Я написал роман

andresol — 30.07.2020 Теги: Льюис В поездке в Южную Дакоту я закончил чтение романа Алексея Иванова “Золото бунта”. Концовка меня настолько потрясла, что я неделю ходил под впечатлением и все думал, что об Урале 18 века такой роман можно написать, а вот о химиках-органиках нельзя. Через неделю плюнул и сел писать свой роман, все равно мы приложениями сейчас не занимаемся.

Неделю придумывал сюжет, две недели его записывал. Графоманить я любил с детства, но меня обычно хватало на три дня, и никогда я не писал законченного связанного произведения такой длины (250к символов, 41к слов – это почти как “Герой нашего времени” по объему). И я был очень доволен собой, что не бросил, а допечатал все задумки до конца.

Бета-читатели получившийся текст тоже одобрили. По крайней мере, прочитали полностью и поправили многочисленные ошибки. Поэтому я решил, что можно поделиться им с общественностью. Но если я определю жанр как “химический роман”, его никто читать не будет. Пусть будет “приключенческо-мистический роман”.

Я выложил в этом посте начало, сколько жж позволяет. Вот ссылка на полный текст, потому что каждый читает в своем темпе. Если кому-то хочется читать мой роман в жж, то дайте знать в комментариях, я тогда выложу текст и сюда тоже (но это будет минимум десять постов).

Критика приветствуется, даже если только по первому выложенному фрагменту. Если решу выкладывать весь текст в жж, то обойдусь без спойлеров в комментах к этому посту. Буду очень благодарен, если все, кто дочитает до конца, дадут мне об этом знать, хотя бы одной строкой или плюсиком.

Total Synthesis of (+)-Cthulhumycin

Introduction

“Ктулхумицин”, – записал я в лабораторном журнале. Все, конец, финал, сам ктулхумицин, последняя стадия синтеза. Мы замерли, как экипаж танка, каждый на своей позиции, но мы уже ничем не могли помочь профессору Крейна, который хотел провести реакцию собственноручно. Брайн стоял слева, Сара – справа, я – прямо за спиной профессора, то и дело переводя взгляд с его седой головы на термометр. Все было тихо, только позвякивал якорь магнитной мешалки, как вдруг раздался пронзительный вой сирены, красная коробка на стене начала противно моргать бело-синим слепящим светом:
– Пожар. В здании был замечен пожар. Всем немедленно покинуть здание.
– Черт, – выругался профессор.
– Что мы будем делать? – растерянно спросил вздрогнувший Брайан.
– Не используйте лифт, используйте лестницу, – угрожающе продолжала вещать коробка.
– Спускайтесь, эвакуируйтесь, раз такое дело, – недовольно сказал профессор, продолжавший тем не менее по каплям добавлять кислоту. – Я сейчас все сверну и вас догоню, закончим завтра тогда. Но мне влетит, если вы не эвакуируетесь.
Сара двинулась к своему столу, стягивая на ходу лабораторный халат.
– А что если это настоящий пожар? – не унимался Брайан.
За годы аспирантуры мы уже привыкли к ложным пожарным тревогам, но всем был памятен день, когда Эрик спалил полкомнаты в лабе Эй-Эс, хоть он никогда не признался и свалил все на помогавшую ему студентку.
– Профессор Крейн, а с реакцией ничего не случится, если мы ее так оставим? – не мог не спросить я.
– Эвакуируйтесь уже, – грозно крикнул профессор. – Это мое дело.

Я послушно снял перчатки, халат и стал отстегивать компьютер. Все шло к тому, что в лабораторию мы уже сегодня не вернемся. Сирена продолжала реветь, и руки у меня начали немного дрожать. “Это снова нерадивые рабочие задели провод”, – успокаивал я себя. “Но вдруг Брайан прав? Произошло нечто серьезное, а мы тут копошимся”. Нам предстояло еще дойти по длинному коридору до лестницы и спуститься с верхнего этажа, рискуя на полпути оказаться в эпицентре бушующего пожара.
Сара уже выпорхнула из лабы, я бросил последний взгляд на профессора, который упорно продолжал химичить, и мы с Брайаном торопливыми шагами направились к двери на лестницу. Перед ней уже скопилось некоторое количество органиков, работавших на нашем этаже. Я не мог понять, из-за чего они медлят, но стоило мне выглянуть мельком на лестницу, как я заметил белое облако то ли газа, то ли пара, медленно опускающееся сверху.
– Спасайся! – с криком с лестницы выпрыгнули постдоки Гога и Магога и помчались по коридору к противоположному концу здания, где находилась еще одна лестница.
– Что происходит? – интонация Брайана была испуганной. Мы с ним никогда не были высокого мнения об интеллектуальных и моральных качествах Гоги и Магоги, но я уже сам чувствовал, что в воздухе запахло чем-то резким и едким. Сигнализация продолжала пищать: “В здании обнаружен пожар. Проследуйте к ближайшему выходу. Не используйте лифт”.

Толпа последовала за Гогой с Магогой. Я увидел, что Брайан тоже перешел на бег. Но где гарантия, что та дальняя лестница тоже безопасная? Может, лучше всего оставаться на местах или вообще эвакуироваться через окно? В растерянности я отстал от бегущей толпы и свернул в нашу лабу, будто ожидая найти там ответ.
В дверях я чуть не сбил профессора Смолла собственной персоной.
– Профессор Смолл, что вы здесь делаете? Что происходит? – изумился я.
– Эвакуируемся, ты что, не слышишь сирену? – во всеобщей суматохе чувств я не мог понять, рассержен он или напуган. Дал ему проскочить мимо меня и краем глаза заметил, что он сжимает в руках респиратор.
Это была дельная мысль. При входе в нашу лабу был шкафчик, где хранился набор первой медицинской помощи и респираторы для работы с ядовитыми веществами. Эй-Эс зашел к нам, чтобы взять респиратор? Странно, но времени размышлять не было, я подбежал к шкафчику, схватил респиратор, но в панике, которая начинала овладевать мной, побежал на автомате к ближней лестнице.

Белый дым уже просочился в коридор. Я задержал дыхание, натянул респиратор и ринулся вниз по лестнице. Густой туман и тусклое освещение не позволяли ничего рассмотреть. Я скользил рукой по перилам и быстро перебирал ногами по ступенькам. Похоже, что я покидал здание последним. На моих щеках и руках начинало чувствоваться жжение, и даже через респиратор проникал едкий характерный запах хлороводорода, как вдруг я споткнулся о что-то мягкое.
Лицо лежавшего было замотано, но по золотистым волосам я сразу понял, что это Сара. Мне стало очень страшно: за себя, за нее.
– Сара, ты жива? – глупо бубнил я в респираторе, пытаясь, поднять ее. Снять его и надеть на нее? Тогда мы тут оба останемся. Бежать и звать на помощь? Кого? Как?
Я считал себя довольно сильным человеком, но никак не мог понять, как надо правильно поднять и нести ее, а когда сумел приподнять, понял, что не могу идти с ней вниз по лестнице в респираторе в облаке хлороводорода.
Я стянул с себя респиратор, неуклюже закинул Сару на плечо и на полусогнутых ногах стал спускаться по лестнице. Глаза мгновенно стало так щипать, что мне пришлось их закрыть и полагаться на удачу, что мы не полетим оба кубарем по бетонным ступеням. На наше счастье через два лестничных проема концентрация газа уменьшилась, я смог открыть глаза, осторожно опустить Сару и немного продышаться.
Я был готов снова поднять ее и продолжить путь из здания, как Сара замычала, а потом закашлялась и начала тереть глаза. Все ее лицо было по-нездоровому раскрасневшееся.
– Ты жива?
– Да, кажется. Фил, где мы?
– Мы внизу на лестнице, я стал спускаться и нашел тебя без сознания. Ты можешь идти?
– Я стала спускаться, вдруг в воздухе запахло чем-то противным, я замоталась шарфом и побежала вниз, а дальше не помню, должно быть потеряла сознание. Долго я там пролежала?
– Минуту, две. Я бегал в лабораторию за респиратором. Похоже на хлороводород. Нам надо побыстрее отсюда сматываться.

Дышать стало намного легче, чем наверху. Я помог Саре подняться и придерживал ее, пока мы не выбрались на улицу через аварийный выход. К зданию химического факультета, мигая всеми огнями, подъезжала пожарная машина. Ну, хоть раз в год они не зря к нам приезжают. Я не знал, относимся ли мы к пострадавшим, или есть те, кому досталось еще больше, чем нам.
– Где Брайан? Профессор Крейн? – спросила Сара.
– Брайан побежал к дальней лестнице. А профессор… я его не видел, – обескураженно произнес я. А ведь я его действительно не видел. – Я столкнулся в дверях нашей лабы с Эй-Эс. Похоже, он пришел украсть у нас респиратор. Ты в порядке?
– Да, спасибо, Фил. Только надо немного успокоиться. Ты спас меня. Я могла там умереть.
– Да ну, вот приехали бы пожарные, и они явно первым делом пошли бы на эту лестницу, если из-за нее сигнализация сработала.

Я не знал, из-за чего она сработала, кто ее включил, но гигантское облако хлороводорода, хоть и не было пожаром, вполне тянуло на значительное чп. Пожарные тем временем говорили с активно жестикулирующим деканом и не обращали на нас внимания. Обитатели химфака толпились чуть поодаль, создавая видимость, что они отошли на положенное расстояние (высоту потенциально падающего здания). Мы же плюхнулись на ближайшую к выходу скамейку, игнорируя все правила.
– Тебе не надо в больницу?
– Я ок, – голос Сары никак не звучал “ок”, но я надеялся, что нас все же заметят.
Тщетно. Похоже, убедившись, что ничто не горит, пожарные стали ожидать прибытие специальных служб, которые занимаются химическими авариями. Не знаю, как я выглядел со стороны, но свежий сентябрьский воздух навевал ощущение, что все обошлось, все оказалось не так страшно, как казалось, и можно было так не переживать.
– Я вначале испугался, что ты умерла.
– Со мной такое, к несчастью, бывает, – усмехнулась Сара. – Я имею в виду падение в обморок. И всегда в самое неподходящее время. Не надо мне оставаться в органической химии, я опасность для окружающих.
– Глупости. Ты головой, случайно, не ударилась? Ты очень хорошо знаешь химию, а если полыхнет пять галлонов эфира, то мы все перед ними равны. Органический синтез он такой: вещества бояться – в лабу не ходить. Жаль, что мы сегодня синтез не закончили. Или вернуться и закончить? Пошли искать профессора.
Но тут перед нами вырос пожарный в каске, который начал махать рукой:
– Давайте, давайте, здание закрыто для проведения очистных мероприятий. Нечего тут любезничать.
– А когда откроется?
– Сегодня уже точно не откроется. Приказ декана закрыть здание и всех вывести.
Я хотел резко ответить ему, что выводить людей надо было раньше, но оглянулся на Сару, она поднялась со скамейки, и мы пошли к толпе искать Брайана и профессора Крейна.
– Кажется, уже все разошлись. Тогда завтра.
– Не пиши профессору, что я рухнула в обморок. Он меня в лабу больше не пустит.
– Хорошо. Тебя проводить?
– Я ок. До завтра, Фил!

Той ночью мне снился очередной химический кошмар, к которым я уже привык за годы аспирантуры. Я работал в тяге и допускал детские ошибки. Не мог отфильтровать осадок на фильтре Шотта без того, чтобы не пролить и просыпать половину. Меня обуревали досада и стыд. Головой я понимал, что делаю нечто глупое, но руки отказывались слушаться. За моей спиной послышался недовольный голос профессора Крейна – в жизни он всегда относился ко мне крайне дружелюбно, по-отечески, но в химических снах я боялся его как тирана.
Вот и на этот раз он стал отчитывать меня за то, что провалил синтез. Я забормотал, что все сделаю, дайте мне еще один шанс. Обернулся и увидел, что профессор стоит прямо рядом со мной, весь испачканный в крови, с искаженным от злобы красно-фиолетовым лицом.
– Закончи синтез ктулхумицина! – кричало на меня сновидение.
– Да, профессор, я закончу, дайте мне еще один шанс, я обещаю, я обещаю, – оправдывался я в ответ, чуть не плача.
С утроенной энергией я развернулся к фильтру и начал суматошно собирать несуразную установку. Пальцы не слушались меня, и раздался звон битого стекла. Я разбил самую большую и ценную из наших колб.
Я проснулся от страха и неожиданности. Звук был настолько реальный, что я невольно сжал пальцы, нащупывая воображаемую колбу. Включил лампу и осознал, что нечаянно обронил стоявшую на прикроватной тумбочке чашку, которая разбилась по-настоящему. Осколки поблескивали на полу. Хорошо, что чашка стоила раз в сто дешевле, чем та колба.

Меня тревожило, что профессор ничего нам не написал по поводу повторения вчерашней реакции, которая неминуемо погибла без своевременной обработки. Разумеется, в этот первый раз мы ставили ее с небольшой частью вещества, полученного на предпоследней стадии синтеза. Основное вещество лежало в холодильнике хорошо запечатанным в грушевидной колбе. Ничего не оставалось, как собираться и идти в лабораторию сквозь хмурое субботнее утро. Мы так долго работали над этим синтезом, оптимизируя каждый шаг, что мне вовсе не хотелось пропустить тот момент, когда ктулхумицин будет, наконец, получен. Не будет же сигнализация каждый день срабатывать, будто коварный полтергейст не хочет, чтобы мы закончили свое многолетнее путешествие. Но время торжествовать придет только, когда мы снимем спектр ЯМР для продукта и он сойдется со спектром природного вещества.

Только я вышел из лифта, как увидел Сару у полуоткрытых дверей нашей лаборатории. Она разговаривала по телефону.
– Привет, – сказал я.
Сара обернулась, по ее растерянному лицу текли слезы. Прежде, чем я успел спросить ее, что случилось, она произнесла фразу, которую я запомнил на всю жизнь:
– Профессор Крейн умер.
Что-то разбилось внутри меня. В одно мгновение я почувствовал себя старше лет на двадцать.
– Как? От чего?
– Я нашла его лежащим на полу в лаборатории, – Сара махнула рукой в сторону дверей. – Он не дышал, а лицо было посиневшим. Я сразу же выбежала в коридор и позвонила 911.
– Может, он еще жив?
– Нет, – Сара покачала головой и приобняла меня.
А я прислонился спиной к стене и уставился потемневшим взглядом в точку на другой стороне коридора. Синтез, защита, вчерашняя тревога, недавний сон: обрывки мыслей мелькали в моей голове, и я не мог собрать их вместе. Вот я, а профессора больше нет. Выше меня ничего, пустота. Теперь за старшего я.

– Надо сказать другим профессорам, декану.
– Да, – покорно согласилась Сара.
– Брайана еще нет?
– Я его не видела.
Двери лифта раскрылись. Из него вышли двое пожарных и Брайан.
– Что, правда? – были его первые слова, как будто мы решили всех разыграть.
Сара кивнула.
– Где тело? – спросил один из пожарных. – В лаборатории? Туда безопасно заходить?
– Там было все обыкновенно. Ни следа взрыва или пожара, – начала объяснять Сара.
Мы втроем последовали за пожарными внутрь. Я не хотел смотреть на мертвого профессора Крейна и сел за свой стол. Только мельком я бросил взгляд на его ботинки, торчавшие из-за лабораторного табурета. Он был в халате. Лица я не видел и не хотел видеть.

Я сидел в задумчивости, опершись о стол локтями, а подбородком о сложенные ладони. До меня долетали голоса Сары, пожарных, затем бас профессора Вильсона из соседней лабы. Я не хотел думать о смерти, мне нужно было отвлечься, хоть на синтез, хоть на чтение новостей. Я стал шарить по столу и искать лабораторный журнал, где вывел вчера слово “Ктулхумицин” и схему реакции для последней стадии. Вчера? Казалось, что это было в прошлом году. Если не в прошлой жизни.
Но журнала нигде не было. Я проверил ящики стола. Пусто. Профессор его взял перед смертью? И тут в мою голову пришла мысль, что это сцена преступления. Что я не должен ничего трогать, чтобы не уничтожить улики.
– Сара, ты не видела мой лабжурнал? – спросил я, стараясь говорить как можно более нормальным голосом, но понимая, что он дрожит и звучит неестественно.
– Нет, Фил. На твоем столе его нет?
Невольно я заметил, что тело лежало возле тяги, где мы вчера ставили реакцию. Собранная установка, банки с реактивами, термометр – все было так, как мы оставили вчера перед эвакуацией. Только почти незаметный, но противный и незнакомый запах примешивался к ароматам химической лаборатории. Не мог же хлороводород с лестницы его убить? Даже мы с Сарой легко отделались, пройдя через самый эпицентр. Да он бы сюда даже не долетел. Профессор вообще покинул тогда здание? А потом вернулся? Или мы так и сбежали, оставив его лежать здесь одного?
– Странно, – продолжила Сара. – Своего журнала я тоже не вижу там, где я его обычно оставляю. Но я сейчас вообще ничего не могу найти в таком состоянии.
– А мой журнал на месте, – отозвался Брайан.
– Вещество! – вдруг вскрикнул я. И бросился к холодильнику. Я пробегал глазами по распахнутой дверце, по покрытым инеем полкам. Грушевидной колбы нигде не было.
– Наш продукт тоже украли! – ошеломленно крикнул я Саре и Брайану.

На мой крик в лабораторию вошел высокий мужчина в форме с нашивками университетской полиции.
– Вы студенты? – обратился он к нам без представления. – Попрошу вас покинуть помещение и ничего не трогать и не забирать. Мы вас допросим позже в качестве свидетелей.
– У нас продукт украли, после пятнадцатой стадии, – обреченно сказал я.
– Сынок, это не самая большая наша проблема сейчас. У вас будет возможность все подробно рассказать, что случилось и что вы видели.

Всю следующую неделю химией мы не занимались. Никто не знал, когда мы сможем возобновить нашу работу и учебу. Если вообще когда-либо. Вначале мы много общались с детективами из полиции, пересказывали ту скудную информацию, которой располагали, университетским чиновникам и всем любопытствующим. После десятого пересказа я отказался объясняться очередному “сочувствующему” постдоку и резко заявил, что хочу, чтобы от меня все отстали.
Врачи назвали причиной смерти сердечный приступ, который случился накануне вечером в пятницу. Когда Сара нашла профессора, лежащим на полу, он был мертв уже несколько часов. Ничего подозрительного, противоречащего этой “естественной для его возраста и стрессовой работы со студентами” гипотезе, обнаружено не было, и университет решил не открывать собственного расследования. Нам разрешили забрать немногочисленные личные вещи из лаборатории. Наших с Сарой лабораторных журналов в полицейской описи не было. Но их исчезновение, как и пропажа вещества из холодильника, их нисколько не заинтересовали, и мне посоветовали обсудить этот вопрос с факультетскими бюрократами.

А дальше были похороны профессора Льюиса Крейна, фокус сочувствия и внимания сместился на его семью, а о нас, трех осиротевших аспирантах, временно забыли. Мы слонялись по факультету как тени. Наша лаборатория оставалась закрытой и опечатанной. Наконец, я получил письмо, что декан хочет нас видеть в четверг 17 сентября в 2 часа дня в своем кабинете, чтобы обсудить нашу дальнейшую судьбу.

Декан Лонгхед был физхимиком-расчетчиком. Атомы и молекулы были для него шариками на экране монитора. Настоящие вещества в банке он, по его собственным словам, презирал, а на самом деле до того боялся, что провел на полу перед своим кабинетом жирную черту мелом, за которую не должен был переступать ни один “вонючий органик”. Но в связи с экстраординарностью произошедшего нашей троице было сделано исключение. Когда мы зашли в кабинет декана, оказалось, что исключение было сделано не нам одним. На стуле у правой стены уже сидел профессор А. С. Смолл.

Я не знаю, было ли у него христианское имя, но все мы звали его Эй-Эс. Отношения между ним и нашим руководителем были натянутые. Назвать их натянутыми было то же самое, что сказать о HClO₄, что это сильная кислота. То есть ничего не сказать. Я привык считать Эй-Эс своим врагом и эта неприязнь распространялась на его студентов, на его статьи, на его лабораторные комнаты, которые начинались прямо у нас за стенкой. Кажется, в географии самые заклятые враги тоже всегда соседи.

Тем сильнее было мое удивление, когда в прошлом году профессор Крейн предложил пригласить Эй-Эс быть членом моего диссертационного совета.
– Профессор Смолл – сильный химик, его советы могут значительно улучшить твою диссертацию, – уговаривал меня профессор. – И его очень хорошо знают. Рекомендация от него очень тебе пригодится, когда ты будешь искать позицию постдока.
– Не даст он мне рекомендацию, – огрызался я.
– У нас с ним были старые терки, но это не относится к моим студентам. Уверяю тебя, профессор Смолл в отношении студентов придерживается всех этических стандартов. А если что пойдет не так, я тебя всегда прикрою.

– Так-так-так, – начал декан. – Перед нами научные дети покойного профессора Льюиса Крейна.
Он перекладывал лежавшие на столе папки.
– Брайан, аспирант пятого года. Оценки средние. Публикация одна, в журнале органической химии в студенческие времена, один из восьми авторов. Теперь Сара, аспирантка четвертого года. Оценки отличные, публикации отсутствуют. Наконец, Филип, аспирант пятого года. Оценки… Могли бы быть лучше. Публикация в журнале “Органические Письма” по проекту, не имеющему отношение к диссертационной теме. Самое важное – иностранный студент. Виза истекает в конце апреля следующего года. Вы в курсе, что в нынешние времена мы не можем гарантировать продление визы, и вам надо будет защититься весной?
– Да, – кивнул я, – в курсе.
– Все идет к тому, что вам придется защищаться со степенью мастера.
– Я поступал на эту программу, чтобы получить PhD.
Декан выпятил нижнюю губу и иронически покивал головой, но спорить не стал.
– Так-так, до меня дошли слухи, что вы трое работали над одним и тем же проектом, синтезом некоего кутулумисина. И после смерти профессора Крейна оказалось, что исходного вещества у вас нет, продукта нет, а лабораторные журналы мистическим способом исчезли. Так?
Мы молчали.
– Какая глупость со стороны профессора дать всем один и тот же проект. И в результате за полгода до защиты у вас за душой нет ровным счетом ничего.
– Как вы смеете критиковать профессора Крейна, – не выдержал я. – Это большой и сложный проект. Каждый из нас проделал огромную самостоятельную работу. И…
– Что-то я не вижу этой работы, – раздраженно оборвал меня декан. – Что это вообще за тема – полный синтез? Кому он нужен? Какая от него практическая польза? В чем интерес изучать химию одного-единственного заурядного элемента второго периода?

Я заметил, что Эй-Эс начал недовольно ворочать носом, но продолжил хранить молчание, которое начинало меня бесить не меньше, чем ахинея, которую нес декан. Сам-то Лонгхед что практически полезного в своей жизни сделал? Все его исследования зациклились на определении оптимального расположения элементов в Периодической системе. Он пытался доказать всему миру, что гелий должен стоять над бериллием, а не с остальными инертными газами, а водород – вообще вынесен в свой отдельный период.

– Я помню, что профессор Крейн был помешан на синтезе этого кутулумисина и убил на него столько лет, что ему перестали давать под него финансирование, – гнусаво вещал декан. – Но вы-то уже взрослые ребята. Не могли за пять лет придумать что-нибудь полегче, что можно было бы опубликовать, и теперь был бы задел на защиту? Я же вас ругаю, но любя. У меня сердце за каждого аспирантика кровью обливается. Даже за органиков.

Я изобразил на лице брезгливую насмешку. А вот Брайан, кажется, был напуган. Сара смотрела на декана с безразличием, будто его слова относились только к нам с Брайаном. Неожиданно декана перебил Эй-Эс:
– Вот поэтому я предлагаю решение в сложившейся ситуации. Я могу взять этих двоих в свою группу, и если они будут работать по совести весь оставшийся учебный год, то у них будет достаточно результатов для защиты.
Меня удивило не столько лестное предложение со стороны Эй-Эс к аспирантам своего давнего врага, сколько искра надежды и чуть ли не благодарности, появившаяся на лице Брайана.
– Я не вижу у вас других вариантов, кроме как согласиться на предложение профессора Смолла, – развел руками декан. – Очень щедро с его стороны так делиться грантовыми деньгами в наши непростые времена. Брайан, что ты думаешь?
Брайн, который был готов отмолчаться в течение всей неприятной аудиенции, открыл рот и заикаясь прошептал:
– Я знаю только синтетическую химию. И профессор Смолл – единственный синтетик на нашем факультете. Единственный, кто остался, после того, как профессор Крейн… Я не думаю, что у нас есть особый выбор.

Быстро же он отрекся от своего учителя. Зато Эй-Эс принялся довольно ухмыляться. И я вспомнил, как столкнулся с этой наглой рожей в дверях нашей лаборатории во время паники с хлороводородом. Что он там делал? Зачем он заходил к профессору Крейну, когда нас не было рядом? Презрение перешло в ярость. Одолжение он нам делает.
– Это вы убили профессора Крейна, я не знаю как, но я выясню. Я видел вас в нашей лабе в тот день, не отпирайтесь! – выкрикнул я, тыча дергающимся пальцем в Эй-Эс. – Вы ненавидите нас, как ненавидели профессора Крейна. А все потому, что Крейн был величайшим синтетиком: он всё достигал знанием и химической интуицией, а не тупым перебором, поэтому мог с маленькой группой синтезировать больше, чем вы с двадцатью постдоками, и вы убили его, потому что не хотели, чтобы он синтезировал ктулхумицин. Нам оставалась всего одна стадия. И лабораторные журналы тоже вы украли.
На этот раз уже я стал источником для изумления для всех присутствующих.
– Вы закончили? – спокойным тоном начал Эй-Эс. – Я понимаю, через какой стресс вы прошли за эту неделю. Но это не повод разбрасываться беспочвенными обвинениями. Если кто и виноват, то профессор Крейн передо мной, а не я перед ним. Всем давно известно, что идею “своего” катализатора для гидрирования, он украл из моей грантовой заявки, которую он рецензировал. Мое письмо со всеми доказательствами приоритета было опубликовано в журнале Американского химического общества. И это я имею полное право быть обиженным, что Льюис так и не признал при жизни свою вину передо мной. Преданность научному руководителю похвальна, я всегда ценю ее в своих студентах, но она не должна переходить в слепую ненависть к тем, кто не согласен с мифом о великом синтетике Льюисе Крейне. А в вашу лабораторию я заходил как ответственный за технику безопасности, чтобы напомнить профессору Крейну, что правила относятся к нему точно так же, как и ко всем остальным, включая и вас, мой юный друг. Несмотря ни на что, мое предложение вам о позиции в моей группе остается в силе.

Сложно было сказать, кто вышел моральным победителем из нашей перепалки, но я решил стоять на своем:
– Да я лучше буду рассчитывать энергию ионизации лютеция, – я кивнул в сторону притихшего декана, – чем соглашусь работать под вашим руководством. Вот – берите Сару и Брайана, а я без вас как-нибудь разберусь, что мне делать.
– К сожалению, мисс слишком молода и неопытна, чтобы я мог ее взять в свою группу. Я могу предложить только сложные и серьезные проекты. К тому же она только на четвертом году аспирантуры, поэтому у нее больше возможностей начать с нуля в другой группе, чем у вас.
– Да Сара знает химию лучше меня! – начал заступаться Брайан.
– Как вам будет угодно, – Сара безразлично взмахнула руками.
– Так, – декан решил вернуть ситуацию в свои руки. – Брайан согласен присоединиться к группе профессора Смолла. Хороший мальчик. А вам двоим я даю неделю времени, чтобы вы нашли себе нового руководителя. Особенно ты, Филип, должен понимать, что после апреля тебя никто здесь держать не будет. Я сделал все, чтобы провести нашу сегодняшнюю беседу в цивилизованном русле, но вы, органики, ожидаемо скатились в эскапады и выяснение, кто у кого в детском саду трехгорлый горшок украл. Неделю! До следующего четверга. А сейчас у меня важное совещание по поводу покупки нового масс-спектрометра. Все свободны.

Наша троица вышла из кабинета. За дверью доносился голос декана, продолжившего беседовать с Эй-Эс: “Женщина в лаборатории к несчастью: это как на корабле. Что покойный и продемонстрировал”.
– Но это же дискриминация! – возмутился я.
– Не очень-то и хотелось, – Сара слегка потянула меня за рукав. – Пойдем отсюда. Странный ты, Фил. Сам идти к Эй-Эс наотрез отказываешься, а за меня обижаешься. На Брайана-то ты не обиделся, что он идет к Эй-Эс?
Я взглянул на Брайан, тот смотрел на меня, ожидая ответа.
– Не обиделся, – буркнул я. – Но тебе там будет тяжело.
– А где легко? – недовольно повысил голос Брайан. – У тебя, кстати, Эй-Эс на диссертационном совете. Зря ты на него наехал. Аж декан прифигел. Ты же не веришь сам в то, что он убил профессора Крейна? Врачи установили, что сердечный приступ.
– У меня нет доказательств. Но если бы профессора хотели убить, то за этим стоял бы Эй-Эс.
– Ты его слишком демонизируешь. Были у них по молодости разногласия, но в последнее время нормальные у них были отношения. Вот если бы ты был на месте Крейна, то вы бы на каждом собрании профессоров били с Эй-Эс друг другу морды. Но я на твоем месте забил бы на все и соглашался. Восемь месяцев вы выдержите друг друга. И мне веселее будет с тобой работать, чем с Гогой и Магогой.
– А ты, Сара, что собираешься делать?
– Придумаю что-нибудь. Они правы: у тебя, Фил, самая сложная ситуация. Мы с Брайаном можем годами в аспирантуре сидеть, а у тебя виза.
– Ты толкаешь меня в объятия этого филантропа-благодетеля?
– Никуда я тебя не толкаю, – кажется, даже Сара обиделась на меня. – Думай, как ученый. У нас нет ни вещества, ни публикаций. В синтетической лабе у тебя самые высокие шансы что-то успеть сделать, чтобы защититься в срок. Но решать тебе.

В понедельник я сидел в кабинете профессора Маригольд. Она входила в мой диссертационный совет вместе с Эй-Эс. На втором году аспирантуры я синтезировал для нее одно несложное вещество, и она включила меня в раздел благодарностей в их статье, хотя соавторство было бы намного приятнее. Но я не держал на нее зла. Вся моя ставка в аспирантуре была на синтез ктулхумицина, который должен был стать прорывом и сенсацией. Я считал Маригольд доброй тетушкой, и если она не сможет меня к себе взять, то не представлял, к кому я еще мог обратиться.
– Я все же биохимик, не совсем органик, – будто бы оправдывалась Маригольд. – Тебе намного лучше подходит профессор Вильсон.
– Я говорил с ним в пятницу. Он сослался на отсутствие денег и места в лаборатории.
– А профессор Кубрик?
– С ним я тоже говорил. Но он сразу спросил, какой у меня опыт работы с полимерами. Я ответил, что чисто теоретический, но я готов быстро научиться. Его мой ответ не устроил. Сказал, что до апреля мы ничего не успеем сделать.
– Вот я того же боюсь и в отношении моей группы. Кто у нас есть еще из органиков?
– Профессор Мамараму. Я только что пообщался с ним. Он говорит, что через две недели собирается на саббатикал и будет отсутствовать полгода.
– Да, такое тоже не годится. Что же делать-то? Может, тебе проще будет вернуться в твою страну, Филип?

Вот не собирался я злиться и выходить из себя. С отсутствующими козырями в рукавах я был готов согласиться с любыми требованиями Маригольд, но что она знает о моей стране?
– Знаете ли вы, чего мне стоило попасть сюда в аспирантуру? Я не могу вернуться на родину. Там полный синтез так же никому не нужен, как здесь никому не нужен я. Если на то пошло, то лучше уж в окно, чем назад.
Я сделал настолько убедительный жест в сторону окна, что профессор вскрикнула.
– Филип, но ты же понимаешь, почему никто не хочет тебя брать? Никто не хочет портить отношения с профессором Смоллом. У всех есть студенты, которых надо защищать, и гранты, которые надо получать.
Повисла тяжелая тишина. Все дороги вели в ад.
– Есть еще один профессор-органик, который не боится Смолла, – заговорщицки зашептала Маригольд. – Но это последнее средство, Филип. Ты понимаешь, о ком я говорю?
– Нет, профессор, – недоумевающе ответил я. Но ее тон порождал во мне нехорошее чувство чего-то опасного или постыдного.
– Я тебя сведу к профессору Карлу фон Хофману. Сегодня понедельник, он должен быть у себя в башне и обозревать дела этого факультета своим единым глазом, словно древнескандинавский бог Один.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив