Все мои воспоминания рано или поздно (я могу пропустить неделю, не больше)

montrealex — 03.06.2018 Так что советую, всем тем, кто любит современную честную прозу (в них нет ни капли вранья) сразу читать.

За упорядочение воспоминаний о петрозаводском периоде моей жизни я сел по-настоящему только в марте 2017, хотя, конечно, то там, то сям в моём Живом Журнале появлялись заметки о пединституте.

Конечно, я не хотел учиться и жить в Петрозаводске.

Этот город даже в Сортавала имел дурную славу по части хулиганов, детей пролетариев с Онежского тракторного, Тяжбуммаша, судо - и станкостроительного заводов, и ещё кучи промышленных предприятий.

Сначала хулиганами и пьяницами были сами пролетарии, потом, натурально, такими же стали их отпрыски.

На самом деле Горький, сейчас Нижний Новгород, где остались мои мечты стать дипломированным переводчиком, был не лучше в этом отношении, с той разницей, что мама моя была от Горького на расстоянии в несколько раз превышавшем 300 км, разделявшие Петрозаводск и Сортавалу.

Первый раз я приехал в Петрозаводск, когда поступал на работу в сортавальское отделение петрозаводского вагонного депо, не поступив в Горьковский пединститут на переводческий факультет. Осенью 1972 года то бишь. Надо было идти в петрозаводское вагонное депо и зачислиться туда учеником слесаря. Днём я сходил, всё сделал.



Снимок времён работы в вагонном депо. Снимала одноклассница Света Петрова, если не ошибаюсь.
Когда работал, волосы прятал под кепку или зимнюю шапку (не дозволялось по трудовому кодексу
иметь их распущенными). Одет в финскую куртку "Джеймз" за обладание которой тогда могли и убить.
Убивали и за меньшее.


Осталась масса времени до поезда, и я пошёл гулять. Хорошо помню вокзал и прямую улицу, ведшую к Онего. Тогда я даже не знал, что она ведёт к Онежскому озеру, потому что дошёл я только до середины проспекта Ленина. Зашёл в книжный магазин (как оказалось, в магазин номер один – первый, то есть), он же магазин «Политкнига», и купил пару учебников английского, которых, впрочем, почти не раскрывал до самого поступления в Карельский Государственный пединститут – КГПИ или Каргоспедин.

Потом вернулся на вокзал, поезд Петрозаводск-Ленинград (через Сортавала - так и писалось на табличках вагонов) отходил примерно в полночь, и я решил ждать посадки на вокзале.

А до поезда оставалось часа три. Чтобы размять ноги, вышел на перрон и прошёлся в сторону Сортавалы по платформе. Когда возвращался в тёплый по сравнению с улицей вокзал, ко мне подошёл парень выше меня на голову (я вообще до 17-18 лет мелкий был) и миролюбиво, как мне показалось, спросил, откуда я. Я честно ответил, что я из Сортавала, и он так же спокойно предложил мне поделиться всей мелочью. Спорить было неразумно, дёргаться на него ещё неразумнее, потому что у меня были и рубли во внутреннем кармане. Ещё не заработанные, мамины. Может быть рублей десять, а может и больше. В случае сопротивления я рисковал расстаться и с ними. Отдал ему копеек сорок, и мы расстались. С тех пор я из вокзала больше не вылезал.

Почему-то запомнился на всю жизнь такой эпизод.




Я сидел у буфета, где уже выпил тёплого какао, и съел какую-то булку, и наблюдал за очередью. Толстая буфетчица проворно обслуживала клиентов, которые либо брали еду, чтобы унести с собой, либо ели тут же, за двумя-тремя стоячими столиками. Подошла очередь немого, который жестами показал, что ему было нужно, не помню уже, что именно, несколько булочек, печенинок или конфетин. Она всё взвесила, положила на тарелку, и тут он показал жестом, как показывают сворачивание кулька, что всё теперь нужно завернуть. Как разоралась буфетчица! Она кричала: «Сразу говорить надо!», словно перед ней был не немой, а говорящий.
И я задумался, а как он мог показать жестами, что покупку, которой он ещё не сделал, нужно будет завернуть? Если бы он стал вначале изображать кулёк, то где гарантия, что буфетчица не заорала бы, что не понимает, о чём это он? Гарантии такой советский сервис не давал.
Никогда.
Сколько себя помню, буфетчица и продавщица в совдепии была всегда одна.
Покупателей всегда было много.

Но вернёмся к августу 1973 года. С документами, подготовленными на этот раз куда лучше, чем для поступления в Горьковский педвуз (см. окончание первой книги), я, наверное, пошёл сразу, благо поезд приходил утром, в здание пединститута на Пушкинской. Отдал документы и пошёл ночевать к маминым родственникам, мама снабдила их адреском. Их квартира была на 4-м или 5-м этаже, я смотрел из открытого окна, выходившего на привокзальную площадь, на машины и на людей внизу и думал: если поступлю, ведь мне придётся жить в этом городе пять лет.
Город был мне чужой, понятно, но в общем-то никакой. Ни хороший, ни плохой. Я его просто не знал. Как в воду глядел тогда из окна. Прожил пять лет, с 1973 по 1978, потом два года не жил (Харлу и Москва, учительствование и армия), а потом с октября 1980 по май 1998 ещё 18 лет. Всего, значит, 22 года возьмём для ровного счёта, всё же я куда-то ездил, в отпуска, в Америку, в плавание на «Одиссее», а ближе мне город не стал. Остался навсегда чужим. И это чувство только крепло все последующие годы, сейчас октябрь 2017, я только что вернулся из Петрозаводска в Монреаль, и очень рад, что всё, связанное с городом юности, осталось позади, по крайней мере до июня 2018.
(Апдейт - до июля. Планы примерно выдерживаются, впрочем)

А повествование, описывающее период с 23 мая 1998 и по сегодняшний день, будет сделано в третьей книге, канадской. Она уже написана куда в большем объёме, останется только скопировать с блога.

Вторая же книга начнётся с того момента, как я поселился в шестой, по-моему, комнате общежития на 4-х человек, на проспекте Ленина перед сдачей вступительных экзаменов. Абитурой, так сказать был. Общежития этого уже давно нет. То есть здание, конечно, стоит, но вместо общежития – учебные классы. После окончания ВУЗа я был в институте пару раз только, оба раза на юбилеях иняза – 15 и 30 лет, кажется.




Снимок вверху сделан в 2004 году, когда я первый раз через 6 лет приехал в Петрозаводск.

Педвуз наш потом переименовали в университет, (Каргоспедун), затем в «Педагогическую академию» а потом, вроде, и вообще слили с универом. Не знаю, носит ли он имя сталинского прихвостня Кууусинена (памятник ему стоит, позорит город). Причём один раз, в 2005 году, я даже попытался читать там лекцию о квебекском варианте французского языка.

Это было ошибкой, конечно, студент сильно изменился по сравнению с моей студенческой эпохой, знать он почти ничего не хотел, но на них, ошибках, я учусь всю жизнь.

В 2017 году здесь уже нет ни иняза ни педа. Прочно обосновался универ в виде совмещенных ПГС и Лесхоза.

Да, пространство облагородили, положили плитку. Ровно то же место 13 лет спустя на снимке слева, в августе 2017. Уже никакого Ленина и в помине нет.



Институт иностранных языков располагается теперь на Пушкинской, вместе с «Институтами» педагогики, физкультуры и туризма.

В октябре того же 2017 года (так получилось, что мне пришлось два раза лететь в том году холодную и сырую Россию, я зашёл в здание на Пушкинской, потому что просто проходил мимо. Я не планировал вообще-то, а зашёл, потому что «публичка» была закрыта. Ну, вижу, слева табличка. Дай, думаю, посмотрю. Посмотрел. Ну то, что иняз с физвосом оказался упомянут рядом - это дно!



Хорошо хоть на первом месте на табличках.
Физвос мы презирали и в грош не ставили.
Это были дубы и гопники.
На входе, при нас, конечно, такого и близко не было, входили все, теперь – цербер и турникет.
Спрашиваю, нельзя ли посетить выпускнику сорокалетней давности. Можно, если есть документ.
Имелся при себе. Российские порядки знаем. Записали фамилиё в книгу. Пошел смотреть.
Посмотрел. Констатировал, что институт сморщился.
Усох невероятно. Вот он весь. Справа и слева - по паре аудиторий. Кабинет с компутерами видел.





