивать за результат. Тогда дело пойдёт.

Нужно понять, какие следует развивать отрасли, т.к. на все – ресурсов не хватит. Но и чересчур узкая специализация не полезна: давно замечено, что разные виды деятельности создают синергетический эффект, усиливая друг друга. К тому же у нас колоссальный внутренний рынок, который мы подарили иностранцам, его и надо насыщать нужными товарами. Но в любом случае приоритетные направления определить необходимо. А определив – всемерно помогать, защищать, прикрывать своих, которые ведут наступление по этим направлениям. Не просто налоговые послабления, а прямо-таки – освобождение от налогов. Вообще, мелко-средний бизнес полезно перевести на вменённый налог, и дело с концом, но это отдельный вопрос.

Распределение работы между частниками и государством – один из самых сложных и творческих вопросов государственного управления. И его нельзя решить раз и навсегда или списать, как двоечник контрольную, у соседа. Надо думать своей головой и сообразовываться с местными условиями, которые имеют свойство постоянно меняться.

Общий принцип распределения: государство берёт на себя базовые отрасли, наукоёмкие производства, а частники - работают на конце технологической цепочки, ближе к конечному потребителю. Это естественное распределение работы. Притом то, что может государство, неподъёмно частнику, да и окупится «не в этой жизни». Зато частник может то, что не сможет государство: уследить за быстротекущей модой, уловить вкусы публики, удовлетворить её разумные и нелепые запросы. Советская государственная , промышленность этого органически не могла, это может только частник. Для государства легче построить космодром, чем постоянно выпускать именно такие колготки или шапочки, какие в данный момент нужны. За эту неспособность мы на некотором этапе возненавидели советское государство, да так, что дружным усилием его свалили.

Поле деятельности для мелко-среднего частника – это переработка сельхозсырья с постепенным налаживанием пищевых производств. Это в какой-то мере происходит, поскольку очень уж это естественное и лежащее на поверхности применение труда частника.

На каких-то этапах и большое производство могло бы стать частным, но это дело дальнейшего развития.

Технические отрасли, машиностроение, химия – это всё должно было остаться в руках государства. И сегодня созданием этих производств может заняться ТОЛЬКО государство: больше - не-ко-му. Эти отрасли требуют большой научной базы: частник что ли этим будет заниматься? Не смешите! Чем раньше мы это поймём, тем меньше времени потеряем.

Тут важно ещё вот что.

Вокруг большого и государственного предприятия – могут и должны существовать мелкие вспомогательные производства, мастерские. Как это происходит расскажу на примере так называемого «антипригарного коврика», которым мы торгуем и который я часто использую в своём домашнем обиходе. Хорошая штука: стелешь на противень – и ничего не пригорает, даже любимое моими детьми «бизе», которое наполовину состоит из сахара и пристаёт к любой поверхности. Так вот материал этого коврика разработан большим немецким концерном. Они выпускают это покрытие в огромных количествах для различных надобностей. Им, в частности, иногда покрывают детали некоторых механизмов – разные, в общем, применения…

А есть маленькая семейная фирмёшка, которая режет материал (это что-то среднее между тканью и бумагой), закатывает его в трубочки, укладывает в коробочки и доводит до покупателя. Концерну это мелко, а им – в самый раз. Недавно они изобрели специальную нарезку материала, чтобы можно было стелить в сковородку для лучшего изготовления яичницы. Они производители? В общем-то, да, но производители специфические; они плывут в кильватере большой корпорации.

Мелкое производство около больших предприятий и у нас могло бы возникнуть. Притом без особых усилий со стороны большого предприятия. Так и произойдёт, если наше государство возьмётся за индустриализацию. Это будет мастерская тёщи начальника? Пусть так! Это хорошо, если мастерская тёщи начальника будет делать что-нибудь полезное, а не выводить активы из большого предприятия, уничтожая его, как это происходит сегодня, когда большое предприятие приватизируется, а потом разоряется.

Вот такова примерно может быть роль частника в нашей будущей индустриализации. Ничего особенного и ничего нового? Совершенно согласна. Новое в том, чтобы это – сделать. Частник – он парень гибкий, он пристроится и подстроится. Надо только ясно указать ему его место в народном хозяйстве. Я попыталась очертить его роль.

ЛЕГЕНДА ОБ ИНОСТРАННОМ ИНВЕСТОРЕ

Об иностранных инвесторах у нас говорят много. И давно.

Надежда на иностранного инвестора – это очень русская надежда. В ней проявляется наша генетическая обломовщина: что кто-то откуда-то придёт и за нас всё наладит. (Кстати, и легенда о призвании варягов – из этого ряда). В чём суть «Обломова»? Русский барин абсолютно не занимается своими делами, в результате чего они запущены по самое «не могу». Но у барина есть друг-немец, который его любит за «голубиную чистоту души». В самые критические моменты он появляется, словно deus ex machina, и разруливает дела барина, а тому можно расслабляться дальше. Такова русская мечта.

Мечта оформилась в виде закона о «совместных предприятиях»: считалось, что они поднимут нашу промышленность на невиданные высоты. Ничего такого, естественно, не произошло. То есть были удачные примеры, но ничего массового не случилось. Но бацилла мечты о добром немце уже активно размножалась в народном организме и отравляла сознание. Совместные предприятия плавно трансформировались в «иностранные инвестиции». Почувствуйте разницу: «совместное предприятие» всё-таки предполагает нашу работу, а «иностранная инвестиция» - пустил иностранца, и тот всё наладил.

Кое-кто и наладил. Но это ни коем образом не изменило общего экономического климата в нашей стране. Да, транснациональные гиганты, по достижении какого-то уровня продаж своей продукции в нашей стране, начинают производство на месте – такова их политика. Но это ИХ производство, они просто пользуются нашими руками, иногда сырьём, не больше. Никого учить они не собираются, и правильно делают: конкуренты им не нужны. Точно так они поступают во всех странах третьего мира. Ах, какое благолепие: они платят налоги, они создают рабочие места! Но товарищи дорогие! Это всё ИХ, а не наше. Мы от этого не становимся ни умнее, ни квалифицированнее, ни предприимчивее. Некоторое умение, конечно, кое у кого из русских работников нарабатывается, но это – не индустриализация.

Вернее, это второсортная, периферийная индустриализация, консервирующая отсталость. Вернее так: она припорашивает отсталость позолотой прогресса: «Смотрите, какие у нас современные предприятия появились!»

Что наши люди чему-то там научатся у велемудрых иностранцев, а дальше, как в песне о «дубинушке», «сама пойдёт», - так вот это полная фигня и пустые хлопоты. Улыбчивые, обходительные иностранцы дальше определённого уровня русских не пускают. Помню, когда я, работая у иностранцев, причём в качестве ключевого сотрудника, вообразила, что я что-то такое из себя представляю и могу на что-то претендовать, мне немедленно указали моё второсортное место, а когда я начала вякать – выперли.

Иностранцы – не Штольцы. Это Штольц действовал целиком и полностью в интересах своего друга Обломова, которого искренне любил. Даже процента не брал за возвращённое имущество. Иностранные инвесторы действуют сугубо в своих интересах.
Так что воображать, что «заграница нам поможет» и Запад нас доброхотно индустриализует – чистая фантазия. Маниловщина.

Квинтэссенция этого рода маниловщины – мечта об ино-граде «Сколково», куда наедут яйцеголовые со всего света и ну делать открытия во славу нашего богоспасаемого Отечества.

Я не думаю, чтобы пресловутые «иностранные инвесторы» могли сыграть в этом деле значительную роль. Мы не Китай, не Индонезия: у нас нет дешёвой и дисциплинированной рабочей силы. Мы много о себе понимаем (в хорошем и плохом смыслах этого выражения), мы расхлябаны, хотя нередко изобретательны. Мы не любим однообразную механическую работу. У нас холодный климат и плохие дороги – так что притока желающих разместить у нас производства ожидать не приходится. Я думаю, за двадцать с лишним лет, что существует такая возможность, они бы не преминули ею воспользоваться. И это, знаете, к лучшему.

И главное, как писали в букварях эпохи ликбезов, «мы не рабы, рабы не мы». Не будут русские дисциплинированно трудиться за восемь долларов в день, как это делают вьетнамцы и индусы на строительстве дубайских небоскрёбов. Я их там видела: они - не мы, это другое.

Ну и слава Богу, что другое! И надо идти своим путём. Мне кажется, во время сталинской индустриализации этот верный путь был нащупан.

Мы арендуем в двух зданиях помещения на задах Электродного завода. Завод так или иначе пережил «Катастройку» 90-х годов, сохранился, кое-что по-прежнему, производит, хотя множество площадей продал под офисы, склады, торговые помещения. Но я, собственно, не о том. Этот завод был построен в 1933 году по немецкому проекту. Станки и технология были немецкими. Но с самого начала дело ставилось так, чтобы это был строго наш завод – и так и случилось. Во время войны он был эвакуирован в Новосибирск, и там впоследствии остался клон этого завода, а исходный – вернулся в Москву. Более того, поблизости от завода возник НИИ Графит, который выполнял научные разработки в интересах производства электродов, изделий порошковой металлургии и т.п.

Способность расти и развиваться указывает на то, что дело живое, оно освоено. Это как растение: оно может укорениться и давать плоды и семена, из которых вырастут новые растения, а может просто постоять некоторое время в вазе, а потом завянуть, и потребуется новое. Во время сталинской индустриализации был взят курс на укоренение. Ставилась задача научиться создавать такие же производства – уже самим. И – и научились. И правильно, что первостепенное значение придавалось подготовке специалистов – инженеров, техников, квалифицированных рабочих. Потому что индустриализация – это в первую очередь квалификация народа. У нас одно время работала уборщицей бывшая работница этого завода, так она старомодно гордилась, что изделия из материала её завода летали в Космос.

Был дух освоения и ПРИсвоения. Новые люди, пришедшие из тёмных народных низов, не просто занимали комфортабельные квартиры и барские особняки – они старались освоить барские культурные навыки, овладеть интеллигентскими знаниями, выучиться, стать не хуже буржуазных и иностранных спецов. Есть такой прекрасный роман Ирины Головкиной, внучки композитора Римского-Корсакова, - «Побеждённые», написанный в 30-е годы. Написан он с точки зрения «бывших» - аристократов, пострадавших от революции. Но там есть очень симпатичный персонаж – рабочий, который исступлённо учится, чтобы стать всего лишь фельдшером. Вот именно так и учились, и работали в то время. Лозунг того времени «Догнать и перегнать» - воспринимался многими как личная цель. Это и есть эмуляция.

Можно опираться на западные технологии, но они должны усваиваться, перерабатываться и становиться частью собственной технологической культуры.

Они должны именно присваиваться, а не оставаться чем-то отдельным, чуждым и недостижимым. Вот этот дух присвоения был утрачен к брежневскому времени. С одной стороны, у нас к тому времени выросли и свои технические кадры, и свои заводы во множестве, и передовые технологии имелись. Но, с другой стороны, дух достижения, соревнования, стремления сделать лучше, доказать, показать – всё это как-то сошло на нет. Фиатовский автомобильный завод в Тольятти производил, конечно, автомобили, но не повлиял на общую отсталость автомобильной отрасли. Купили у итальянцев несколько обувных фабрик, но ничему не научились. Как-то неохота было. Именно в ту эпоху мы всенародно признали себя отсталыми, хотя по сравнению с 30-ми годами были как раз очень передовыми. Дух освоения и присвоения смерк и скукожился. А ведь всё материальное рождается в духе и от духа.

В начале 80-х я работала в Минвнешторге. Там дух наплевательства был просто разлит, этим дышали. Чего выдумывать? Уже всё выдумали. Надо взять готовое – да и дело с концом. Благо при Брежневе было чем заплатить. Даже теорию такую выдумали, что это-де самый прогрессивный подход: мы покупаем не товары, а орудия и технологии их производства. Само по себе это верно, но при том подходе, точнее, при том состоянии духа – не приводило к развитию.

К развитию приводит только та техника и технология, которая переплавилась в человеческий капитал. А показателем этого является способность создавать новые поколения этой самой техники, использовать эти знания для создания совсем другой техники и совсем других технологий. Вот к этому следует стремиться, а не просто покупать станки, инструменты или целые заводы. Срок жизни техники сегодня – несколько лет (хотя недавно в Германии я встретили действующий станок – свой ровесник). Так что главное, что может сделать иностранная техника, - это стимулировать дух изобретательства, новаторства в нашем народе. Если этого нет – не избежать нам участи страны отсталой и неразвитой.

«КУДРЯВАЯ, ЧТО Ж ТЫ НЕ РАДА?»

Ухудшится или улучшится жизнь народа, если начнётся индустриализация?
Если считать сегодняшнее сиюминутное благосостояние – высшей ценностью, которое можно только повышать и которое не смей подвинуть – нечего и заводиться ни с какой индустриализацией. Сегодняшние потребительские радости, которыми так богата жизнь удачников, но которые просачиваются и в нижние слои, так вот эти радости, все эти тачки-телефоны, шубы и диваны, евроремонты и загранпоездки – всё это куплено на природные ресурсы, освободившиеся от собственной промышленности. Заработает промышленность, даже и не заработает ещё, а только начнёт создаваться – потребуются ресурсы. Нефть потребуется, металл тоже. Значит, нечего будет обменивать на дачки-тачки. То есть жизнь, такая сверкающая, поблекнет. Станет более скромной и суровой.

Разумеется, что-то можно разъяснить, народ поймёт. Особенно, если отнимется у тех, у кого действительно много лишнего. А теперь вообразите, с каким энтузиастом люди (любые люди) расстаются с тем, что у них уже имеется и что они считают уже имеющимся и достигнутым. Вот именно… Я думаю, вам понятно, почему никто из наших начальников даже и помыслить ни о какой индустриализации не может.

На заводах работать – не флагами махать. Это всё не просто, и не так уж желанно и радостно. Одна моя знакомая на мои разговоры об индустриализации отреагировала спонтанно-искренне: «Если мне скажут: выбирай - работать на заводе или умереть, я скажу: волоките на кладбище». Эта дама была на заводе один раз на институтской практике. Ей хватило впечатлений.

И всё-таки индустриализация – благотворна и необходима. Она необходима нам, чтобы остаться (или стать) качественным, умным и независимым народом. Историческим народом, как выражались учёные немцы XIX века. У нас есть все шансы для этого, равно как и все шансы, чтобы впасть с политическое и историческое небытие. То и другое вполне реально и зависит от нас. Иными словами, нам сегодняшним, изрядно распустившимся и утратившим волю и дисциплину, придётся трудиться ради цели, которая не сводится к нашему сиюминутному удобству и потреблению. Сдюжим? В дальнейшем и благосостояние подрастёт, но это – в дальнейшем.

Модернизация, считает старый экономист Григорий Ханин, - может произойти только “за счёт сокращения личного потребления домашних хозяйств, прежде всего наиболее обеспеченных (предполагается сокращение их доходов в шесть раз, среднеобеспеченных — в три раза, в следующей по доходам группе — на 30%). Только 20% наиболее обездоленного населения смогут сохранить или даже несколько увеличить нынешний уровень личных доходов. В целом в результате предлагаемых мер личное потребление домохозяйств сократится почти в два раза. При этом, поскольку сильнее пострадают наиболее состоятельные слои населения, соотношение доходов 10% наиболее состоятельных и наименее состоятельных граждан (децильный коэффициент) сократится с нынешних скандальных 30:1 до вполне приемлемых 6:1, на уровне Западной Европы и СССР 1960—1970-х годов».

«КАПИТАЛ ДУХА И ВОЛИ»

Составляющие развития – это труд и капитал. Капитал бывает разный – основной и оборотный, иностранный и отечественный, а бывает ещё то, что Ницше называл «капиталом духа и воли». Без этого капитала невозможно никакое развитие, вообще никакое трудное дело и большое предприятие. Вот он-то у нас изрядно промотан. Унылый скепсис, бессильная ирония и привычное безверие – вот атмосфера, в которой мы живём; этим мы дышим. Виноваты во всём ОНИ, начальники, а мы, что мы можем в таких условиях, ну разве что свалить из Рашки… Сюда прикладывается давняя отвычка от напряжённого труда, непонимание происходящего, а следовательно и перспектив. Простой средний человек, на котором, собственно, и мир держится, не понимает, что происходит : то ли развитие и успех, то ли стагнация и деградация, а вот ещё и воруют все, как заводные. «А ну вас всех!» - машет он безнадёжно рукой и прячется в свою личную раковину. Так думают и предприниматели, и простые работяги.

В такой духовной атмосфере начать индустриализацию невозможно. Для индустриализации нужно честно сказать народу, где мы находимся, наметить цели, выработать жизненно необходимую идеологию. Без этого не получится. Это утопия и фантазия? С позиции сегодняшнего дня – безусловно. Но ведь «мир – это воля и представление», как говорил учитель Ницше. Если представление правильное, а воля – сильная – достичь можно самой высокой цели. Так что «не спи, вставай, кудрявая!»

Сохранено