Возвращение лже-Одиссея

new_etymology — 24.01.2022

...Мы можем предпринять попытку обосновать – конечно, на уровне предположений – события, рассказанные в Одиссее, считая, что поэма черпала вдохновение в реальных событиях. Накануне повторного замужества Пенелопы, которая могла стоить ее сыну Телемаху права на царствование – поскольку он мог унаследовать отцовские «géras» (привилегии) только при условии, что его мать не выйдет замуж повторно (Одиссея 11.174-175; 11.184-186) – Телемах решает отправиться просить помощи у старых друзей своего отца (который не вернулся на Итаку после того, как ушел на войну за двадцать лет до того). В Одиссее есть прямые ссылки на этот план, c предоставлением слово сватающимся женихам высказать свои озабоченные мысли:
На нас Телемах замышляет убийство!
Иль он кого привезет из песчаного Пилоса в помощь,
Или, быть может, из Спарты (Одиссея 2.325-327).

Телемах до этого пророчески грозит им: «Все вы погибнете здесь же, и мщения за это не будет!» (Одиссея 2.145). Он возвращается из поездки с «кем-то», кто может ему помочь (совпадение возвращений Телемаха и Улисса на Итаку, являющуюся центром повествования, довольно подозрительно). Они размещают свой «штаб» в хижине надежного свинопаса Евмея, лежащей поодаль от города, где они устроят бойню и сорвут повторное замужество Пенелопы. Если реальная история стала вдохновением для главной идеи Одиссеи, то человек, помогавший Телемаху, был, возможно, ложным Улиссом, которого никто никогда – даже его супруга! – не узнал – а шрам, предъявленный старой няне на опознание, был хитрой уловкой. Это также объясняет внезапный нелепый отъезд Улисса сразу после устроенной резни (Одиссея 23.267-280) в поисках маловероятного народа, незнакомого с морем и мореплаванием.

Впоследствии сам Телемах или один из его потомков мог поручить придворному барду – вспомните о точности морфологических деталей о. Люэ-Итаки! – создать поэму, которая бы прославила его знаменитого предка и в то же время предоставила сфальсифицированную версию событий, произошедших на Итаке. Этот поэт, возможно, и приписал своему главному герою в заслугу падение Трои и расправу над женихами Пенелопы. Только Улисс, а не его сын, имел моральное право убить столько безоружных людей против интересов Пенелопы! – которая до последнего момента находилась в неведении о заговоре против ее женихов. Поэт, в частности, стремится оправдать как странное отбытие после резни, так и двадцать лет отсутствия Улисса, поровну разделенные между «десятилетней» осадой с ее невероятным завершением (с уловкой с «деревянным конем») и последующими еще более невероятными причудливыми странствиями.

С этой целью бард создал – возможно, опираясь на уже пересказывавшиеся истории (вероятно, феакского происхождения, учитывая точность описаний норвежских берегов), серию удивительных приключений, умело смешивая легенды моряков, фольклор и настоящие морские маршруты, максимально отдаленные от мира Итаки. Возможно, поэт был также вдохновлен каким-либо распространенным верованием о великом царе, который исчез, но не умер, чтобы в конечном итоге торжественно вернуться – стоит вспомнить только о короле Артуре или Фредерике Барбаросса! Что же до бедной Пенелопы, то она оказалась свидетельницей своей второй неудавшейся брачной церемонии, превращенной ее сыном в резню, и получила слабое утешение, войдя в историю как прототип идеальной жены...

Эта гипотетическая реконструкция изображает Телемаха как своего рода Гамлета: сюжеты о молодом принце-сироте, судьба которого отмечена тенью его великого и уважаемого отца; его сложной семейной ситуацией; гостем, который напоминает ему: «Ребячьими жить пустяками время прошло для тебя / не таков уже ныне твой возраст» (Одиссея 1.296-297); опасное путешествие вдали от дома, с риском не вернуться живым; но, прежде всего, план мести и убийств, которому он так непреклонно следовал. Все это так похоже на Гамлета Саксона, который также убивает своих врагов в конце королевского банкета (Деяния данов 3.6.24)! Своеобразная черта обоих персонажей – амбициозность, связанная с чрезвычайно сильной решимостью достичь своей цели любой ценой.

Также стоит отметить еще одно любопытное обстоятельство: форму, которую Шекспир выбирает для имени Гамлет (Hamlet) – отличающуюся от Амлетуса (Amlethus) Саксона, похожего на др.-скандинавского Amlódhi. Имя Hamlet звучит как имя Телемах (Telemach), записанное наоборот (все знают, что Шекспир известен своей игрой слов, в которой смешиваются классические ссылки и скрытые значения). Следует также упомянуть, что, согласно Саксону Грамматику, отцом Амлетуса являлся Хорвендиллус (Horvendillus), в Поэтической Эдде – Аурвандилл. Об этом персонаже Якоб Гримм говорит так: «Весь сюжет легенды [об Аурвандилле] напоминает Одиссею (...) Даже бесшовное платье можно сравнить с фатой Ино».[1] Таким образом, каждый из двух членов пары отец-сын Одиссеи (Улисс-Телемах) находит своего аналога в соответствующей паре др.-скандинавской мифологии (Хорвендиллус-Амлетус).

Что касается настоящего Улисса, участвовавшего в войне, по некоторым намекам можно понять, что он пал во время Троянской войны после событий, описанных в Илиаде. Например, он делает заявление, которое звучит как эпитафия:
Жизнь проводить
Зевс предназначил от юности до старости самой
В войнах тяжелых, пока без остатка мы все не умрем (Илиада 14.85-87).

Поэт Одиссеи делает похожее заявление: «Лучше бы мне умереть и судьбу неизбежную встретить / Было в тот день, как в меня неисчетные толпы троянцев / Сыпали медные копья над трупом Ахиллеса! / С честью б я был погребен, и была б от ахейцев мне слава [kteréon]» (Одиссея 5.308-311). Похоже, это относится к другому высказыванию Улисса в Илиаде: «Если я умру, благородные ахейцы совершат мне погребальный обряд [kteriosi]» (Илиада 11.455). Глагол kterioûsi имеет тот же корень, что и существительное kteréon, т. е. «погребальные обряды», упомянутые в вышеупомянутом отрывке из Одиссеи. Эта строка звучит как одно из частых предзнаменований в гомеровском эпосе, раскрывающих неизбежную судьбу героев.

И черты главного героя Одиссеи, пришедшего на помощь Телемаху, удивительным образом соответствуют одному персонажу из Илиады. Прежде чем объявить себя Улиссом, прибывший на Итаку сообщает, что родом с Крита. Более того, в отрывке из Одиссеи, где он представляется свинопасу Евмею, он утверждает, что общался с Идоменеем, царем Крита, и принимал участие в Троянской войне. Он заходит так далеко, что говорит:
… Идоменею и мне поручено было
К Илиону вести корабли (Одиссея 14.237-238).

Если обратиться к Каталогу кораблей Илиады, то в нем рассказывается, что критскую армию в Троянской войне возглавляли два военачальника: пожилой Идоменей и молодой Мерион (Илиада 2.651). Последний – очень смышленый юноша, упоминаемый не менее пятидесяти раз в Илиаде, отличившийся во многих эпизодах, будучи очень доблестным и храбрым, до такой степени, что его сравнивают с Аресом, богом войны (Илиада 13.328). Мериона также называют pepnyménos, то есть «мудрым, проницательным» (Илиада 13.254; 13.266), хотя в Илиаде он еще молод. Еще один намек на то, что его можно отождествить с ложным Улиссом, встречается в следующей его браваде:
Лишь Филоктет победил меня луком
в Троянской стране! (Одиссея 8.219-220).

И в самом деле, Мерион был лучшим ахейским лучником: он выиграл состязание по стрельбе из луков (Илиада 23.870-882) после похорон Патрокла, в котором Филоктет не принимал участия, потому что он все еще был болен на Лемносе. Напротив, Улисс в Илиаде – не лучник.[2]

Здесь можно было бы предположить, что в недошедшей до нас версии «Итакской саги» Телемах встретил Мериона в Спарте, а затем критский герой (который через двадцать лет после Троянской войны уже был мужчиной средних лет) помог Телемаху в решении его проблем на Итаке и вернулся домой сразу, как только закончил свою кровавую «работу». Впоследствии, однако, пересказывающий бард или заказчик, вероятно, решили, что резня, устроенная Улиссом, мужем-мстителем, вновь появившимся после многих вымышленных приключений, была бы лучшей и более приемлемой с моральной точки зрения концовкой, учитывая, что были убиты десятки безоружных людей.

Эта реконструкция также делает путешествие Телемаха в Пилос и Спарту «в поисках отца» значимым для сюжета Одиссеи, хотя обычно оно представляется излишним. Его стратегическая важность проявляется в начале стиха в предложении, где Афина обращается к Телемаху: «Я дам тебе мудрый совет, если хочешь меня послушать» (Одиссея 1.279), когда убеждает его отправиться в Пилос и Спарту и, по его возвращении, навсегда решить проблему с женихами Пенелопы, также прибегнув к убийству (Одиссея 1.295). Этот «мудрый совет» богини фактически становится стратегически важным: он – истинное начало поэмы, потому что запускает цепь событий, которые приведут развязке с резней женихов.

Эта интерпретация очень хорошо согласуется с отрывком из 10-й Песни Илиады, в котором упоминаются дружеские отношения между Улиссом и Мерионом. Последний перед ночным набегом Улисса на троянский лагерь дает ему свое оружие: лук, колчан, меч и шлем, украшенные клыками кабана (Илиада 10.260-265). Мы знаем, что в гомеровском обществе узы дружбы были очень важны: они передавались из поколения в поколение и выражались в обмене подарками, гостеприимством и услугами. Следовательно, просьба Телемаха о помощи старому соратнику его отца никогда не осталась бы непринятой. Более того, за этим переходом оружия от Мериона к Улиссу, можно увидеть своего рода символическое напластование фигур двух героев, что полностью согласуется с тем, что уже было выявлено к настоящему моменту: для архаичного менталитета оружие воина, особенно шлем, в определенном смысле представляло его идентичность. Элиза Авеццо[3] в своем комментарии к Илиаде подчеркивает
«…единство героев и их оружия, для которых оружие – форма героя, оно «есть» «герой».[4]

В целом, кажется, что в гомеровских поэмах существует не менее трех Улиссов: первый – персонаж Илиады, копьеносец (вероятно, погибший во время битвы за труп Ахиллеса); второй – главный герой Одиссеи на Итаке, лучник, которого, вероятно, можно отождествить с критским героем Мерионом; третий – главный герой странствий по норвежским берегам и прилегающим островам, копьеносец, возможно, до этого герой одной из феакских саг.

В заключение отметим, что параллели между Мерионом Илиады и Улиссом из Одиссеи, с одной стороны, заслуживают дальнейшего изучения специалистами, а с другой – делают проблему происхождения гомеровских поэм еще более сложной и интригующей. Также примечательно, что в греческом мире нет никаких следов этой очень древней «словесной тайны», что подтверждает идею о том, что средиземноморские греки не имели ничего общего с первоначальным контекстом двух произведений.

[1] Де Сантинелла 2003, стр. 476.

[2] Еще одна странность Одиссеи заключается в том, что Улисс на Итаке является лучником, однако в своих странствиях никогда не использует лук и стрелы, даже когда он стреляет в оленя на острове Цирцеи (Одиссея 10.162). Если учесть, что феаки не любили лук и стрелы (их игры не предусматривали соревнований такого рода), это может быть ключом к определению феакского происхождения саг, ставших вдохновением для песен Одиссеи о странствиях Улисса.
Единственные строки в Илиаде, в которых Улисс пользуется луком – это 10-я Песнь Илиады, которая всегда считалась недостоверной, с целым набором аспектов, напоминающих Одиссею. Как подчеркивает Элиза Авеццо, «она [10-я песнь], имеет стиль, более близкий к Одиссее, чем к Илиаде» (E. Avezzù in Homer 1998, p. 492, note 7.)

[3] Элиза Авеццо (Elisa Avezzù), итальянская писательница, переводчица, эллинист.

[4] E. Avezzù in Homer 1998, p. 492, note 7.


из готовящейся к публикации работы Нордические начала Илиады и Одиссеи: миграция мифа.
Феличе Винчи
2022

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив