ВОТ, РЕШИЛ ПОВТОРИТЬ. ПОЧЕМУ?

illesh — 27.04.2011 МОЙ ЧЕРНОБЫЛЬ

Три дня подряд смотрел передачи, связанные с датой крупнейшей аварии ХХ века.
Общее впечатление - полное охренение. Ведь полно свидетелей и участников - а от президента до каналов бредового рейтинга - несли если не чушь, то враньё непотребное.
Прошло ведь всего 25 лет - а можно не опасаясь обвинения ложные предъявлять, героев выдуманных показывать...
Что же говорить о событиях пятидесятилетней и более давности? Там вообще от того, что происходило в действительности, можно НИЧЕГО не оставить.
История перекраивается легко и нагло. Увы.
Вот - практически дневниковая - запись первых дней катастрофы.
Решил, видимо от беспомощности, напечатать этот рассказ еще раз. Может кого и заинтересует...



















Мирный атом – в каждый дом!

«Ну что, Женя, теперь можно утверждать, что мирный атом вошел в каждый дом?» – высокий, худой, в годах мужчина с удовольствием затянулся и пустил дым в низкий, косой потолок. Это был даже не потолок, а изнанка лестницы, под которой отвели место для курения. Женя человек, к которому обратился высокий, был напротив – небольшого роста, полноватый, с залысинами. А еще – академик, начальник над физиками-ядерщиками, растиражированный всеми газетами крупный научный функционер.
От неожиданного поворота разговора академик растерялся. Все курившие рядом грохнули. Хохот гулом ударил из-под лестницы. Нервное напряжение очередного утреннего (после очередного ночного) совещания, которое только закончилось на втором этаже райкома партии, превращенного срочно в «штаб по ликвидации», в момент испарилось: люди заулыбались, стали похожи на обычных, правда, сильно измотанных капитанов советской промышленности. Большинство – из гавани всемогущего и, соответственно, секретного Министерства среднего машиностроения.
Одно никакой шуткой исправить было невозможно: за окном начало мая 1986 года, и дело происходило в малоизвестном пока райцентре Чернобыль.
До разрушенной атомной станции – десяток километров.
До полного осознания величины катастрофы – пара месяцев.
Пожалуй, только под этой лестницей в тот час и находились люди, которые могли что-то внятное сказать о трагедии. Все они по приказу были одеты в одинаковую зеленую униформу – куртки и брюки, очень похожие на те, что носили в студенческих стройотрядах. Только над накладными карманами курток были прикреплены не значки, а накопители радиации. Если наши отечественные – то чин не великий. Ну, член-корреспондент какой-нибудь. Если аккуратные, натовские – то носитель их наиответственнейший товарищ. Наверняка из госкомиссии. А так под лестницей и не разберешь. Всех вроде уравняла большая беда. Пачка «Казбека» по кругу. Женя, Саша, Виктор Николаевич… Но и его – на «ты».
У меня в голове – гул. От бессонницы. Ночевать в Зоне негде: в Припяти все в радиоактивной грязи, а уж в промзоне станции и того хлеще.
В Чернобыле, где спокойно, где местное население уже выселили, все пустые дома быстро заняли хлынувшие со всей страны спецы. Каждый вечер одна проблема: где спать? Последнюю ночь провел (мне не до смеха) в гинекологическом кресле. В местной больнице. Все подходящие кабинеты и там оказались заняты. Вот мы на пару с Сашей – вежливым до застенчивости доктором наук из курчатника и устроились как короли.
Или как королевы?..
Позже, осенью, доктор наук, чтобы не отрываться от фантастического эксперимента выхода радиации за пределы активной зоны (мечта для физика, занятого расчетами безопасности: в искусственных условиях такого никто не в силах создать) привезет сюда жену. Тоже интеллигентную, совсем не физика. Так и будет в сюрреалистическом мире радоваться жена научным успехам мужа, готовя ему на плитке нехитрую еду. Так и проведут они рядом с промзоной несколько незабываемых месяцев.
Но это будет потом.
А пока хочется спать. Есть тоже хочется, но меньше чем спать. Прислонишься к стене, закроешь глаза и уходит монотонный гул голосов. Сначала цветная пелена, а из нее, как из тумана, выплывают очертания телег с деревенским скарбом, людей – мужчин, женщин, детей – бредущих устало за телегами. Но и скрип колес, и унылую перебранку возниц заглушает мычание коров. Одна заревела, за ней – другая, третья… Некогда их доить: бежать надо. Подхватывают овцы, теперь и собаки лают – двигается лавина переселенцев. На что же это похоже? Ну, да! Видел по телевизору подобное на черно-белых кадрах хроники сорок первого года. А здесь все цветное. Деревья и трава – зеленые. Небо – ясное, высокое и голубое. Сирень, вываливающаяся из палисадников – белая и фиолетовая. Крупная. Пыль, столбами поднимающаяся за людским потоком – серо-коричневая. И радиоактивная. Но узнают люди об этом не все и не сразу.
Потом…
В этой беспорядочной живой реке запомнился один, который никуда не спешил. Милиционер на перекрестке. Обычный ГАИшник в мятой форме с белыми разводами от пота подмышками. Только на лице его – лепесток респиратора. Видимо, выделив меня из толпы по необычности городской одежды и сумке с бесполезной фотоаппаратурой (пленка в первый же день на промплощадке засветилась от сильно ионизированного воздуха), обратился со странным вопросом: сколько времени защищает от радиации его респиратор? Он-де вторую смену его не снимает.
Узнав, что час – махнул рукой. И, видимо, до конца не поверив, снова натянул на серое от пыли лицо.
Все равно других нет.
Много чего будет потом. Одни – отоспятся. Другие – станут долго болеть и еще дольше умирать. Третьи сумеют сделать сложные научные расчеты аварии. Иные заработают славные деньги и положат их на сберкнижки. А сберкнижки сожрет инфляция. Ордена – кому для семьи на память, кому в праздник надеть – тоже появятся позже. Пока же никто ничего не понимает. Ни ликвидаторы, ни беженцы. Ни здесь, ни, тем более, в переполненной враньем Москве или крикливом, истеричном Киеве...
Потом. А сейчас…
Вдруг все зашевелились, побросали недокуренные сигареты. От смены тональности шума я открыл глаза. Народ потянулся на очередное совещание. Блокнот мой – исписан. А что утром диктовать в газету – убей бог, не знаю. От вопроса: «Возможен ли новый взрыв на станции?» – все хором открещиваются. Говорят: «Такого, извините, феномена в мировой физике еще не зарегистрировано. Надо исследовать».
Наверно, не врут. Но и в жизни сотен тысяч людей такого тоже не было. Кто будет исследовать? Или так, беллетристикой обойдемся?..
Бессмысленно сегодня ждать здесь новостей. Надо выбираться в Киев. Для такого дела я сохранил в зоне отчуждения и сухого закона купленную в буфете гостиницы «Жовтнева» бутылку коньяка. Там, на втором этаже, не покладая рук трудилась славная представительница партийного общепита (гостиница – на балансе ЦК) крашеная пергидролем блондинка Оксана. Она, профессионально оценивая жильцов, избранным отпускала вожделенный напиток. Входила в положение.
Правда, за два номинала.
Великая вещь – бутылка! Эквивалент ценностей в любой обстановке. Даже в радиоактивной. Валюта на все времена…
Итак, топаю к вертолетчикам, там и подремлю в ожидании оказии. Авось кто-нибудь до вечера прилетит и подберет. Ведь у меня есть проездной. Пожалуй, коньяк работает даже круче – как единый: в Киеве тоже сухой закон… Только идти на площадку далеко и неудобно: мои кроссовки друзья-физики отобрали. Серьезно фонили. И получил я взамен на три размера больше кирзовые ботинки с крючками. По блату и с неизвестного военного склада.
Потом и одежду, и обувь сюда привезут более-менее. Потом, потом…
Заканчивалась первая неделя после катастрофы. Возможность цепной реакции и ядерного взрыва еще оставалась реальностью.
Мимо меня вверх прошли и академик Женя, так и не ответивший на коварный вопрос средмашевца, и сам средмашевец, и все другие с натовскими накопителями на зеленых куртках. Лица их теперь были крайне озабочены.
Правда, ночевать им было где.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив