ЮРИЙ ВЕРХОВСКИЙ. НЕИЗДАННОЕ И НЕСОБРАННОЕ – 3

lucas_v_leyden — 06.07.2018 Возобновляя после восьмилетнего перерыва публикацию дополнений к поэтическому корпусу Юрия Никандровича Верховского, должен с приязнью отметить, что за это время появилось нескольких исключительно удачных работ, посвященных нашему герою. Одновременно в читательском сознании совершался (и, кажется, близок к окончанию) постепенный его дрейф из сонма «забытых поэтов» (каковым он выглядел еще двадцать лет назад) в крепкий статус важного действующего лица русского символизма. Нижеследующая подборка, призванная ввести в ученый оборот еще два десятка его стихотворных текстов, построена по тем же принципам, что первые две.


* * *

Я больше чем перед другими
Перед тобою виноват:
Намереньями ли благими
Не вымощен – мы знаем – ад?
И в дикой жизни мира злова <�так>
Предав забвенью жизнь мою,
Хранилось где-то за семью
Печатями живое слово.
В морозной петербургской мгле
И жутко мне, и душно было,
Как будто всей моей земле
Молчанье мертвое постыло.
В больных белеющих ночах
Тлетворно стлался пар весенний –
И дух мой нищий сох и чах
От этих едких испарений.
Потом – объятья духоты,
Асфальта, пыли да известки
Так разрушительны, так жостки
И в полдень – тьмою облиты.

Вот тут-то – как в кустах глухих
Звенит невидимая птица –
Надежда вдруг зашевелится
И пропоет нежданный стих.


* * *

АЛЕКСАНДРЕ НИКОЛАЕВНЕ ЧЕБОТАРЕВСКОЙ

Для вас – как рад бы был запеть
Я песни Грузии печальной –
И образ в них отпечатлеть
Ее красы первоначальной.

Душа бы в вас отозвалась,
Узнав забвенное былое,
С землей своей в глубинном зное
Почуяв вековую связь.

Но безраздельно – краски, звуки
Вокруг меня – и не со мной:
Еще я полн своей разлуки, -
Не встречи с новою страной.

И вот – еще о том что было
Невольно мыслю и пою.
И радость близкую мою
Я воспеваю вам – уныло.

Ночью 11. Х.911 Тифлис



МАРИИ БОРИСОВНЕ ГЕРШЕНЗОН

Чем больше милых и родных
      За тонким рубежом,
Тем чаянье краев иных
      Любовней бережем.

И чем больнее и родней
      Последнее прости, -
Тем одиноких длинных дней
      Нам проще цепь нести.

Беднее нищенство вокруг,
      Но и земле родной
Недальный замогильный друг
      Оставил свет иной.

И здешний милый, грустный тлен,
      Любовью засветясь, -
Нам не житейский тусклый плен,
      А путь, и свет, и связь.

8/21 декабря 1925.


<�ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ, ПОСВЯЩЕННЫХ М. А. ЦЯВЛОВСКОМУ>

Пускай цветет музей Толстовский
Среди рассеянной Москвы.
Ужели думаете вы,
Что им живет Мстислав Цявловский?
Он в кабинете над столом,
Над испещренными листами
Поник, задумчив, сединами
И многомысленным челом.
И в нем, одна другой смелее,
Кипит заветная мечта,
Жива и жизнью занята, -
Но не забыл он о музее?
Хоть на Пречистенке музей,
В Новоконюшенном нисколько
Не пострадает он, а только
Весь расцветет еще пышней, -
Чуть только вдохновенным оком
Он раз в неделю поведет -
И слышен творческий полет
В его создании высоком.

17/30 января 1928
Москва


ЦЯВЛОВСКОМУ

Мой друг, мы знаем сладострастье
Высоких мыслей и стихов.
Хочу сказать: какое счастье!
И тотчас вымолвить готов:
Какая грусть! О, неужели
Век суждено нам, в самом деле,
Среди бездушных торгашей,
Владельцев нищенских грошей,
Самим влачить на мостовую
И, видя строгие черты
Вдруг искаженной красоты,
В них узнавать – мечту живую?
И вот – любовь. Нет, - злость, не грусть.
Но любим – мы. И пусть, и пусть.

1/14 апреля 1929
Москва




<�ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ, ПОСВЯЩЕННЫХ Г. И. ЧУЛКОВУ>

ЛЮБОВЬ

                  Георгию Чулкову

Он.

Как в меня вселился Эрос, -
Я постиг наитьем тайным:
Я – одна лишь половина
Человечески земного,
Просиявшего предельным
Совершенством существа.

Она.

Я – другая половина,
По которой ты томишься;
Вся в томлении ответном
Я ищу с тобою слиться,
Чтобы в целостном сиянье
Совершенство воплотить.

Преисподняя.

То не Эроса ль Психея,
Не Адониса ль Киприда
Обретает? – и слежу я,
Как в объятии едином
Пламень с пламенем слиянный
Воспылает – опалит.

Небо.

Вас объемлю я любовью
Вас улыбкою лелею, -
Да в разреженном эфире,
И чистейшем, и холодном
Цельный дух преобразится:
Было – пламя, стало – свет.

Земля.

Пламень пламенем сожжется ль?
Светом свет не омрачится?
Двух в едином ожидаю
На свое земное лоно –
И умрет во мне единый,
И единым оживет.

6/19 декабря 1925
Москва.


ГЕОРГИЮ ЧУЛКОВУ

Мой друг, хочу сказать тебе,
      Что знаешь ты и сам:
Одним доверием к судьбе
      И к чистым небесам –

Живем, и знаем, и поем –
      И ширится душа,
Единым, цельным бытием
      До полноты дыша.

И по приятому пути,
      Любя и не скорбя,
Мне ношу легкую нести
      Отрадно близ тебя.

8/21 января 1930.
Москва.


ДРУГУ ГЕОРГИЮ

Береги цветы, что она посадила,
Что она возрастила в саду своем:
В них – дыханье ее, в них – глубинная сила,
Этой силою мы и живем, и поем.

Семена золотые уронят – и в небо
Снова будут глядеть, небо – их обнимать.
Ты лобзай цветы – и даянием хлеба, -
Не едина ль потреба? – ответит мать.

20 – 21 ноября 1938. Москва.


<�ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ, ПОСВЯЩЕННЫХ И. Н. РОЗАНОВУ>

ИВАНУ НИКАНОРОВИЧУ РОЗАНОВУ

Пускай не часты наши встречи;
Сойдемся – и не о другом
Пойдут сочувственные речи,
Как о заветно-дорогом.

И ныне, окруженный снова
Неизживаемой Москвой,
Берег я дружеского слова
Живой отзыв душе живой.

Но мы не встретились. Мне грустно....
А я привез подарок вам.
Чего не высказал изустно,
Вверяю то – чужим стихам.

Август 1924


И. Н. РОЗАНОВУ (ОТВЕТНЫЙ СОНЕТ)

Мне мил венок любезного собрата,
Как дар одной из богоравных дев,
Чье имя нам созвучно так и свято,
Чей сладостен пленительный напев.

Волной его душа твоя объята
И, во хмелю тончайшем захмелев,
Не ведает, что в мире есть и гнев,
И вопль, и чад безумья и разврата.

Пусть где-то там нестройно и темно:
Небесное или морское дно
Равно светло: согласны все стихии.

И нам дарит гармонию Парнас,
И дружный лавр недаром тешит нас:
Не презрели б его minores dii!

15/28 марта 1925, Москва


ИВАНУ НИКАНОРОВИЧУ РОЗАНОВУ

В пирах нам не было печали –
Поэтам, мыслившим светло;
Одними ль розами венчали
Мы беззаботное чело?

Эвнои, Хлои и Дориды
Во цвете золотой поры
Одними ль миртами Киприды
Дарили дружние пиры?

Нас, помнивших завет Кентавра,
Что слышал ученик Ахилл,
Тяжелобронзового лавра
Венок желаньем не томил.

Но часто нам была отрада,
Под ветром легким трепеща, -
Сень золотая винограда
И зелень легкая плюща.

Иль даже чаще нам и проще
На огороде, в цветнике,
В передвечерней тихой роще
Или при мирном ручейке –

Служили каперс и петрушка,
Или укроп в красе простой –
И весела была пирушка
Непринужденной красотой.

И благо будет меж певцами
Тому, кто, весел в свой черед,
В венок застольный вслед за нами
Те злаки милые сберет.

16 ноября 1936 Москва



<�СЕМЬ СТИХОТВОРЕНИЙ, ПОСВЯЩЕННЫХ А. И. ХОДАСЕВИЧ>

* * *

В часы усталые тайком
Приятно помечтать минутку:
Как хорошо по первопутку
Поехать на санях гуськом!

Поляны белы и широки,
Следы звездятся легких птиц
Так первые пестреют строки
На чистой белизне страниц.

31 января 1916


МЫШКА

Ты слышишь? Слабый шорох.
Опять. Вон там, в углу,
Где спит бумажный ворох
Старинный – на полу.

Ах, притаился. Тише.
Вон серенький зверек
Уж на столе. Чуть слышно
Перебирает книжки.
Блестит его глазок.

Молчим. Не шевелится
Ничто. Нигде. Одна
Не хочет затаиться
Шуршащая страница –
И мышка нам слышна.

Ребяческая книжка
О счастье на земле,
Фарфоровая мышка
На письменном столе.

7/20 августа 1922


АННЕ ИВАНОВНЕ ХОДАСЕВИЧ

Ах, Анна, Аннушка, Анюта и Анета!
Вы именинница – и для такого дня
Неукоснительно Вы ждете от меня
Традиционного – не правда ли? – сонета.

Вы понимаете: ведь как кому, - а мне-то
Мила беспечных муз живая болтовня:
За письменным столом сижу, вихры склоня,
В душевной тишине, в уюте кабинета…

Ну да, как бы не так. Что ж, из сырой норы
Я весело ползу на дружние пиры,
А вслед за мной – мой стих, подвижный и живучий,

Мы вас приветствуем – как повелось, вдвоем –
И разгулялись мы, и радостно поем
В разноголосице волшебный мир созвучий.

19 октября / 1 ноября 1927
Москва.


АННЕ ИВАНОВНЕ ХОДАСЕВИЧ

Девятнадцатое октября –
День лицейский, день благословенный,
И судьба дала, благотворя,
В этот день вам быть новорожденной.

Помните, что вы, мой милый друг,
Родились под радостной звездою;
Пусть порой не весело вокруг:
Все придет урочной чередою.

Праздник тот, что Пушкиным воспет,
В торжестве непринужденно-весел,
Знаменит сто восемнадцать лет, -
Их туман времен не занавесил.

Праздник ваш, сознаться должен я, -
Что же делать? – много помоложе;
Но о нем старинные друзья
Год от году вспоминали тоже.

И рассеяннейший из друзей
Не забыл явиться вновь на пире
Вновь бряцать, как прежде на своей,
Хоть скромнейшей, но усердной лире.

19 октября / 1 ноября 1929
Москва.


АННЕ ИВАНОВНЕ ХОДАСЕВИЧ

Опять Вы имянинница!
И снова, как сейчас –
Еще годочек минется –
Стихом поздравлю вас.

А муза ведь пророчица:
Чуть только глянет вдаль –
Воспеть вещунье хочется
Отраду, не печаль.

Оглянется угадчица
На этот миг тогда:
Над чем сегодня плачется,
Уплыло как вода.

Вот так-то перекинется
Во благо грустный час:
Мне с музой, имянинница,
Поверьте, зная нас.

9/21 декабря 1936 г.


* * *

Когда-то вязь моих стихов
Цвела для вас, благоуханна,
И ныне я хоть не таков,
Но славословить вас готов
По мере сил моих, о Анна!

То строгой Анницею вас,
Смиренной странницею света
Дивясь, распознает подчас
Раскрывшийся широко глаз
Оторопевшего поэта;

То вдруг навстречу легких строк
Для торопливого куплета
Мелькает быстрый ваш глазок –
И шаловлив, совсем не строг, -
Неисправимая Анета;

То скромной Аннушки черты
Проглянут как-то на минутку
Полны сердечной простоты –
И хочется промолвить ты –
И умилиться не на шутку.

Но нынче сердцу весть дана:
Средь именинного уюта
Да будет ныне названа
Еще душевнее она
Неповторимая – Анюта.



АННЕ ИВАНОВНЕ ХОДАСЕВИЧ

Ну хорошо; ну, я опять спою,
Провозглашу, что мыслю втихомолку;
Ну, дам интеллигентскому нытью
Распоясаться, - много ль в этом толку?

Когда б вы книжку целую мою,
Хоть не читав, поставили на полку –
Пришелицу в ином, своем краю,
Невнятную, как старость, балаболку;

Или когда на легеньком листке
За тощими строками мадригала
Признаньем в старой и пустой тоске

Холоденькая <�так> струйка пробежала, -
Приветом вас бы муза испугала
На непонятном ветхом языке.

9/22 декабря 1932


* * *

Даны простые чистые радости
Душе, открытой всем впечатлениям,
      Во вновь рождающемся мире
Из году в год не одни ль и те же?

Февраль в исходе, дни прибавляются
И как-то шире новых небес лазурь,
      И словно зимнею весною
Землю в снегу пригревает солнце.

Седых деревьев космы сквозят в свету,
Сугробов шубы с плеч полусдвинуты,
      Лицо лишь к солнцу приподымешь –
Мнится, чело поцелуй согреет.

Далеко другу хочется весть подать, -
Иль от него же к нам и пришла она? –
      Благую весть: опять и снова
Солнце обеты свои сдержало.



* * *

ОЛЬГЕ АЛЕКСЕЕВНЕ МОЧАЛОВОЙ

С игрою звуков тесно неразлучен
Тревожных дум твоих поток живой,
Содружный с ветром, с облаком, с листвой
В светотенях и прихотях излучин.

Шум ежедневности тебе не скучен,
С высоким строем радостно слитой,
Надзвучьями насыщен сферы той,
Где отклик песне нашей многозвучен.

Родное все тебе сквозь звук родней –
И милый быт простой как доля птичья,
И образы народного величья,

И боль, и блеск высоких наших дней,
Всей жизни радужной многоразличья –
Певучий трепет, реющий над ней.

17 августа 1945

==
«Я больше чем перед другими…» - Печ. по: РГАЛИ. Ф. 343. Оп. 4. Ед. хр. 566. Приложено к письму И. А. Новикову от 17 июня/10 июля 1927 г.

Александре Николаевне Чеботаревской ( «Для вас – как рад бы был запеть…»). - Печ. по: ИРЛИ. Ф. 189. Ед. хр. 69. … песни Грузии печальной…- Из стихотворения Пушкина «Не пой, красавица, при мне…». Еще я полн своей разлуки, - / Не встречи с новою страной. Об обстоятельствах, отправивших Верховского в Тифлис в 1911 году см. здесь. Чеботаревская была среди последних столичных знакомых, видевших его накануне отъезда; ср. в ее письме к сестре: «<�…> Верховский уехал в Тифлис, жена его еще здесь – сломала себе ногу, теперь лучше» (Ал.Чеботаревская – Ан. Чеботаревской 5 октября 1911 г. // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. Ед. хр. 310. Л.8). Об отношениях Верховского и Чеботаревской см., в частности, недавнюю работу: Обатнин Г. В. Из архивных разысканий о Вяч. Иванове // Русская литература. 2014. № 2. С. 264 – 268.

Марии Борисовне Гершензон («Чем больше милых и родных…»). – Печ. по: РГБ. Ф. 746. Карт. 47. Ед. хр. 29. Л. 1. Мария Борисовна Гершензон (урожд. Гольденвейзер; 1873 – 1940) – жена М. О. Гершензона. Верховского связывали с их семьей долгие и теплые отношения. Стихотворение написано под впечатлением от смерти Гершензона, случившейся 19 февраля 1925 г.

Два стихотворения, посвященных М. А. Цявловскому. – Печ. по: РГАЛИ. Ф. 2558. Оп. 2. Ед. хр. 1738. «Пускай цветет музей Толстовский…». – Цявловский в 1925 – 1930 гг. работал хранителем дома Толстого в Хамовниках, в 1930 – 1932 гг. заведовал рукописным отделом Толстовского музея на Пречистенке. «Среди рассеянной Москвы» -из стихотворения Пушкина «Княгине З. А. Волконской». В Новоконюшенном… - адрес Цявловского: Новоконюшенный пер., д. 12, кв. 13. … сладострастье / Высоких мыслей и стихов – Из стихотворения Пушкина «Жуковскому» («Когда, к мечтательному миру…»).

Три стихотворения, посвященных Г. И. Чулкову. Печ. по: РГАЛИ. Ф. 548. Оп. 1. Ед. хр. 308. Любовь («Как в меня вселился Эрос…») – Стихотворение, вероятно, представляет собой отклик на следующий фрагмент из В. Соловьева: «И ад, и земля, и небо, с особым участием следят за человеком в ту роковую пору, когда вселяется в него Эрот. Каждой стороне желательно для своего дела взять тот избыток сил, духовных и физических, который открывается тем временем в человеке. Без сомнения, это есть самый важный срединный момент нашей жизни. Он нередко бывает очень краток, может также дробиться, повторяться, растягиваться на годы и десятилетия, но в конце концов никто не минует рокового вопроса: на что и чему отдать те могучие крылья, которые дает нам Эрот? Это вопрос о главном качестве жизненного пути, о том, чей образ и чье подобие примет или оставит за собой человек» (Соловьев В. С. Собрание сочинений. Т. IX. Спб., Б. г. С. 231 – 232). К стихотворению «Береги цветы, что она посадила…» Н. Г. Чулкова сделала примечание: «Стихотворение написано, когда Георгий Иванович лежал уже в предсмертной болезни. Накануне был разговор на тему о женственном начале и могуществе в мировой жизни. И после этого Юрий Никандрович Верховский написал это стихотворение, очень утешившее больного» (РГАЛИ. Ф. 548. Оп. 1. Ед. хр. 308. Л. 25).

Три стихотворения, посвященных И. Н. Розанову. Печ. по: РГБ. Ф. 653. Карт. 35. Ед. хр. 25. Верховский был хорошо знаком с Иваном Никаноровичем Розановым (1874 – 1959) и, в частности, был одним из информантов его цикла «Сказы о поэтах»; отношения их трудно признать близкими, но, например, ссылки на филологические труды Верховского в книгах Розанова, как правило, весьма уважительны. Стихотворение Розанова, на которое отвечает Верховский, мною не найдено.

Семь стихотворений, посвященных А. И. Ходасевич. Печ. по: РГБ. Ф. 627. Карт. 29. Ед. хр. 2, кроме ст-ния «Мышка» («Ты слышишь? Слабый шорох…»), которое печ. по: РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 127. Исключительно важная для истории русской поэзии фигура Анны Ивановны Ходасевич (1887 – 1964) нуждается в подробном и приязненном жизнеописании; удивительный магнетизм ее личности отразился, в частности, в изобилии посвященных ей мадригалов, среди которых не менее десяти принадлежат перу нашего героя (часть их была напечатана ранее). Сведения об их отношениях немногочисленны – так, в частности, Верховский был среди деятельно сочувствовавших ей после внезапного бегства ее предпоследнего мужа – рапортуя, например Г. И Чулкову, которому она приходилась сестрой: «Еще хочу Вам сказать, что Анну Ивановну видаю довольно часто. Она, хоть и измучилась, но ничего, крепится и, по-моему, пожалуй, даже крепнет понемногу, хоть сама и думает противное» (недатированное письмо // РГБ. Ф. 371. Карт. 2. Ед. хр. 70. Л. 11 об.). Мышка («Ты слышишь? Слабый шорох…») – очевидна, конечно, связь «Мышки» с домашней мусофилической мифологией Ходасевичей, хорошо известной по стихам В. Ф.

«Даны простые чистые радости…» - Печ. по: РГАЛИ. Ф. 548. Оп. 1. Ед. хр. 452. Л. 3. Прилагалось к письму Верховского к Н. Г. Чулковой от 9 марта 1940 г., в котором, в частности, говорилось: «А мне позвольте дополнить письмо мое, или речи мои о себе, двумя последними моими стихотворениями. Пусть они Вас несколько развлекут в людном Вашем уединении и, хочется думать, найдут себе отклик. Только не судите меня строго. Писалось тут немало, хотя и рядом с постоянной переводческой работой» (Там же; первое из них – «Коль хочешь плакать, плачь, но плачь один…»; напечатано мною ранее).

Ольге Алексеевне Мочаловой («С игрою звуков тесно неразлучен…»). Печ. по: РГАЛИ. Ф. 273. Оп. 3. Ед. хр. 30. Верховский упоминается на страницах мемуаров Ольги Алексеевны Мочаловой (1898 – 1978) несколько раз, но без особых подробностей, см.: Мочалова О. Голоса серебряного века. М. 2004.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив