Всё идёт по плану. Хотели как лучше, а получилось как всегда

yarror — 11.05.2025 Что ж, 1 августа 1937 года, погожий летний денёк, почти всё готово для того, чтобы дать последний и решительный бой кулакам и уголовникам. Во дворе областного УНКВД рабочая суета. Кто-то из сотрудников вытаскивает из подвалов копившийся годами хлам, подготавливая помещения для расстрелов. Специально арестованный дизелист с местного завода проверяет работу генератора, которым будут заглушать звуки выстрелов. Ворчливые водители, бубня под нос, что это не их работа, наносят белой краской на борта своих «полуторок» надписи «Хлеб». На деревянные ящики с маркировкой «Gustav Genschow & Co, Kal. 7,65», сложенные у входа в подвал, уселись трое теломехаников — нежась на солнышке и покуривая махорку, они изучают инструкции по эксплуатации привезённого на прошлой неделе оборудования (Примечание: Если уважаемый читатель не знает, кто такие теломеханики, то рекомендую почитать изданную в 1957 г. книжку «Люди советской тюрьмы» за авторством Михаила Бойкова). Из залихватски затормозившей «Эмки» громко хохоча вываливаются двое оперативников, одетых несмотря на лет­ нюю жару в кожаные плащи.«Я так свою тёщу по второй категории определил, — сквозь смех выкрикивает один из них, — пусть старая карга на выселках пару лет проведёт!» «Ну ты даёшь, Илья!», — отзывается второй. Следом за ними из автомобиля выходит местный балагур Петрович — он здесь уже не в первый раз, недавно вернулся из очередной ссылки и, судя по котомке в руке, готов отправиться в новую. «А вот ещё анекдот: попали как-то на необитаемый остров Сталин, Молотов и Ежов...» — продолжает было Петрович, улыбаясь и прижимая платок к окровавленному носу. Однако эту идиллию прерывает вышедший во двор с лицом темнее тучи начальник УНКВД: «Из Москвы пришёл новый приказ! Всему личному составу срочно собраться для ознакомления! И это... — глядя под ноги бросает он, — Петрович, мне будет не хватать твоих анекдотов... А ты, Ильюша, погорячился наверное с тёщей-то... Ну, чего расселись?!» Именно такую картину рисует воображение, пытаясь представить тот судьбоносный день, когда приказ НКВД № 00447 спустили на места.

Итак, давайте поговорим о «лимитах». Чтобы разобраться в вопросе нам предстоит вновь обратиться к страшно секретным документам. И начнём мы с приказа № 00447, где после таблички с указанием плановых показателей репрессируемых по регионам (Примечание: Всегда мучился вопросом, почему обе таблицы в этом приказе идут в теле документа, а не в качестве приложений, как это делают обычно в подобных случаях) следуют такие указания:

Утвержденные цифры являются ориентировочными. Одна­ ко наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД не имеют права самостоятельно их превышать. Какие бы то ни было самочинные увеличения цифр не допускаются.
В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представлять мне соответствующие мотивированные ходатайства.
Уменьшение цифр, а равно и перевод лиц, намеченных к репрессированию по первой категорий — во вторую категорию и, наоборот — разрешается. [1, с. 333].

Если обратиться к семантике слова «лимит», то перед нами вырисовывается нечто ограничительное, запрещающее превышать какой-то уровень. Хотя ни в приведённом отрывке, ни в самом приказе № 00447 слово «лимит» не озвучено, лишь обозначенные там «цифры» намекают на подобное значение. А это, в свою очередь, как бы говорит нам, что Политбюро вместе с Иосифом Виссарионовичем на самом деле хотели как лучше, ограничивали маховик репрессий, дабы на местах не переусердствовали. Однако Москва далеко, а подвалы областного УНКВД совсем рядом, да и регионы неправильно восприняли сигналы центра. В итоге получилось то, что получилось. Ещё один момент, на который необходимо пристально обратить внимание, это то, что увеличивать «лимиты» можно только после «мотивированного ходатайства» Ежову. И подобные ходатайства не заставили себя ждать:

Куйбышевский край (Примечание: В источнике именно край, а не область): «Так как утвержденный лимит 1 категории 1 тыс. чел. почти исчерпан, а через тройку пропущено дел только поло­ вины районов области — прошу дополнительно дать лимит 1 категории на 800 чел. 27 августа 1937».

Казахстан: «...телеграммой 12 августа № 887 просили Вас увеличить для Алма-Атинской обл. количество подлежащих репрессии по 1 категории с 200 до 500 чел. Вторично просим, учитывая пограничность и засоренность Алма-Атинской обл., наличия вскрытых крупных контрреволюционных организаций, удовлетворить ходатайство. 6 сентября 1937 г.».

УССР: «Прошу утвердить дополнительный лимит по 1 категории 4200 чел.: для Киева, Одессы, Донбасса по 1 тыс., Харькова, Винницы по 500, Чернигова — 200. 6 сентября» [1, с. 358–361].

И это далеко не все подобные сообщения, которые опубликованы в сборниках неполживых документов. Страшно представить, какое количество неопубликованных ходатайств подобного рода ещё может храниться в архивах.

Скрепя сердце, хоть и не всегда с первого раза, Ежов отвечал на подобные телеграммы: «Разрешаю». Казалось бы, безжалостные наркомвнудельцы на местах лишь чуть-чуть испробовав на вкус кровь советского народа, сразу же вошли в кураж и поняли, что без пыток и расстрелов им теперь не мил белый свет, а продолжать свой дьявольский пир они могут лишь постоянно увеличивая «лимиты». Однако разгадка гораздо проще.

Напомню, что операция по приказу № 00447 готовилась целый месяц и была инициирована Политбюро, которое 2 июля 1937 г. разослало телеграмму (если быть точным, то приняло постановление разослать эту телеграмму, но для простоты изложения обозначим этот документ, как «телеграмма Политбюро от 2 июля 1937 г.») с предложениями, от которых невозможно отказаться: всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД предлагалось взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников, а также в пятидневный срок предоставить составы «троек» и количество невинно репрессируемых. На следующий Ежов своей директивой № 266 уже в приказном порядке велел начальникам управлений НКВД взять на учёт «кулаков и уголовников, вернувшихся по отбытии наказания и бежавших из лагерей и ссылок», разделить на две «категории» и телеграфировать об их количестве до 8 июля [1, с. 319].
На местах люди были хоть и подневольные, но крайне исполнительные — настоящие коммунисты, поэтому побросали другие дела и с возложенной на них задачей в большинстве своём справились, хотя были и аутсайдеры, просившие об отсрочке вплоть до 1 августа [2, с. 22].
По линии НКВД тут же посыпались телеграммы Ежову с количеством будущих жертв. Ну а так как коммунисты не любят простые пути, было жизненно необходимо дублировать информацию, которую и без то­ го собирало НКВД, чтобы с мест по партийной линии передавать её в Политбюро. Помимо количества репрессируемых по каждому региону, в Политбюро стекались и составы «троек».

В Политбюро на протяжении последующих двух недель подбивали списки «троек» и количество репрессируемых по республикам и областям нашей необъятной Родины. А дальше произошёл сюрприз: появился тот самый знаменитый приказ НКВД № 00447. В приказе чёрным по белому были обозначены следующие контингенты, подлежащие кровавым репрессиям:

1. Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность.
2. Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность.
3. Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновив­ шие свою антисоветскую преступную деятельность.
4. Члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, муссаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты, скрывшиеся от репрессий, бежавшие из мест заключения и продолжающие вести активную антисоветскую деятельность.
5. Изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных формирований.
Репрессированию подлежат также элементы этой категории, содержащиеся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.
6. Наиболее активные элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу.
7. Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой.
Репрессированию подлежат также элементы этой категории, которые содержатся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.
8. Уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность.
9. Репрессии подлежат все перечисленные выше контингенты, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельскохозяйственных предприятиях и в городе — на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве.

То есть к «кулакам и уголовникам, вернувшимся по отбытии наказания и бежавшим из лагерей и ссылок» добавился немалый такой перечень прочих антисоветских элементов, при чём находящихся не только на во­ ле, но и содержащихся в местах лишения свободы. Конечно, если судить по июльским телеграммам и бесконечному «протоколу № 51» Политбюро, то с мест запрашивали крови и церковников, и национал-террористов, и мусульманского духовенства, и других. Однако в большинстве регионов инициативу не проявляли и подсчитывали только тех самых «кулаков и уголовников». Таким образом, не увеличивая «лимиты» охватить все категории репрессируемых по приказу № 00447 было уже просто физически невозможно. В этом случае напрашивается вопрос: зачем был нужен весь этот цирк с утверждением количества будущих бессудных жертв, тем более с заботливым округлением цифр перенесённый в приказ № 00447? Коммунисты ничего не смыслят не только в экономике (перечитались бородатых классиков и не верят в невидимую руку рынка с расправившими плечи атлантами), но и ничего не знают о планировании? Или, наоборот, это элемент их дьявольского плана? А может быть, чтобы накопить в сверх­ секретных архивах побольше документальных доказательств собственной бесчеловечности? Вопрос без ответа, этакий дзен-коммунистический коан. Да и ответ на этот вопрос не могут чётко сформулировать даже составители сборников неполживых документов:

При сопоставлении заявок на «лимиты», поступивших с мест с 5 по 11 июля, с «лимитами», составленными на совещаниях в НКВД, бросается в глаза странная округленность цифровых показателей. В первых заявках практически во всех случаях цифры сами по себе свидетельствовали о попытках конкретно определить численность репрессируемых. Приведем примеры: в Карелии 12 человек к расстрелу и 74 человека в ссылку, в Чувашии соответственно — 143 и 877, в Черниговской обл. — 244 и 1379, в Кировской — 368 и 510, в Ярославской — 685 и 1265, в Курской — 1798 и 2986, в Куйбышевской — 1881 и 1259, в Челябинской — 2552 и 5401, в Азово-Черноморском крае — 6644 и 6962 человека и т.д. (см. док. № 197–199). Выработанные или продиктованные на совещаниях лимиты были представлены совершенно иными цифрами (примеры приводятся по тем же районам и в том же порядке): 300 и 700, 300 и 1500, 300 и 1300, 500 и 1500, 750 и 1250, 1000 и 3000, 1000 и 4000, 1500 и 4500, 5000 и 8000 и т.п. (см. док. № 207). Независимо от увеличения или уменьшения «лимитов» приведенные цифры однозначно свидетельствуют об отсутствии их связи с реальными «враждебными элемента­ ми», «зачинщиками преступлений» и др. Действительность не имела значения! Задача состояла в массовых расстрелах, которые посеют страх и сами по себе заставят подчиниться и замолкнуть всех [1, с. 36].

Внушение страха, желание подчинения и прочее БДСМ. Это действительно единственное объяснение, которое приходит на ум, хотя и ставит в тупик: неужели массовая агитация и пропаганда среди населения за 20 лет Советской власти так и не дала никаких результатов, что пришлось в очередной раз прибегать к массовым операциям? Тем не менее, даже составители сборников неполживых документов считают, что «лимиты» в приказе № 00447 являются отголосками июльских докладов из регионов и отсутствовали какие-либо промежуточные директивы, уточняющие кон­ тингент репрессируемых. Об отсутствии таких директив можно судить и из сверхсекретных телеграмм об увеличении «лимитов». Например, «Телеграмма УНКВД Казахстана Н.И. Ежову» от 6 сентября 1937 г.: «При первоначальном представлении по Алма-Атинской обл. [о] количестве 1 категории — 308 чел. нами был учтен лишь контингент кулачества и уголовников отбывавших уже наказание и бежавших репрессии. Приказу № 00447 и циркуляру № 61 рассмотрению тройки подлежит целый ряд других контингентов не включенных и не предусмотренных нами ранее ([в] частности участники повстанческой организации)»[1, с. 360].

Изменения коснулись не только репрессируемого «контингента», но и самих мер репрессии. В директиве № 266 Ежова говорилось следующее:
«Всех учтенных кулаков и уголовников подразделите на две категории: первую — наиболее враждебные элементы, подлежащие аресту и расстрелу в порядке административного проведения их дел через тройки; вторую — менее активные, но все же враждебные элементы, подлежащие высылке в районы по указанию НКВД СССР». Тоже самое, хотя и в менее приказном тоне, говорилось в телеграмме Политбюро от 2 июля 1937 г. Здесь следует отметить сразу несколько моментов.

Во-первых, через «тройки» предполагалось проводить только административные расстрелы наиболее враждебных элементов. Высылкой же менее враждебных должно было заниматься НКВД СССР, т.е. непосредственно центральный аппарат НКВД под руководством Ежова и Фриновского. Что ж, допустим. Безграничное доверие к местным властям — они к народу ближе и прекрасно знают, кого у них там следует расстрелять, а кого помиловать. При этом мы видим революционную бдительность — высылка дело серьёзное и местных нужно проконтролировать, мало ли они честных граждан из злого умысла или по ошибке вышлют.

Во-вторых, давайте вспомним, что же такое высылка, ну и заодно и ссылка. Для этого обратимся к изданному буквально накануне «большого террора», весной 1937 г., краткому учебнику «Советское уголовное право» Б. Ошеровича и А. Герцензона:

Высылка заключается в том, что осужденному запрещается проживание в местности, в которой он жил до осуждения; кроме того, ему может быть запрещено проживание в определенных местностях. Высылка преследует цель — удаление из данной местности лица, пребывание которого именно в этой местности является опасным.
Эта мера наказания может назначаться, согласно ст. 35 УК, на срок от одного года до пяти лет.
Ссылка без исправительно-трудовых работ преследует цель не только удаления осужденного из местности, где пребывание его опасно, но и поселение его в определенной местности, преимущественно удаленной, с запрещением до истечения срока ссылки покидать это место.
В месте ссылки ссыльный избирает себе общественнополезное занятие по своему усмотрению [3, с. 84].

Ещё раз повторю: высылка это запрет на проживание в определённой местности, а ссылка — поселение в определенной местности с запретом её покидать. Что же за зверь такой «высылка в районы по указанию НКВД СССР» юридическая наука того времени умалчивает. По всей видимости, это смесь высылки со ссылкой, где район проживания вроде как определён, но не обязательно там жить, главное, чтобы не вернулся туда, откуда выслали. Но это не точно.

И раз уж начал цитировать учебник уголовного права, то приведу из него ещё один отрывок:

Применение судом ссылки без исправительно-трудовых работ, так же как и высылки, является сейчас нецелесообразным, так как эти меры не обеспечивают ни изоляции осужденного от общества, ни исправительно-трудового воздействия, поскольку осужденный не привлекается к обязательным исправительно-трудовым работам.
Поэтому Верховным судом РСФСР дано 13 июня 1933 г. указание о прекращении высылки и простой ссылки и приме­ нении взамен их других мер уголовного наказания из числа предусмотренных Уголовным кодексом[3, с. 84].

Ну и, в-третьих, по какому принципу определяли степень враждебности кулаков и уголовников? В директиве № 266 и телеграмме Политбюро отчётливо звучало, что репрессии относятся исключительно к отбывшим наказание и «бежавшим из лагерей и ссылок». Однако для совершивших побег в УК РСФСР существовала отдельная статья 82, которая со всеми изменениями к 1937 г. звучала так:

82. Побег арестованного из-под стражи или из места ли­ шения свободы —
лишение свободы на срок до трех лет.
Побег с места обязательного поселения (ссылки) или с пути следования к нему, а равно уклонение от исправительно-трудовых работ присужденных к ссылке, —
замену ссылки лишением свободы на тот же срок. Самовольное возвращение высланного в места, запрещенные для проживания, —
замену высылки лишением свободы или ссылкой на тот же срок, причем ссылкой может быть заменена лишь высылка, назначенная на срок не ниже трех лет. [10 июня 1931 года (СУ № 30, ст.266)].
Примечание. Меры, предусмотренные чч.2 и 3 настоящей статьи, могут быть назначены определением суда в порядке исполнения приговора (ст.461 УПК). [10 июня 1931 года (СУ № 30, ст.266)].

Получается, что высылка (даже полуссылка) в качестве меры наказания для совершивших побег из ссылок и лагерей была бы слишком мягким наказанием и как бы намекает, что побег это вполне законный путь к свободе — если не получишь в спину пулю от стрелка ВОХР, то лагерь тебе Советская власть заменит высылкой. Значит автоматически для таких людей предполагался расстрел. Хотя по хорошему счёту расстрел полагался бы местному руководству НКВД за то, что они способны в пятидневный срок выявить беглых преступников, но без дополнительного пинка из Центра этого не сделали. При этом даже за побег такое наказание звучит через чур жёстко.

В таком случае, под высылку по умолчанию попадали все, кто в прошлом имел судимость и мог быть отнесён к категориям «кулак» или «уголовник», так как за 5 дней (Примечание: На самом деле дня за два-три — нужно учитывать, что минимум день уйдёт на постановку задачи подчинённым, день — на сведение данных, минимальную проверку и их уточнение, ну и не забудем про фиксированный выходной, который выпадал на 6 июля) представляется весьма проблематичным выявить и взять на учёт враждебные элементы, если такая работа не проводилась ранее (а если бы проводилась, то никакого смысла в подобных директивах не было).

А как быть с теми, кто вроде и подпадал под категорию «менее враждебных», в побегах уличены не были, высылка их не исправит, но расстрела они не заслужили? Впрочем, чего наматывать сопли на кулак? У нас тут борьба с контрреволюцией или где?!

Вероятно, в Свердловске тоже не совсем понимали суть как теле­ граммы Политбюро, так и директивы № 266, поэтому просто, по-уральски, 9 июля 1937 г. Секретарь Свердловского OK ВКП(б) А. Я. Столяр отправляет шифровку, содержащую такой текст: «По Свердловской области подлежат репрессии 10.500 кулаков и 1.500 уголовников. Из них необходимо расстрелять 4.700 кулаков, подвергнуть ссылке и заключению в концлагеря 5.800; уголовников подлежат расстрелу 300 человек, ссылке и заключению в концлагеря 1.200 » [2, с. 64].

В Политбюро, впрочем, такой юмор не оценили и 10 июля в бесконечном протоколе заседания № 51 поправили: «Утвердить намеченных к расстрелу кулаков 4.700 чел. уголовников 300 чел. и высылке кулаков 5.800, уголовников 1.200 чел.» [2, с. 77].

К 30 июля 1937 г. в НКВД СССР и Политбюро наконец прочитали учебник по уголовному праву, узнали меры наказания за побег, поняли разницу между высылкой и ссылкой, осознали что это оба этих наказания уже не котируются и приняли судьбоносное решение: в приказе № 00447 прозвучало, что привлекаемые по «второй категории» «подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки». То есть, мало того, что ответственность за «вторую категорию» переложили с НКВД СССР на местные «тройки», так и высылку заменили на реальные сроки, при чём очень серьёзные.

Литература:
1. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927—1939: Документы и материалы. Т. 5. 1937—1939. Кн. 1. 1937 / под ред. В. П. Данилова, Р. Маннинг. — М : РОССПЭН, 2004. — 648 с.
2. Юнге, М. Вертикаль большого террора. История операции по приказу НКВД № 00447 / М. Юнге, Г. Бордюгов, В. Биннер. — М : Новый Хронограф; АИРО-XXI, 2008. — 784 с.
3. Герцензон, А. А. Советское уголовное право. Краткий учебник для юри­ дических школ и курсов / А. А. Герцензон, Б. С. Ошерович. — М : Юридическое издательство НКЮ СССР, 1937. — 228 с.

Что ж, получилось многабукав, поэтому продолжим на следующей неделе.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив