
Юбилей, однако...

Я училась на четвертом курсе истфака МГУ. В светлом будущем видела себя редактором какого-нибудь печатного издания, связанного с искусством, или, как минимум, туристическим гидом где-нибудь в Италии.
Пока же подрабатывала секретарем-машинисткой в дирекции Большого театра.
В кабинете по соседству, в театральной многотиражке «Советский артист» временно (пока основной сотрудник в декрете) работала корреспондентом девушка по имени Оля.
Когда же ее коллега вернулась из декрета, она сообщила мне, что хочет открывать свое дело. В планах был домашний детский эстетический центр, и Оля искала кого-то, кто будет там с детьми рисовать.
Предложила это дело мне, как будущему искусствоведу, и я согласилась, ибо никакие деньги в то время не были лишними.
Точного числа не назову, но была середина октября 92-го.
Помню, как брела под осенним дождем по улице Миллионщикова, в мрачных красках рисуя себе первую встречу с учениками. Ни разу не мечтая о педагогической карьере, была уверена в полной безнадежности предприятия. Воображение рисовало детские крики и визги, опрокинутые краски и разлитую воду, мельтешение, суету и полную собственную беспомощность в попытках прекратить кошмар…
И подходя к двери, уже окончательно поняла для себя, что напрасно ввязалась в эту авантюру. Впрочем, что уж там, думала, как только ожидаемое фиаско случится, я тихо вернусь к своей пишущей машинке. С этим настроением и позвонила в дверь. В комнате, куда меня проводила Оля, сидела очень маленькая девочка дивной красоты, с огромными серыми глазами, похожая на анимэшную принцессу.
- Ты кто? – спросила она.
- Лера.
- А я Мася.
Двухлетняя Маша стала первой моей ученицей – чуткой, внимательной, трепетной, отзывчивой к каждому предложению и пожеланию. Затем в компании появились дети постарше – Артем, Андрюша, Аня, Тамара, Максим. Я до сих пор помню по именам всю эту первую свою группу, которая с такой радостью подхватывала мои робкие идеи, так одновременно умно и непосредственно реагировала на картины, которые я им показывала на стареньком диапроекторе. И наблюдая, как раз от раза все интереснее становятся их рисунки, я восхищалась вместе с ними. А еще мы вместе танцевали под пианино, пели песенки, изучали английский и в перерыве пили чай с конфетами.

Посмотреть на Яндекс.Фотках
Я нашла в альбоме несколько старых фотографий двадцатилетней давности, где есть и они – первые ученики, и я – такая юная, амбициозная и неопытная, и наши чаепития, и игры…
Маша - крайняя слева:

Посмотреть на Яндекс.Фотках
Где они сейчас, эти малыши? Растят, наверное, своих детей, скорее всего, даже и не помнят наши первые уроки.
А я не могу забыть.
Потому что именно тогда каким-то неведомым капризом мироздания я была против собственной воли, мощным пинком вытолкана на свой, видимо, заранее предначертанный путь, о котором пока еще не подозревала.
Потом была муниципальная школа искусств, затем – нынешний центр, где работаю уже четырнадцать лет. Опыт приходил медленно, постепенно, ибо педагогического образования, как, впрочем, и художественного, как не было, так до сих пор и нет.
Все эти годы я всему училась сама.
Доносить до учеников собственные мысли так, чтобы они слышали, понимали и отвечали взаимным вниманием.
Слышать их, принимать их соображения, подстраиваться под их интересы и желания.
Держать внимание аудитории, меняя разными приемами атмосферу от напряженной тишины до гомерического хохота, осваивая театральную паузу и выразительную речь.
Околдовывать и очаровывать, заманивая в сказку, в историю, в туманные миры давно прошедших эпох, давая возможность ненадолго ощутить себя жителями тех далеких времен…
Я училась рисовать – почти с нуля (трехлетний курс техники изо в универе был совершенно несерьезным).
Тяжело, монотонно, увязая ночами над этюдами, осваивала под руководством коллеги-художницы композицию и рисунок, штриховку и передачу объема, акварельную и масляную живопись.
Научилась делать все это вполне технично, намного лучше, чем раньше, но планка мастерства и сегодня высока и далека как небо…
Училась у них, у своих учеников. И чем дальше, тем яснее мне становилось, что я гораздо большему могу у них научиться, чем они у меня.
Училась чувствовать и понимать – всех вместе и каждого в отдельности: их привычки, взгляды, интересы и черты характера, находить к любому подход, угадывать, что, кому, когда и в какой момент нужно сказать.
Находить нужную линию поведения в нестандартных ситуациях.
Не давить собственным авторитетом, а прислушиваться к их мнению и соглашаться, если они правы.
Общаться с их родителями – и это было труднее всего, потому что с детьми, как выяснилось, мне намного проще и работать, и объясняться, и находить общий язык, чем со взрослыми.
С детьми вообще оказалось на удивление легко – они все, как на подбор, умны и талантливы, глубоки и интересны. Они были добры ко мне, и с каждым годом мой страх, что я что-то не пойму или сделаю не так, истаивал.
Теперь же я ловлю себя на том, что встречаю каждого нового ребенка в студии так, словно собираюсь его как минимум усыновить.
Двадцать лет, половина жизни…
Я научилась их любить.
Так нешуточно, что иногда ловлю себя на мысли о профдеформации – ибо, наверное, нельзя чувствовать столько тепла и нежности к чужим, по сути, детям.
Вот только они не чужие.
И неудачи каждого переживаются как свои собственные.
И каждая их победа – это и моя радость.
И уход любого из них, особенно «безвременный», когда бросают занятия, ощущается как личная серьезная потеря.
И бесконечно интересно – какими они станут, когда вырастут, как изменятся, как сложится их дальнейшая судьба…
Я научилась любить их по-настоящему.
Это, видимо, главный итог тех двадцати лет, что я провела рядом с детьми.
И, наверное, мне есть, с чем себя поздравить.
|
</> |