Прогресс, чо. Я не знаю, сколько студентов сейчас на инязе, знаю только, что в моё время было легко посчитать: 20 человек на каждом отделении: французском (где я учился), английском и немецком.
То есть 60 рыл. Всего курсов 5, значит 300 человек одновременно учились на инязе.
Учителей в республике всё равно не хватало, потому что самые умные учить оболтусов английскому и прочим двум языкам не спешили.
Оседали в столице или уезжали ещё куда.
Когда я фотографировал вот эти объявы, в дальнем конце коридора промаячили Эрнест Цыпкин и Наталья Токко. Она - вроде, декан иняза сейчас. Цыпкин мне поставил тройку по страноведению. Я не ответил на вопрос про промышленность Ла Рошели, они, гады, там, оказывается, вагоны для марсельского метро клепали. А мне нужен был красный диплом, поэтому страноведение я старому (уже тогда, в 1978 году) Цыпкину пересдавал в холле гостиницы "Северная", где Эрнест закусывал с немцами. Четвёрку он мне поставил. Стрёмно то, что, когда я провёл потом в 1991 году дней 10 в Ла Рошели, вагонов там, вроде уже не делали. А видеорепортажей про промышленность города я наделал по самое не хочу.
Потом Токко с какой-то женщиной, надо полагать, преподом прошли мимо, я среди них никакого интереса не вызвал. Они среди меня – нон плю. Ну что я должен сказать? Отделения французского языка больше нет. Оно слилось с немецким, и немцы взяли верх. Ни одного французского следа нет и близко. Карта Франции? На кой? Хватит немецкой.
Коля Егоров - завкафедрой французского - на пенсии, Наталья Мельникова в могиле.
В 2005 году имел глупость читать на факе лекцию про квебекский вариант французского, правда все ещё были на Ленина 29...



Почётные грамоты и письма выданные тому же Цыпкину какого-то рожна висят на всеобщем оборзении.

Предполагается, что студиозусы должны опписаться от радости за него теперь или как? Преподаватели? Знакомых – с гулькин член.




Свадьба Лены Евсеевой с Толей Борзовым. Фото С.Бойцова с его страницы во «Вконтакте»


Борзова Лена (выпустилась курсом раньше меня и вышла за Толю Борзова, многообещавшего кагебешника, все хрустальные мечты которого Перестройка спустила в унитаз).

Не знаю, чем сейчас Борзов занимается - совершенно неважно. Вадим Павлов имелся в списке.

Выпустился через несколько лет после меня. Какой он преподаватель – не знаю в упор.

Знаю только, что завалил мою дочь на вступительных экзаменах в этот ВУЗ (за что я Вадиму очень признателен, иначе бы всё сложилось по-другому, и дочь не работала бы в правительстве штата Вашингтон в его столице). И это – всё! Никаких больше финских фамилий типа Хюрскюлуото, Куусиниеми или, там Сярки с Севандер (ну эта, последняя, шведская, впрочем). Никаких носителей языка anymore.

На инязе преподаёт какую-то педагогику моя однокурсница Наташа Ильина (нет, она хорошая «девушка» ей уже за 60), но защитила диплом по, вынимание, «коммунарскому движению в Карелии!» По французскому твёрдая троешница все пять лет. Офигеть можно… Как и в то время, когда я учился, 80% зависело от студента - кто хотел, тот знания получил.

Когда в 1986 году (я на карельском ТВ работал), из Дулута, Миннесота, приехали первые американцы, с которыми стало возможным общаться неформально, дома, в квартирах, свободно гулять с ними по улицам, один из них спросил студента старших курсов - сколько времени тот провёл в Америке. Потому что студент говорил по-английски бегло и ... с американским акцентом. Так и не поверил, что бедный вообще никуда не выезжал за пределы совдепии. Выучился, используя то, что было в нашем распоряжении - катушечные магнитофоны, да учила его, наверняка, американка Мейми Севандер. И слух у чувака был, которого меня природа не наделила.

Сейчас, понятно, возможностей для общения на языке у современных студентов куда больше, чем у нас в нашу бытность, когда мы сумели пообщаться один раз с американцами из Огайо и другой – с французами из Ла Рошели за все пять лет обучения.

Причём под неусыпным взором искусствоведов в штатском и стукачей из своего брата – студента.

И всё же немного грустно. Иняз (карельский) уже не торт. Се ля ви.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив